сервированные столы, поправил противень и поспешил к себе на камбуз: теперь был выигрыш во времени для приготовления ужина. А надо ведь еще почистить картошки на гарнир, и «раздербанить» брикет красных карасей, что достал он из морозильной камеры вчерашним вечером, и который потек уже внутри поддона из нержавейки.
Ничего – это все уже решаемо: здесь уже подводных камней для Ячменева нет.
- Драники, так называемые, - послышался из салона язвительный голос боцмана.
Вот упырь! Здесь-то чего тебе не так?!
Ячменев отсел подальше от амбразуры – чтоб не видеть, не слышать, - и взялся за чистку картошки: ручная работа – лучшее средство от стресса. А еще молитва…
Он взялся читать вполголоса свод своих молитв, и когда спокойно и благополучно довел, на сей раз, его до конца, то салон уже опустел от чертей и благодарных едоков, и крупная рыбная чешуя летела во все стороны из-под ножа: с картошкой было покончено давно.
Чтобы чешуи по сторонам летело как можно меньше, Ячменев чистил рыбу на дне достаточно глубокой своей раковины. Правда, то было совсем неудобно для спины.
Солнце заглянуло своим предзакатным лучом к нему на камбуз, наполняя спокойствием пространство притихшего на время камбуза, умиротворяя хлопотную суету и тревоги уходящего дня. И Ячменев, опять убрав столы в салоне – в третий уже раз за день – загрустил светлой грустью у своей раковины. Он любил это время – время угасания дня, как любят многие угасание дров в камине. Вот в такое же, обычно, время Ячменев мыл посуду дома – начиная с третьего класса это входило в каждодневные его обязанности по дому. Благодаря тому, он никогда этим занятием после не гнушался, не брезговал, а даже где-то любил. И в воспоминание о домашнем мытье посуды обязательно выводило его на «Железную дорогу» Александра Некрасова – выучить отрывок наизусть задала им учительница литературы: «Через две недели буду спрашивать». Все, как водится, записав то в дневниках, тут же и позабыли о задании. А Ячменев – стерлось в памяти уже, почему - очень серьезно к тому подошел. Вот только – в пятом, или шестом это было классе?..
Он устанавливал учебник на сушилке для тарелок, что располагалась почти на уровне глаз, и методично, абзац за абзацем, заучивал стихотворение во время мытья. Руки делали свое дело, голова занималась своим. День за днем, Ячменев осилил стихотворение в срок. И то оказалось совсем не трудно, и стало даже в радость – очередное четверостишье ровно и четко ложилось на память вслед за предыдущим четверостишьем, словно шпалы той самой дороги.
Две недели истекли с субботу, уроки которой начинались именно литературой. Понятное дело – никто не учил. Впрочем, Ячменев дал товарищам время зазубрить спросонок хотя бы первый отрывок в четыре четверостишья.
- Славная осень! Здоровый, ядреный воздух усталые силы бодрит!..
Что называется, от зубов отскакивало четверостишье за четверостишьем, и только удивленные вздохи иных одноклассников встречали новый отрывок.
- Вы знаете: я ему две пятерки поставлю! – в эйфории заявила строгая учительница.
Да ведь, и тогда Ячменеву те отметки были делом вторым. Главным было то мерное, спокойное – с расстановкой - но неумолимое приближение к победному финалу, что конечно всегда будет за ним: день за днем, стэп бай стэп. Главным было осознание, что все ему по силам – надо лишь трудиться над тем…
Неведомо, сколько раз в жизни выручила его потом та «Железная дорога»: он знал с той поры наверняка, что до любой цели можно добраться рано или поздно – надо спокойно и твердо к ней идти.
А потом еще присовокупил мудрость великого китайского мудреца: «Самый большой путь начинается с одного маленького шага».
