повыше ростом, но поуже в плечах, суховат и худощав. Он снял с головы капюшон. Его выбритую тонзуру окружали рыжеватые льняные волосы, а его щёки и подбородок обтягивала синеватая выбритая кожа. Брат ломбардец, напротив, был плотен и коренаст. Он выглядывал из-под капюшона карими глазами и запускал пальцы в тёмную бороду.
– Нас же четверо, – Евтихий поднял глаза к королю Карлу. – Миссия принимает решения большинством голосов, а нас – четверо. Как быть при равенстве мнений?
Король молчал. Герцог Видукинд исподлобья изучал Евтихия.
7.
«Ещё сказывают, что ради подавления бунтов королю Карлу мало было издать грозный Падернборнский капитулярий. Сказывают, что предварительно королю понадобилось снести священный Ирминсул под Эресбургом. И это сущая правда…»
(Из путевой книги «Летучего»).
Здесь, в Эггских лесах, что в сердце средней Саксонии, раскинулась заросшая травой долина. Шмели гудели над вереском, над лугами звенел жаворонок. А под елью, растянувшей лапы от бревенчатой церкви до столба с медным билом, стоял стол, сколоченный из грубых досок.
Луг протянулся от ячменного поля до ближних оврагов. На этот луг перед церковью стекались из местных деревень саксы. Церковный служка колотил в медное било, от звона закладывало уши, а вдобавок на ветру у церкви то и дело распахивалась перекошенная скрипучая дверь. Евтихий морщился. А брат голландец, благочестиво спрятав руки в широкие рукава, неблагочестиво барабанил по столу пальцами.
В стороне за сенокосом темнели посеревшие от дождей стены Эресбургского замка. А здесь под елью за столом сидели брат голландец, Видукинд, Евтихий и брат ломбардец. Последний держал руки на животе и, не мигая, смотрел в народ, будто хотел непременно всех пересчитать.
Селяне разноязыко шумели. Евтихий, вслушиваясь, различал вульгарную латынь, диалект саксов и язык франков – мужскую речь и женскую, визгливую и глухую, настороженную и недовольную. Первым не выдержал брат голландец:
– Герцог, довольно ли народу? Довольно, да, – решил сам и выкрикнул служке: – Било! Стой, било!
Служка перестал колотить, звон, затихая, повис над вереском. Стало слышно, как в ветвях ели запутался шмель. Брат голландец поднялся, откинул с головы капюшон и, перемежая классическую латынь с местным говором, начал:
– Missia Karoli Magni, regis frankorum et langobardorum… – он выпростал из рукавов руки. – Прошения, жалобы о нарушении законов, сведения о преступлениях, о похищениях людей, особенно о der Erlkönig либо о der Elfkönig, сносите к алтарнику этой церкви…
Брат же ломбардец на другом конце стола, рядом с Евтихием, откровенно зевнул:
– Мы этак не соберём ничего важного, комит миланец, – вполголоса бросил он Евтихию. – Сейчас селяне примутся врать и изворачиваться. Ну, либо завалят миссию бесполезными глупыми доносами. Разве не так, комит? Они тут все страшно запуганы.
– Как знать, – Евтихий наклонился к брату ломбардцу. – Надо же с чего-то формально начать миссию.
Люди невыносимо галдели, задние напирали на передних и махали руками, чтобы их заметили. Передних притиснули к самому столу, началась давка. Брат голландец попытался их образумить:
– Primus, sequitur secundus! По одному, по одному подходите. Scheiße… – не выдержав, он по-варварски выругался.
Одна толстая женщина в старом чепце пробиралась к столу. Евтихий ещё издали протянул к ней руку:
– Вот ты, добрая женщина, говори, что ты хочешь.
Та испуганно замотала головой, затрясла руками и скрылась за чью-то спину. Евтихий взглядом выхватил второго, подбирающегося к столу:
– Lege, o kallo antropo, lege, se parakallo!
Он нарочно сказал это на незнакомом для всех языке. Галдевшие благоговейно затихли. Евтихия, наверное, приняли за главного посланника.
Тот, кто подбирался к столу, замер от него в полушаге и почтительно положил на стол только кончики пальцев:
– Люди из деревень пропадают, – решился он, – совсем пропадают, мессиры… и отцы, – поспешно добавил, глянув на двух аббатов.
