эльфов тебя научили вовремя забывать главное?
– Не был я ни в какой стране эльфов, не был! Говорю же, я пас под горою коров…
Евтихий вздохнул, не скрывая усталости.
– Уже не веришь? Заранее мне не веришь… – пастух махнул рукой, явно досадуя.
– Хорошо, – Евтихий закрыл дверь, отгораживаясь от оставшихся во дворе посланцев. – Один на один говори мне, как всё было. Говори, Петер!
– Не Петер, – сказал пастух, – меня звали не Петер, а Рип. Я пас коров под горою. Да-да-да! В молодости я тоже пас коров! А это была королевская свита, они там охотились. Так вот в тот день он был в свите короля. Это был его день. Ты понимаешь, посланец?
– Продолжай, – Евтихий, сосредоточившись, сжал губы.
– Я пил его вино, понимаешь? Разделил с ним вино, и тогда стало – день за днём, день за днём. Не понимаешь? Это же его, его дни. А новолуния – их же так много, если жить год за годом, и вот мою семью я уже не нашёл, не встретил. Что ты, посланец, морщишь лоб? Всё, на этом всё, коли так! Эльфийское вино отшибло мне память, больше ничего не помню. Ничего! – пастух рубанул рукой в воздухе.
– Постой, какая королевская свита? – Евтихий попытался вытянуть из рассказа хоть что-нибудь внятное. – Свита нашего короля Карла?
– Короля Карла? – рассеяно повторил Петер. – Не помню, – он наотрез отказался говорить.
– Так, может быть, это была свита Ольхового короля? – жёстко сказал Евтихий.
– Короля Дагоберта! – вызывающе бросил пастух. – Нашего доброго короля Дагоберта! А он в тот день был в его свите.
Переводя дух, Евтихий вышел во двор и прошёл мимо посланцев. Было необходимо остаться одному и собрать мысли в единое целое. Двор был тёмен, а ночь безлунна. Светили только звёзды – мириады чистых и ясных звёзд.
За околицей лежал пустырь, а мимо пустыря тянулась тропа – из леса и вдоль деревни. Птицы почему-то затихли, хотя в эти ночи соловьям полагалось петь до утра. Ни тень, ни ночное облако не заслоняли звёзды.
Внезапно завыла собака. Впереди взметнулась тень чёрного коня и всадника. Конь захрипел, перебирая в воздухе копытами. Всадник осадил его, заслоняя собой звёзды. Евтихий отскочил, норовя рукою перехватить коня под уздцы, но только скользнул по жёсткому волосу конской морды.
– Что?! – гаркнул с высоты бас чёрного всадника. – Много ли выведал, а? – во тьме свистнула плётка.
Звёзды искрами отразились в зрачках всадника. Евтихий узнал чернобородого незнакомца из дома мельника. Его конь плясал, грозя растоптать Евтихия, а корпус чужака застилал собой звёзды.
– А ты, я гляжу, не больно-то и таишься, Elfkönig! – бросил Евтихий, увернувшись от наседающего коня.
– А Петера оставь в покое! – басом приказал всадник. – Хватит с него. Не томи.
– Петера-пастуха или моряка Рипа? – Евтихий с силой ухватил его за стремя – ещё одно движение, и вот так в бою сбрасывают всадников с сёдел.
Чернобородый опять осадил коня, и конь замер. Всадник нагнулся к самому лицу Евтихия:
– Ну да, Рипа из Винкля, – он глухо сказал, и Евтихий разглядел его чёрную бороду и белые зубы. – Боишься? Вдруг я сейчас ухвачу и уволоку твою душу? – он зашипел, опять заслоняя собой небо и звёзды.
– Если ты дух, то я и не такого, как ты, Христовым крестом побеждал.
Всадник отшатнулся.
«Неужели призрак? – мелькнула мысль у Евтихия. – Или, всё-таки, плоть?»
– Ты, что ли, и есть тот король Дагоберт? – Евтихий всматривался в темноту.
– Дагоберт… Дагоберт был славный король, помню его, – сверху донёсся бас. – Христовым крестом, говоришь? – боль мелькнула у всадника в голосе. – Ладно, оставайся. Ты – храбрый монах!
Чёрный всадник пришпорил коня, конь всхрапнул, выпустил облачко пара и понёсся к лесу. Всадник пропал.
К Евтихию со всех ног спешили братья голландец и ломбардец. Брат ломбардец ловко удерживал за цепь пойманного пастушеского пса.