Вот только, тот свой маленький подвиг он совершил не на глазах Марины – она бы наверняка оценила, и он бы запомнил это. Значит, ее уже не было в классе. Значит – то был, все-таки, шестой…
И, быть может, он просто забыл: возможно таким образом он заглушал, преодолевал, побеждал в себе то опустошающее смятение, что рвало его душу после никем нежданного ухода и переезда Марины на другой край города, после которого он видел ее считанные разы.
А одноклассники, кстати, за такую подлянку – дорогу ту железную – его чуть не побили.
Столы были вытерты начисто, картошка погружена в кастрюлю с подсоленной водой и поставлена на плиту, и возникла пауза благоденствия и тишины, в которую можно было спокойно оборудовать рабочее место для жарения рыбы.
Но в выдавшуюся тишину тотчас врывалась совесть.
- Девочка плачет… Шарик улетел… Ее утешают, а шарик летит.
В прошлый рейс Светлана прислала ему по WhatsApp фото из своего детства: полная жизни девчушка с румяными щеками и толстыми косичками, залезши с коленками на стул, пытливо высматривает что-то за кадром. А позади улыбающаяся мать штопает какую-то вещь на руках.
- Девушка плачет… Жениха все нет.
Лучше бы его не было – такого-то жениха?.. Что теперь об этом думать – сложилось именно так, и жизнь уже прожита.
- Женщина плачет… Муж ушел к другой.
В детстве, когда Ячменев услыхал эту песню – под гитару брата пела его девушка, - он воспринимал этот куплет гораздо проще: ушел к другой, вечерок скоротать, но к ночи-то вернется, обязательно, или уж к утру - край! И только сейчас он понял смысл слов по-настоящему.
«Муж ушел к другой». И ни кем его не заменить – даже и стараться бессмысленно. И, значит, не будет в жизни женщины уже мужчины – ни в ночи, ни при свете дня. И некому будет гладить рубашки и готовить любимый салат, и некому будет сменить лампочку на лестничной площадке и свои плечом защитить ее от всего зла, что так живуче в этом мире.
Да, наверное, он всю жизнь должен был быть с ней – с Мариной: возможно, они оба были бы счастливы. Но, в жизни получилось иначе, и другая согревала его душу и сердце много лет. А теперь он подло ее за это бросал – в неизлечимой болезни.
Ячменев прекрасно помнил тот ноябрьский день много лет назад, когда сопровождал жену на процедуры в клинику. Светлане должны были сделать укол, и через каких-то полчаса он уже встречал ее у больничных дверей.
Светлана была возбуждена и растеряна, как впечатлившийся невиданным ранее ребенок.
- Пойдем, кофе где-нибудь выпьем!
Она жадно пила кофе, таким же жадным взглядом запечатлевая осеннюю улицу через стекло витрины.
- Знаешь, в какие мешки их укладывают?
- Кого?
- Ну, тех, кто там умер. В синие такие, непрозрачные мешки.
И расширенные глаза горели растерянностью и страхом.
Как странно и страшно: она так хотела жить, а ему, в общем-то, это было уже неважно. Но вот он, негодяй, будет жить дальше, а кто-то…
«Нет, - упрямо мотнул головой Ячменев, - нельзя так даже думать: она будет жить долго и счастливо!».
Мысль материальна, и да пусть эти его слова будут услышаны!
«Девочка плачет»…
Для родителей она всегда остается ребенком.
- Ты же знаешь, - по-доброму убеждая, говорил ему каких-то две недели назад на даче тесть, - дочь для меня – главное в жизни.
Просить ему не позволяла гордость, и он лишь осведомился, не передумал ли Ячменев с разводом, и не лучше ли все же не спешить, и забрать заявление.
- Да я-то – пожалуйста! Это не моя затея с разводом – Светланы.
Растроганный тесть тут же крепко пожал Ячменеву руку.
- Все будет, как прежде, - спешил он заверить на радостях. – Потому что, сам знаешь: дочь для меня – самое главное!.. Вот, на даче, в следующую субботу, и отметим! И все будет как прежде.
