Альте отводилось в них место. Пребывание на её берегу одного из полководцев вызывалось военной необходимостью. Таким образом, убийство Бориса явилось диверсией, обеспечившей победу Ярослава.
В “Саге об Эймунде” непосредственными исполнителями убийства Бориса названы норманны Эймунд и Рагнар (Е.А. Рыдзевская “Древняя Русь и Скандинавия в IX-XIV вв.” // “Древнейшие государства на территории СССР (материалы и исследования)”, с. 98-99, М., 1978). Может быть, это и так. Ведь не стали бы вышгородские бояре сами мараться в крови, когда под рукой имелись безотказные исполнители. Но история, изложенная в саге, лишена даже малейших признаков правдоподобия, сплошное враньё. Летописный рассказ всё-таки больше похож на правду, там говорится, что нападавшие пронзили копьями шатёр, поразив Бориса и его слугу, а затем была перебита и дружина Бориса: “Избиша же и ины отрокы Борисовы многы” (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 131, Рязань, 2001). То есть, была проведена полноценная военная операция. Упоминаются, кстати, и два безымянных варяга (наёмника), должно быть, это и были те самые Эймунд и Рагнар. Их участие в операции ограничилось тем, что они добили умирающего Бориса: “… посла два варяга прикончатъ его; онЪма же пришедшема и видЪвшема, яко еще живъ есть, единъ ею извлекъ мечъ, проньзе ѝ къ сердцю” (там же). Да, великая храбрость.
На Святополка повесили и новые преступления – убийство его братьев Глеба и Святослава: “се убихъ Бориса; како бы убити ГлЪба?” (там же, с. 132); “Святополкъ же оканьный и злый уби Святослава” (там же, с. 136), но обвинения выглядят топорно. Якобы Святополк от имени отца позвал Глеба в Киев, тот “вборзЪ всЪдъ на конЪ”, но почему-то “пришедшю ему на Волгу”. Странный маршрут: Киев расположен на западе от Мурома, а Волга на востоке. Куда Глеб вообще направлялся? С Волги Глеб пришёл к Смоленску (ничего себе зигзаг), а потом “ста на СмядинЪ в насадЪ”. Там его и настигли убийцы: “оканьный посланый ГорясЪръ повелЪ вборзЪ зарЪзати ГлЪба; поваръ же ГлЪбовъ, именемь Торчинъ, вынезъ ножь, зарЪза ГлЪба” (там же, с. 132-133).
Метания Глеба больше всего напоминают попытку спастись от преследования. Глеб, Святослав и Всеволод были направлены отцом в языческие районы, не затронутые христианизацией – в Муром, в Древлянскую землю и на Волынь. Христианские князья очень раздражали языческое население, но пока был жив Владимир, его сыновьям ничего не угрожало. Гневить киевского князя себе дороже. Со смертью Владимира ситуация поменялась – центральная власть ослабела и язычники захотели взять реванш. В первую очередь следовало расправиться с отпрысками ненавистного князя. Похожая ситуация сложилась в Польше после смерти Болеслава: “и бысть мятежь в земли ЛядьскЪ: вставше людье избиша епископы, и попы, и бояры своя, и бысть в нихъ мятежъ” (там же, с. 146). Вот и на Руси язычники не желали признавать христианскую власть:
“I егда прiиде святый ГлЪбъ ко граду Мурому, i еще тогда невЪрни быша людiе и жестоцы, и не прiяша его к себЪ на княженiе, и не крестишася, но и сопротивляхуся ему. Онъ же отеЪха от града 12 поприщъ на рЪку Ишню и тамо пребываше до преставленiя святаго си отца <…> А егда святому князю ГлЪбу Владимировичю княжащу в немъ, но невозможе той отвратити поганыя люди от идольскаго поклонянiя и помраченiя…”
(“Повесть о водворении христианства в Муроме” // “Памятники старинной русской литературы”, вып. 1-2, с. 229, СПб, 1860)
Если даже при жизни Владимира жители Мурома совершенно не считались с его сыном и наместником, то после смерти киевского князя руки у них и подавно оказались развязаны. Глеб устремился к Волге, спасая свою жизнь, по пятам за ним гнались муромские ратники, чтобы исполнить волю жрецов. Глеб путал следы, от Волги он резко повернул к Днепру, с коня пересел на ладью, но всё же его настигли под Смоленском. Только Святополк к этой трагедии не имел никакого отношения.
