России закрыть, да отговорили – время нынче, де, другое. Вот и плодим умников, которые из тщеславия и себялюбия готовы даже на государство покуситься.
– У вас весьма оригинальные взгляды, ваше величество, – заметил Этиен.
– Что? – Николай Павлович бросил на него свой невыносимый взгляд.
Этьен побледнел и уронил баночку с пудрой.
– Оригинальность – это свойство великих людей, – нашёлся он через минуту, утирая холодный пот со лба.
Николай Павлович ещё посверлил парикмахера взглядом, а потом смягчился:
– Вы, французы, горазды комплименты отпускать, за это вас дамы любят. А я, вот, с молодых ногтей в армии состою и любовному красноречию не обучен.
– О, ваше величество, оно вам не нужно! – воскликнул Этиен. – Какая дама может перед вами устоять?
– Ох, эти французы! – погрозил ему пальцем Николай Павлович. – Ветреный вы народ!
***
Закончив свой туалет, Николай Павлович спросил Фёдора:
– Кто там в передней? Бутурлин приехал?
– Приехал. Однако… – Фёдор замолчал, глядя на императора.
– Чего молчишь? Язык проглотил? – с раздражением спросил Николай Павлович, зная манеру Фёдора делать драматические паузы. – Ну, говори уже!
– Его сиятельство граф Александр Христофорович Бенкендорф об аудиенции просят, – зычно провозгласил Фёдор.
– Что ты кричишь? – поморщился Николай Павлович. – Бенкендорф? Что ему нужно?
– Не могу знать, он мне не докладывал, – ответил Фёдор, снисходительно прощая неуместный вопрос императора.
– Надо полагать! – усмехнулся Николай Павлович. – Хорошо, зови. Да притвори двери поплотнее, Бенкендорф по пустякам не станет беспокоить.
…Бенкендорф чётко, по-военному подошёл к императору и щёлкнул каблуками.
– Оставь, Александр Христофорович, зачем эти церемонии? Мы не на параде, – обнял его Николай Павлович. – Чем обязан твоему визиту?
– Ваше величество, имею доложить по двум пунктам, – сказал Бенкендорф, продолжая придерживаться официального тона. – Первый, возможно, не столь важный, однако вы приказывали докладывать по сему поводу вам лично.
– Да? О чём же? – с особым вниманием, оказывая подчёркнутое уважение Бенкендорфу, спросил император.
– О сочинителе Николае Гоголе, то есть о замыслах его, – отвечал он.
– Опять эти сочинители! Бедная Россия, покоя ей от них нет! – не сдержавшись, вскричал Николай Павлович. – Что он ещё натворил?
– Пока не натворил, но собирается. После комедии «Ревизор»… – начал граф, но Николай Павлович перебил его:
– Всем в ней досталось, а мне – больше всех! Надо же было так вывести наше чиновничество, хоть святых вон выноси! И взятки берут, и кумовство у них процветает, и воруют, и произвол творят – в каких только грехах не замешаны! А где же царь, куда он смотрит? Царь в этой, с позволения сказать, комедии – главный виновник всех российских бед… Но мы её поправили, разве нет? Князь Цицианов написал пьесу «Настоящий ревизор», где все чиновники-казнокрады понесли заслуженное наказание, а на их место были назначены честные неподкупные люди. Я не видел этой пьесы, но мне говорили, что публика была в восторге и устроила на премьере патриотическую манифестацию.
– …Николай Гоголь сочинил поэму «Мёртвые души» и добивается разрешения на публикацию оной, – закончил своё сообщение Бенкендорф.
– «Мёртвые души»? Что за странное название? – удивился Николай Павлович. – Как бессмертная душа может быть мёртвой?
– Это в фигуральном смысле: речь идёт об умерших, но не обозначенных таковыми в ревизских списках крестьянах, – пояснил Бенкендорф. – Некий мошенник скупает этих крестьян как живых, – сделка оформляется, разумеется, только на бумаге, – затем, по существующим правилам, он может под залог сих крестьянских душ взять деньги в Опекунском совете, и поскольку мошенник скупил немало душ, то и денег надеется получить изрядное количество.
– Боже мой! Неужели и такое у нас возможно? – поразился Николай Павлович. – Или это всё выдумки господина Гоголя?
– Нечто похожее было в Бессарабии. После присоединения её к империи вашего величества туда устремился поток беглых крестьян, и, чтобы укрыться от преследования закона, они принимали имена свободных, но умерших людей крестьянского и мещанского звания. Тамошние канцеляристы за особое от беглых вознаграждение способствовали сему возмутительному обману, так что на протяжении нескольких лет в Бессарабии, по канцелярским бумагам, не было ни единой смерти среди местного населения. Впрочем, это случилось ещё в правление вашего венценосного брата, блаженной памяти государя Александра Павловича, – сказал Бенкендорф.
– А сейчас может подобное случиться? Скажи по совести, Александр Христофорович? – император испытующе посмотрел на него, однако без своего ужасного взгляда.
– Именно в этом состоит второй пункт моего доклада, – решительно произнёс Бенкендорф. – Ваше величество, подобные случаи в России неизбежны!
– Отчего? Говори, если начал, – насупился Николай Павлович.
– Подобные случаи в России неизбежны, поскольку у нас всем заправляют чиновники; это сословие, пожалуй, является наиболее развращенным морально, – продолжал Бенкендорф. – Среди них редко встречаются порядочные люди. Хищения, подлоги, превратное толкование законов – вот их ремесло. Один из них сказал в ответ на обращённую к нему жалобу о беззаконии: «Законы пишутся для подчиненных, а не для начальства, и вы не имеете права в объяснениях со мною ссылаться на них или ими оправдываться».