Он как ребенок верил в это – а что оставалось старику там, где он был бессилен чем-то помочь?
В тот же вечер Ячменев позвонил жене и сказал, что заберет заявление завтра. Но неожиданно услышал:
- Нет, не забирай – пожалуйста, я тебя прошу. Сейчас, когда уже многое отболело…Давай, если что, то начнем уже по-новому. Прошу – не забирай!
И продублировала просьбу чуть позже sms.
А может, и надо было тут ее не послушать?
Обманутый и подавленный тесть смог лишь сказать при следующей встрече обидное:
- Сына ты уже потерял.
Ячменев согласно кивнул: тут возразить было нечего. Впрочем, еще года за полтора до нынешних событий он сказал Светлане:
- Вот, случись… Случись мне с ним одним остаться – он меня из дома выгонит!
А как так получилось, и когда он утратил со своим сыном всякую связь? С сыном, что заступался в детстве за отца перед всеми, а теперь гнал его из дому. Молодость всегда жестока, и ребенок всегда прежде за мать, тем более – в такой отчаянной ситуации.
Конечно, правдой было то, что слишком мало времени Ячменев уделял воспитанию сына. Но не только морские разлуки были тому виной, и не лень тут являлась причиной. Просто, Ячменев не знал, как в современном мире воспитывать ребенка – какие давать ему ориентиры, какие прививать качества, какие ценности утверждать? Ведь теперь надо было, чтобы ребенок стал не просто человеком, а непременно успешным человеком. Поэтому, совершенно не годилось все то, чему учили Ячменева родители, школа, окружающие его в детстве и юности люди. Жизнь поменялась диаметрально, встав даже в какой-то момент и на голову, и сейчас хоть и вернулась во многом назад, но отнюдь не окончательно.
Но и натаскивать ребенка цербером – чтоб рвал всех вокруг, как «воспитывают» своих отпрысков иные скудоумные жлобы, Ячменев тоже уж никак не хотел. Потому и вверил почти целиком этот процесс жене и бабушке – уважаемого даже гопниками района-гетто ее школы, педагога. Тесть подключался с армейской выучкой, Ячменев же добросовестно знакомил сына с творчеством Высоцкого, когда исправно провожал в детсад и спортшколу, чуть погодя.
Еще был О’Генри с «Пиментскими блинчиками» - на кухне, позапрошлым летом, когда уплетали сын с другом со сгущенкой блины, которые едва успевал жарить Ячменев, рассказывая между делом залихватскую новеллу. Пацаны силились слушать и, переглядываясь друг на друга, определить, где смеяться :«А Васька слушает, да ест», - на свой лад.
Пора уже было щедро наливать в сковороду масло, и включать под ней плиту…
Кто будет теперь жарить им блины и рассказывать вечные произведения. А еще покупать на рынке кижуча с головой за сносную еще цену а разделав и засолив, «на выходе» получать настоящую красную малосоленую рыбу – ту самую, что тает во рту с тоненьким бутербродом и чашкой горячего кофе на завтрак – лучшее начало дня для его домочадцев!
Кто тестю баньку, о которой он уже мечтает который год, на даче построит?
В конце прошлого рейса Светлана, сердцем почувствовав неладное, вдруг написала ему: «Ты нам так нужен!».
Теперь они оставались без него, как это говорится: «дети и старики». Да жена – инвалид. И на все, про все на них четверых – три пенсии и мизерный заработок тестя в части, в которую он все еще носил ноги, дабы дома не сидеть, да и там без ветерана обошлись бы с трудом.
А ведь кроме того, что на прожитье, да за коммуналку сейчас деньги немалые, так ведь – Светлане на болезнь, да сыну на учебу!..
Потому – Ячменев поднялся со своего табурета и уложил его по походному, чтоб не путался под ногами, на пластмассовый ящик для картофеля, - потому должен он сейчас выстоять и превозмочь вкруговую всю работу, все нападки и придирки, чтобы хотя бы деньгами помочь родным своим, благополучно им