Следующей жертвой стал Святослав: “… уби Святослава, пославъ ко горЪ УгорьстЪй, бЪжащю ему въ Угры…” (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 136, Рязань, 2001). Гора Угорская – это урочище возле Киева. В Киев спасался Святослав, а вовсе не в Венгрию. Слова “бЪжащю ему въ Угры” в летопись добавили позднее, чтобы изменить смысл фразы на противоположный. Ставить в одной фразе сразу после указания ещё и пояснение бессмысленно, разве что кому-то очень захотелось её подправить. Утверждать, что Святополк посылал военные отряды и в Муром, и к Карпатам, да в придачу замышлял поход на Новгород, значит, многократно преувеличивать его возможности. Он и в Киеве-то едва держался, а для далёких походов и войск требовалось немало. Откуда их взять, когда под контролем одна Киевщина, а прочие земли только предстоит подчинить? Невеликое войско следовало держать в одном кулаке. Кем бы ни был Святополк, но только не сумасшедшим. Сохранились сведения, что князь Владимир вне Киева первый христианский храм основал во Владимире-Волынском, а второй (Васильевская церковь) в 997 году в Овруче (“Описание Овручскаго уезда и его достопримечательностей” // “Волынскiя губернскiя вЪдомости”, № 5, 30 января, 1854, с. 34; В.Н. Татищев “История Российская”, ч. II // “Собрание сочинений”, т. II, с. 64, М., 1995). Язычники древляне не желали терпеть на своей земле попрание праотеческой веры. Как только появилась возможность, они вознамерились покончить у себя с христианством, а заодно и с христианами. Религиозное противостояние накалилось до предела, и для Святослава осталась одна дорога – в Киев, под защиту Святополка. Этого язычники не могли допустить, не без оснований опасаясь мести беглого князя. Святослав был убит в урочище Угорском возле самого Киева, но звания святого не удостоился – не вписался в христианскую легенду. Как окончил свою жизнь Всеволод, об этом сведений нет. Так и сгинул без вести на Волыни. Видимо, и ему аукнулся христианский храм. Без многочисленной дружины выжить в языческих краях было невозможно.
На Руси осталось четверо сыновей Владимира, из которых двое (Святополк и Ярослав) яростно схватились в борьбе за киевский престол, а двое других (Судислав и Мстислав) издали наблюдали за результатами борьбы.
IV
Рассказывая о княжении Святополка в Киеве летописец, как бы отвлекаясь, начинает рассуждать: “ЛютЪ бо граду тому, в немь же князь унъ, любяй вино пити съ гусльми и съ младыми свЪтникы” (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 136-137, Рязань, 2001). Это же прямое указание на молодость Святополка. А ведь, Ярослав был ещё младше, так значит, и лет ему в 1016 году набиралось совсем немного. Молодостью Ярослава и объясняется его нерешительность – ему приходилось во всём полагаться на старших и опытных наставников.