К несчастью, они-то и правят, и не только отдельные, наиболее крупные из них, но, в сущности, все, так как им известны тонкости бюрократической системы. Они боятся введения правосудия, точных законов и искоренения хищений; они ненавидят тех, кто преследует взяточничество, и бегут их, как сова солнца. Они систематически порицают все мероприятия правительства и образуют собою кадры недовольных; но, не смея обнаружить причины своего недовольства, выдают себя за патриотов.
– Эка, куда тебя занесло! – не выдержал Николай Павлович. – Патриотизм есть святое понятие, которое с молоком матери впитывает каждый истинно русский человек. Патриотизм, то есть любовь к своему народу, царю, своей вере – это столпы, на которых держится Россия, и мы никому не позволим их расшатывать!.. Странно мне слышать от тебя, Александр Христофорович, подобные речи, ведь ты-то как раз и должен всеми силами поддерживать наши устои.
– Я рискую навлечь на себя ещё больший гнев вашего величества, однако именно для того, чтобы государство российское не пошатнулось, вынужден обратить ваше внимание на вопиющие недостатки нынешней системы, – продолжал Бенкендорф с той отчаянной удалью, с которой ходил когда-то в кавалерийские атаки на французов. – У нас тормозится всё живое, – всё, что должно было бы способствовать продвижению вперёд. Мы всё больше отстаём от времени, что само по себе плохо, но становится особенно опасным из-за того, что наши противники более и более опережают нас. Взять, хотя бы, положение с железными дорогам и пароходами…
– Постой, ты же сам входишь в надлежащий комитет, – перебил его император. – Вот и занимайся развитием паровой тяги, – кто спорит, дело нужное! – и я уверен, что в России найдутся люди, которые справятся с этим лучше, чем англичане и американцы. Запустили же мы железную дорогу от Петербурга до Царского Села, и пароход у нас от Петербурга до Кронштадта два раза в день бегает.
– Ваше величество, однако… – хотел продолжить Бенкендорф, но Николай Павлович сделал ему знак замолчать: – Я вижу, ты не в духе сегодня, – сказал он. – Приезжай вечером на маскарад, будет весело. Первый маскарад после Великого поста, – разговеемся, – Николай Павлович заговорщицки подмигнул графу.
– Благодарю, ваше величество, но мне нездоровится, – отказался помрачневший Бенкендорф. – Но как быть с Николаем Гоголем: можно ли дозволить ему печатать «Мёртвые души»? – спохватился он.
– Гм, «Мёртвые души»… – задумался Николай Павлович. – А почему это поэма: он, что же, в стихах пишет?
– Нет, имеется в виду нечто эпическое. Из донесений наших агентов, входящих в близкий круг Гоголя, следует, что первая часть этой так называемой поэмы критическая, вторая замышляется автором в духе исправления недостатков, указанных в первой части, а третья часть будет посвящена возвышению и неудержимому порыву России вперёд, – пояснил Бенкендорф.
– Вот видишь, многие верят в великое русское будущее! – воскликнул довольный Николай Павлович. – Да, я не ошибся в Гоголе: из него выйдет настоящий русский патриот; пусть печатает «Мёртвые души» – этим мы в очередной раз докажем злопыхателям, что не боимся правды, ибо правда на нашей стороне.
***
Расставшись с Бенкендорфом, император позвал Фёдора.
– Бутурлин всё ждёт? – спросил Николай Павлович.
– Куда ему деться? – пожал плечами Фёдор. – Дожидается, притомился уже.
– Пусть зайдёт. И больше никого сегодня не приму: хочу побыть с семьёй, а вечером – на маскарад, – сказал Николай Павлович, взглянув на себя в зеркало и поправив парик.
– Понятно, – пост прошёл, можно скоромным побаловаться, – усмехнулся Фёдор.
– Да как ты смеешь? – возмутился Николай Павлович. – Много себя позволять стал – смотри, договоришься!
– Виноват, ваше величество, – спокойно ответил Фёдор. – Так звать Бутурлина?
– Зови, а сам останься в передней, – приказал Николай Павлович.
Фёдор снова поклонился, пряча усмешку.
Михаил Бутурлин был нужным человеком для императора: когда-то Бутурлин успешно сыграл роль сводника для Николая Павловича и жены своего родного брата – известной красавицы Елизаветы Бутурлиной, урожденной Комбурлей, – и с тех пор приискивал для царя молодых привлекательных особ из петербургского высшего света и полусвета.
Николай Павлович часто увлекался женщинами: бывало, он возбуждался страстью, просто повстречав на прогулке или в театре прелестное создание в юбке. За ней тут же устраивали слежку и затем предупреждали родителей или мужа, какое ей выпало счастье. Отказа Николай Павлович не получал никогда, потому что, с одной стороны, родня понравившейся ему особы или её супруг извлекали немало выгод от подобной связи; а с другой стороны, существовало немало женщин, которые готовы были на близость с Николаем Павловичем только из-за того, что он был императором и этим превосходил всех мужчин России.
В результате, Николай Павлович был грозой всего женского мира Петербурга. Некий петербуржец в частном письме, перехваченном полицией, писал: «Всякому известно, что император Николай Павлович пользуется репутацией неистового рушителя девических невинностей. Можно сказать положительно, что нет и не было при дворе ни одной фрейлины, которая была бы взята ко двору без покушения на её любовь самого государя, и едва ли осталась хоть одна из них, которая бы сохранила свою чистоту до замужества. Обыкновенно порядок такой: берут девушку знатной фамилии во фрейлины, употребляют её для услуг государя, и затем императрица сватает обесчещенную девушку за кого-нибудь из придворных женихов».
Лишь однажды случился скандал, вызвавший долгие пересуды в Петербурге. Княжна Хилкова, употреблённая для услуг Николая Павловича и, по обыкновению, произведённая во фрейлины,