– Евтихий, Евтихий! – кричал брат ломбардец. – Это совсем не Лесной царь! Да какой же это Elfkönig? Он боялся, как человек, и тебя запугивал – я слышал.
– Не запугивал, – мотнул головой Евтихий. – Как раз наоборот: он завлекал и заманивал. Что ни слово – приманка, подсказка… Но почему – монах? – вырвалось у него. – Я не монах.
Брат голландец хмыкнул:
– Прорицает. Ты веришь прорицаниям, миланец?
Евтихий перевёл на него глаза, пытаясь что-то понять.
– Брат голландец, скажи, – он всё-таки спросил это, – а когда правил король Дагоберт?
– А зачем тебе? – хмыкнул брат голландец. – Это славный король франков, он уже более ста лет как умер.
– Я узнал его, – невпопад обронил Евтихий. – Всадника, всадника узнал, не короля. В то новолуние, на мельнице… Постой, а когда пропали дети той толстой селянки Берты? В новолуние… Он что-то странное говорил там, на мельнице.
– Прорицал? – заботливо переспросил брат голландец.
– Да нет… Мельники, кузнецы и барды, – вспомнил Евтихий.
Брат голландец усмехнулся, а брат ломбардец теребил холку пастушеской собаки. В лесу под звёздами снова запел соловей.
– Как всенощная, – умилился брат ломбардец.
– Нам нужно идти к доброй Берте, – решил Евтихий.
9.
«Гора Герзельберг, что в Тюрингенском лесу близ Эйзенаха, была известна как гора Фрау Гольды. Рассказывают, что в пещере под горой люди теряли счёт времени, а некий поэт Тангейзер целых семь лет провёл в объятиях Фрау Гольды… Это не правда, всё было не так».
(Легенда о Тангейзере. Путевая книга «Летучего»).
– Берта… фрау Берта… – к доброй Берте Евтихий пришёл один, а Берта стояла теперь, уперев руки в широкие бока. – Скажи мне, будь так добра…
Он едва переступил порог её дома, как его окружила орава неумолкающей детворы. Добрая Берта, высмотрев, что рядом нет воинов Видукинда, осмелела и стала сама наступать на Евтихия. Евтихий едва посмел спросить её:
– Скажи мне, а кто в этой округе – чужак, кто здесь пришлый? Меня интересуют…
– Да тут полно чужаков! – недослушала тётка Берта, и цыкнула на детей так, что те рассыпались прочь по лавкам и сразу затихли.
Домик её был беден: темнели бревенчатые стены с торчащей из щелей паклей да холодил выметенный до земли пол. Связка сушёных грибов висела над огнём, да земляничный морс в кувшине стоял на столе. Видимо, грибами и ягодой промышляли в лесу её дети.
– Я спрошу иначе, – Евтихий поколебался, не зная, как выразиться проще. – Есть ли в округе кто-нибудь, кто на деле гораздо старше, чем выглядит?
– Что-о? – опешила добрая Берта, она выпучила глаза и захлопала ими.
– Я имею в виду, фрау Берта, нет ли в округе того, кто похваляется знанием минувшего? Ну, или грядущего. Кто, скажем, гадает или прорицает.
– Дожили, – охнула добрая Берта и принялась стыдить: – Королевский посланец! Ищет пропавших, а сам пошёл по гадалкам. Мне моих Грету и Ганзеля гадалка, что ли, отыщет? Срам тебе, срамота! Эх, стыдобище.
Евтихий выскочил из её дома, словно облитый с головы до ног помоями. А во дворе к нему тотчас подскочил старший из мальчишек доброй Берты и ухватил за рукав:
– Эй, ты – миланец, да? Слушай, тебя ищут. Тебя весь день тебя ищут die Waldkarle, – мальчишка показал рукой за околицу.
– Что ты сказал? – не понял Евтихий. – Я не разобрал. Waldkarle – это, лесные… карлы? Постой, – он вдруг вспомнил, как говорил ему Видукинд: «der Karl» это по-саксонски мужик, деревенщина. – Ты хочешь сказать, что меня ищут какие-то лесные жители? – он догадался.
– Ja, это die schwarze Elfen! Чёрные эльфы, – паренёк потащил его за руку мимо деревенских дворов. – Я их видел в лесу. Мне можно – эльфы детей не обижают.
– Дружок, ты говоришь, что повстречал в лесу эльфов, и они попросили меня найти?