Когда войска двух претендентов сошлись, то не вступили в бой, а “сташа противу объ оба полы ДнЪпра <…> и стояша мЪсяцЪ 3 противу собЪ”. В течение трёх месяцев новгородцы выжидали, терпели насмешки киевского воеводы, а тот, вероятно, провоцировал их, рассчитывая втянуть в бой раньше срока. Но предводитель новгородцев, а им, несомненно, был Константин Добрынич, проявил выдержку и начал сражение на своих условиях: “яко заутра перевеземъся на ня; аще кто не поидеть с нами, сами потнемъ”. Константин недвусмысленно предупредил Ярослава: испугаешься, не пойдёшь с нами, так и другого князя найдём. Ярослав беспрекословно подчинился – неумеха не должен мешаться под ногами у опытных мужей. “БЪ бо уже в заморозъ. Святополк стояше межи двЪма озерома”, – и первый морозец, и озёра учитывались планом сражения. И вот само сражение: “Ярославъ же заутра исполчивъ дружину свою, противу свЪту перевезеся. И выседше на брегъ, отринуша лодьЪ отъ берега, и поидоша противу собЪ, и сступишася на мЪстЪ; бысть сЪча зла, и не бЪ льзЪ озеромь ПеченЪгомъ помогати, и притиснуша Святополка с дружиною ко озеру, и въступиша на ледъ, и обломися с ними ледъ, и одалати нача Ярославъ, видЪв же Святополкъ и побеже, и одоле Ярославъ” (там же, с. 138-139).
Ярослав добросовестно выполнял полученные им инструкции. Переправлялись через Днепр, как было велено, “противу свЪту”, чтобы с другого берега не сразу заметили переправу. И ладьи потом оттолкнули от берега, чтобы воодушевить бойцов и показать им, что назад пути нет. Манёвр, задуманный Константином Добрыничем, холодными водами озера отрезал от поля боя союзных Святополку печенегов. Не их ли поджидал Борис, когда дежурил на берегу Альты? Зажатые между двумя озёрами дружинники Святополка были оттеснены на тонкий лёд, который тут же начал под ними ломаться. Безупречный план сражения и чёткое его выполнение не оставили Святополку никаких шансов. Вот, что бывает, когда за дело берётся профессионал.
Вроде бы всё в порядке – сражение выиграно и “Ярославъ же сЪде КыевЪ”. Но на следующий год: “В лЪто 6525 (1017). Ярославъ иде в Киевъ, и погорЪ церкви” (там же, с. 139). Из летописного текста следует, что Ярослав смог войти в Киев только через год после победы над Святополком. Где же он обретался до сих пор? Очевидно, в Вышгороде, пользовался гостеприимством Путши (он же Путята). В осиротевшем Киеве новгородский ставленник был настолько нежелателен, что горожане предпочитали оставаться без князя, но Ярослава всё равно не признавали. Погоревшие церкви выдают религиозную подоплёку такого упрямства. Русская национальная церковь, которую тщательно взращивал Владимир, превращалась в рядовой приход Константинопольской патриархии. По-видимому, киевские церкви пострадали как центры сопротивления новой власти. Неудачное начало княжения. А тут ещё и вторжение Болеслава.
Поляки воспевают Болеслава I, считая его лучшим из лучших среди правителей польских, пределом совершенства. Они восторженно млеют от похождений Болеслава на Руси. Грабежи и мародёрство не вызывают у них чувства стыда, а преподносятся как достойные деяния, если, конечно, грабят не их самих: “Польская сабля ещё до Мечислава I разила жителей праваго берега Одера, до которых Императорскiй меч не досягал” (Бандтке Георг Самуил “История государства польскаго”, т. I, с. 88, С.-Петербург, 1830). В припадке начальстволюбия польские хронисты сочиняли всевозможные небылицы, которым сами же верили, услаждая своё воспалённое самомнение. Но ради истины стоило бы из крылышек национального героя повыщипывать кой-какие пёрышки.
— Полякам приятно воспринимать события, как блистательную победу Польши над Русью. Но на самом деле столкновение на Буге не было войной двух государств, это было вмешательство поляков в междоусобицу на Руси на стороне одного из соперников, чтобы поживится за чужой счёт, урвать кусок пожирнее, пока соседи заняты внутренней борьбой. Именно так событие отражено в летописи: “В лЪто 6526 (1018). Приде Болеславъ съ Святополкомъ на Ярослава с Ляхы” (там же). Против Ярослава двинулись объединённые войска Болеслава и Святополка. Пускай воинство Святополка и было серьёзно потрёпано в прошлогоднем сражении, но два войска – это больше, чем одно. Наверняка сил у Болеслава было существенно больше, но в одиночку он не осмеливался вторгаться на Русь. Следовательно, итог сражения нельзя