– Часто же пропадают? – заботливо спросил Евтихий.
– Нет, избави Бог, не часто, – он затряс головой. – Но люди говорят…
– Ты сам знаешь таких людей, которые пропали? – Евтихий участливо глядел селянину в глаза.
– Я, нет, откуда же мне, нет, – селянин настороженно оглянулся. Герцог Видукинд внимательно следил за ним большими круглыми глазами. Селянин вконец смешался: – Люди такое говорят, что хоть из дома не выходи. Боязно.
Селянина поддержали выкрики из-за чужих спин:
– Пусть добрая Берта скажет, где её дети!
– Добрая Берта? Кто здесь добрая Берта?
Вперёд вытолкнули ту самую толстую тётку в чепце и с трясущимися от страха руками.
– Что у тебя случилось, eine gute Fräu? – Евтихий попытался расположить к себе селян, смешивая народную латынь со среднесаксонскими словами. – У тебя пропали дети, твои die Kinder?
– Ja, meine zwei Kinder, – она показала два пальца. – Сынок у меня Ганзель и дочка Грета, совсем же младенец. Они… Они пропали в лесу в то новолуние. Ох… – она затряслась, плача.
– Днём или ночью пропали? – помрачнел Евтихий.
– Конечно, днём, – тётка оглядывалась, ища помощи.
– В новолуние? – уточнил грек.
– Да, конечно же, в новолуние и днём… Неужто я детей отпущу в лес ночью да ещё в полнолуние! – выпалила она.
Люди опять закричали, а тётка, вытирая глаза, повернулась и ушла. Евтихий нахмурился, брат голландец опять забарабанил пальцами, а Видукинд буравил всех круглыми глазами. Из толпы кто-то отчаянно выкрикнул:
– Это всё они делают! Die schwarze Elfen – чёрные эльфы!
Евтихий наклонился к Видукинду:
– Второй раз слышу о чёрных эльфах. Герцог, это лесные духи, местное суеверие?
Герцог отрицательно мотнул головой и брезгливо скривил губы:
– Если и духи, то в плоти мерзкой и греховно падшей. Вполне достойной костра!
Евтихий ничего больше не выяснил, потому что некий селянин, пряча лицо под шляпой, выкрикнул:
– Лора-на-Горе из них! Это с неё всё и началось, Lora-in-Ley с ними.
Евтихий сжал губы в тонкую нить. А Видукинд встречно наклонился к нему:
– Миланец, а это правда, что ты её видел, но отпустил?
Он не ответил герцогу. Резко встал, указывая рукой на селянина в шляпе:
– Вот ты, именно ты, да! Говори, что ты о ней знаешь.
– Я-то? – нагловатое деревенское лицо на миг выглянуло из-под шляпы. – Она на Рейне пловцов топит. Она его полюбовница, ольхового короля, то есть. Вот же, и Ганзеля с Гретой в ольховом лесу утопили, в болоте, – селянин попытался исчезнуть за плечами и спинами саксов.
– Вот откуда ты это знаешь? Стоять! – крикнул ему Евтихий. – От кого тебе известно, что детей утопили? А?
Селянин уже исчез, а брат ломбардец тихо усадил Евтихия на место:
– Да-да, – он успокаивал, – я тоже не люблю наговоров. Но, увы, это наша служба – выслушивать всякие напраслины и ереси. Да-да.
– Падернборнский капитулярий карает смертью за ложное обвинение в колдовстве и человеческих жертвоприношениях…
– Хе-хе, – успокаивал брат ломбардец. – Да-да, я это помню.
Опираясь на толстую палку, к столу подобрался старик со сморщенным лицом. Грозя миссии короля пальцем, старый сакс произнёс тираду на каком-то вовсе неведомом диалекте. Брат голландец с досадой вздохнул и нехотя перевёл Евтихию и брату ломбардцу:
– Коротко: дед говорит, что встарь при служителях их бога Ирмина такого безобразия не творилось.
– Вот как? – брат ломбардец поднял брови, а старик-сакс, стоя в отдалении, потыкал в него пальцем – или не в него, а куда-то за плечо брата ломбардца – и мрачно повторил:
– Ja! Der Irminsul!