– Они чёрные как черти, и такие же проклятые! – сынок доброй Берты не моргнул глазом. – Да вот же они – смотри. Их уже бьют!
С криками и бранью селяне-саксы гнали вон из деревни стайку детей и подростков. Ребята держались вместе, цеплялись один за другого и у всех чернели как угольки глаза и курчавились тёмные волосы. Точь-в-точь как у чёрного всадника. Один из селян-саксов замахивался на детей железными вилами.
– А ну прекратить именем короля Карла! – Евтихий рванулся, выхватил у сакса вилы и швырнул их через забор. – Я – королевский посланец, а эти дети – под королевской защитой. In nomine Karoli Magni regis frankorum!
Возглас на государственной латыни всех образумил. Кое-кто, правда, повозмущался:
– Это не дети, а шайка попрошаек, герр миланец. Это не божьи нищие, а воришки! – но спорившего затолкали за спины. Селяне по одному разошлись, мрачно поглядывая то на Евтихия, то на лесных жителей.
Их было человек восемь. Ростом от мала до велика, но не старше двенадцати лет. Все в стёртой тряпичной обувке, в рванине с чужого плеча и в дырявых соломенных шляпах. Крайне недоверчивые, настороженные и… все какие-то смуглые.
– Эй, ну-ка! – Евтихий осторожно позвал их. – Разве это вы ищите чужого человека, приехавшего из Медиолана?
– Нет, это он тебя ищет!
– Кто это – он?
Один из мальчишек требовательно протянул руку ладошкой вверх:
– Дай денег – скажу.
Евтихий вынул из-за пояса медную монетку.
– Ребёнка обидишь? – мальчишка возмущённо округлил глаза.
Евтихий одобрительно хмыкнул и подал вторую монетку. Мальчишка схватил обе и скрылся за спинами старших. Один из ребят важно цокнул языком и сказал, будто бы невзначай:
– Эх, не любят тутошние селяне бродяг, кузнецов, мельников и бардов. Пойдём-ка, чужак-миланец! Приведу тебя, куда ты хотел, – он устремился по дороге в лес, и стайка смуглых оборванцев заспешила следом.
Дорожка выбежала из села и растворилась в лесу, распавшись на тропки, полянки, ложбинки. Вожак вёл смуглолицых мальчишек, петляя между приметных деревьев. Лес вокруг них сомкнулся. Кустарники и можжевельники скреблись, хватая за одежду.
– Я правильно понял, что мне привет от Чернобородого? – Евтихий спросил вожака, но тот промолчал. – Я увижу его? – он повторил.
– Размечтался! – подросток присвистнул. – Его тебе ждать как до новой луны!
В лесу вскрикнула иволга и прошумел ветер.
– А вы-то все – кто такие? – Евтихий приглядывался.
Вожак не ответил, но один из мальчишек поменьше гордо задрал дырявую шляпу:
– Мы – египтяне! Разве не видишь?
– Он – тоже египтянин? – Евтихий нахмурился и сжал губы.
– Ну да, – буркнул мальчишка и сразу замотал головой: – То есть нет, но он велел показать тебя нашему тану. Он ведун и бард. Тан – это тот, кто тебе нужен.
Мальчишки сопели – все восемь. С елей прямо на них сыпалась хвоя. Хвоя шуршала и ломалась у них под ногами.
– Ведун? – Евтихий уточнил.
– Ведун и бард. То есть, рифмач! Он сочинял песни и вдруг отыскал грот на горе Герзельберг, а там жила Фрейя. Ну, то есть Венера, только тамошние зовут её Fräu Holda.
– Так-так, – Евтихий внимательно слушал, стараясь отделить правду от вымысла. – Германская богиня Фрейя?
– Ну да. Тан спал с нею по-взрослому, а снаружи прошли годы. Так он рассказывает.
– А Фрау Гольда наградила поэта даром прорицания, – закончил Евтихий. – Я знаю эту песню. Но лесные египтяне в неё не вписываются.
Мальчишка с презрением посмотрел на него и ничего не ответил.
Где-то звенел ручей. Солнце просачивалось сквозь ветки. Оно освещало невысокий ольшаник. Но ольха перед ними разошлась, и на берегу лесного ручья, на поляне, открылось нечто вроде посёлка из крытых телег и повозок.
Эти повозки хлопали на ветру холщовыми пологами, на их дышлах сушилось тряпьё, под днищами телег лежали в тени