Саксы зашумели и спрятали старика за спинами, а Евтихий обернулся туда, куда показывал суровый старик. Позади – как раз за спиной брата ломбардца – стояла бревенчатая церковь со скрипучей дверью. Видукинд, набычившись, исподлобья глядел на подданных и, наконец, без особого желания и явно запоздало, ответил Евтихию:
– Чёрные эльфы – это гадкий народец. Пришлые. Их здесь целое поганое племя. Своих деревень нет, вот они и бродят по лесам с места на место.
Селяне неожиданно поддержали герцога и загалдели, перебивая друг друга:
– Их сюда на кораблях привезли фризы!
– А коли не фризы, так и вовсе евреи!
– Да не, евреи тут ни при чём. У старика-еврея Иакова у самого пять лет назад сынок сгинул. Колдунья его увела – колдунья Мэб!
– Колдунья Мэб? – все суеверно заохали. – Она же von den schwarzen Elfen, из чёрных эльфов!
– Чёрные эльфы – самое что ни на есть еврейское племя. Даново колено, самое проклятое. Их завезли морем из Египта и Персии!
Евтихий не выдержал и хлопнул по столу ладонью:
– Довольно, селяне! – он повысил голос. – В Персию морем не попасть. Я это знаю. Я там служил в легионах христианского императора.
Саксы благоговейно утихли. Тут брат голландец из-за дощатого стола поднялся и, кашлянув, объявил:
– Audientem est, слушание закончено. С полудня несите ваши жалобы по одному к алтарнику. Жалобы будут переписаны и рассмотрены, – брат голландец смахнул рукава с локтей вниз, спрятал в них руки, набросил на голову капюшон и вышел из-за стола. За ним поднялись и вышли остальные посланцы.
Под елью цвёл жёлтый троллеус – цветок лесных эльфов, а из еловых веток, наконец, выпутался гудящий шмель. Разминаясь, посланцы прошли мимо церкви к колодцу выпить воды. Было жарко.
– Это теперь ваша забота, братья аббаты, как записать всё, что было здесь сказано, – посочувствовал Евтихий. – Неожиданно много сведений, и при том крайне разрозненных. Не так ли?
Брат ломбардец шумно глотал воду, брат голландец дожидался кружки. Оба что-то невнятно пробормотали.
– Der Irminsul! – в стороне ото всех прошипел герцог. – Нашёл, чего вспоминать… Что он? Где он? Ирминсул! Ау!
Евтихий, подойдя поближе, наблюдал за герцогом, чуть наклонив на бок голову. Видукинд с трудом сдерживался, досадовал, наконец, неблагородно плюнул на землю и опять помянул «Der Irminsul».
У колодца брат голландец, протирая лицо холодной водой, вдруг обернулся к Евтихию и незаметно поманил его:
– Что ты знаешь о герцоге, комит? – брат голландец был немногословен и ждал ответа.
– Не многое, – признал Евтихий. – Герцог Энгернский, правитель этой области, слуга Великого Карла, – он суммировал.
Брат голландец кивнул, но ждал продолжения.
– Догадываюсь, – Евтихий предположил, – что он die Herzog von Menschen, из народных герцогов. Он – прирождённый воин. Так? Он – знатного рода. Был избран вождём саксонских племён на сходе воинов-саксов. Всё так? Короче говоря, он – природный герцог, а не назначенный Карлом граф-управляющий.
Брат голландец кивнул, но поднял белёсые брови, показывая, как всё это малосущественно.
– Видукинд, – негромко сказал аббат, – крестился тогда, когда ему было тридцать лет. В Аттиньи под Арденнами – в плену у короля Карла. Это было лет пятнадцать назад. А прежде он жестоко воевал с Карлом. Однажды он заманил в ловушку почти всё франкское войско и перебил всех до одного. И это – за Ирминсул, за германских богов и за всю германскую старину.
Брат голландец, раздумывая, почерпнул из колодезного ведра ещё водицы и стал лить себе на руки.
– Karl der Große отомстил ему. Прошёл железом и огнём по Саксонии и захватил в плен пять тысяч сыновей лучших саксонских семейств. После этого была Верденская резня, когда всем пленным саксам отсекли головы. А Видукинд спасся. Он просто бежал и долгое время где-то скрывался – говорили, что у язычников-норманнов. А после
