(“Великая хроника о Польше, Руси и их соседях XI-XIII вв.” с. 58-60, МГУ, 1987). Вранья хватает во всех хрониках, но тут откровенно дурь вылезает.
Так стоило ли помогать Казимиру, не лучше ли было помочь язычникам? Без постоянной польской помощи немцы не смогли бы подчинить балтийских славян, и Руси от этого была прямая выгода. Но христианин Ярослав действовал в интересах церкви, которые с интересами Руси не то, что не совпадали, а даже и не пересекались. Загонять все народы в христианское стойло выгодно Ватикану и Константинополю, но нам-то удобнее, чтобы прочие народы жили себе спокойно, не навязывая никому свои верования.
Рюриковичи постепенно размножились и заняли княжеские столы по всей Руси. Вместе с ними на новые земли приходила дружина и мечами насаждала там христианство. Язычество теряло территории, а заодно – экономическую базу и людские ресурсы, оно выжило, но было оттеснено на окраины Руси. Впрочем, князьям и не было резона полностью искоренять старую веру. Церковники, укрепившись в стране, начали заявлять свои претензии на власть, а языческий противовес существенно ограничивал их аппетиты.
VII
Церковь не остановилась на полдороге, она стремилась (и будет стремиться впредь) полностью контролировать сознание людей, их тайные мысли и заветные желания. И люди уже не понимают, что вынуждены жертвовать своими интересами ради чужой выгоды. Какая польза, если сдашь страну иноземцам, а те её ограбят, попутно насаждая новую религию. Об этом чужаки и мечтают. Во французской поэме “Foulque de Candie” (XII в.) некая “Ганита Прекрасная”(Ganite la Bele), получившая в удел Русь и “аморавов”, в отсутствие отца сдаёт город франкам и принимает крещение (А.И. Дробинский “Русь и Восточная Европа во французском средневековом эпосе” // “Исторические записки”, №26, 1948, с.113). Вся её “прекрасность” заключается именно в предательстве. Чем подлее, там прекраснее. Христианство бросают к ногам, как блестящую побрякушку для дикарей, чтобы получить настоящее богатство. Это мечтания, а вот и реальность:
“Был некий славянин по имени Тугумир, оставленный королем Генрихом, согласно законам своего рода, на основании отцовского наследства, господином тех, которых называют гаволянами. Этот человек, получив большие деньги и поверив в большие посулы, дал обещание, что предаст [свою] страну. Поэтому, сделав вид, что тайно бежал, он прибыл в город под названием Бранибор; когда народ принял его и признал своим господином, он в скором времени выполнил то, что обещал. Он пригласил к себе своего племянника, который один оставался из всех князей племени, и, захватив его хитростью, убил, а город со всей областью передал во власть короля. Когда это произошло, все варварские племена, вплоть до реки Одер, равным образом подчинились и стали платить дань королю”
(Видукинд Корвейский “Деяния саксов”, ПСИНЦВЕ, кн. II.21, с. 163, М., 1975)
Князёк предал свой народ, а где была дружина, где были старейшины? В одиночку такую измену не провернуть. Значит, самый влиятельный общественный слой обеспечил безопасность родовитому предателю. Чем выше ступенька власти, тем сильнее человек ценит свою драгоценную особу. Офицеры сдаются в плен охотнее, чем солдаты, а генералы – охотнее, чем офицеры. С возвышением на социальной лестнице растёт и готовность на предательство. Бездна подлости предателей не ужасает, потому что ради самоуважения они начинают презирать тех, кого предают. И уже подлость для них не выглядит так мерзко, а даже вроде как она сродни благородству. Субъект, оказавшийся волей случая у рычагов власти, готов поверить в своё величие, даже, если это обычная дурость. И он уже не считает себя обязанным заботится о нуждах общества, а наоборот – это общество обязано ублажать благородного иждивенца. Бесконтрольность и безнаказанность высокопоставленных (кем?) особ закономерно вызывает соблазн нажиться за счёт соплеменников. А если всякие “неблагородные” взбунтуются, так их тоже можно продать. Единственное средство, способное остановить “элиту” на пути предательства – неизбежная перспектива знакомства с конструкцией в виде буквы “Г”. Очень повышает патриотизм.
Пропасть между народом и элитой особенно разрослась со времён Петра I. Этот царь прорубил в Европу окно, через которое к нам, на Русь хлынул поток иноземцев со своими иноземными порядками. Пётр I не сам по себе проникся влечением ко всему заграничному, его так воспитали. Русская знать уже тогда была готова переметнуться на сторону чужаков. Иноземное засилье в России только потому и стало возможным, что правящие круги нашей страны весьма благожелательно отнеслись к наглым притязанием иностранцев и объединились с ними, отмежевавшись от своего народа. Русская знать перестала быть русской. Нет, вельможи не отказались от русского имени, но истинной Русью они считали только себя, отвергая даже намёки на родство с низшими сословиями. А стая прикормленных борзописцев тужилась, пытаясь обосновать с научной и моральной точки зрения изначальное превосходство аристократии. Известный писатель И.А. Бунин в своей ненависти к русскому народу скатился на позиции животного расизма:
“Голоса утробные, первобытные. Лица у женщин чувашские, мордовские, у мужчин, все как на подбор, преступные, иные прямо сахалинские. Римляне ставили на лица своих каторжников клейма: “Cave furem”. На эти лица ничего не надо ставить, – и без всякого клейма все видно <…> и какие все мерзкие даже и по цвету лица, желтые и мышиные волосы <…> А сколько лиц бледных, скуластых, с разительно асимметрическими чертами среди этих красноармейцев и вообще среди русского простонародья, – сколько их, этих атавистических особей, круто замешанных на монгольском атавизме! Весь, Мурома, Чудь белоглазая… И как раз именно из них, из этих самых русичей, издревле славных своей антисоциальностью, давших столько “удалых разбойничков”, столько бродяг, бегунов, а потом хитровцев, босяков, как раз из них и вербовали мы красу, гордость и надежду русской социальной революции. Что ж дивиться результатам?”
(И.А. Бунин “Окаянные дни” // “Полное собрание сочинений в 13 томах”, т. VI, с. 291, 299, 375, М., 2006)
Можно понять неприятие писателем революции, обрушившей на народ множество несчастий. Но как раз народные страдания Бунина мало трогали, для него Россию воплощало дворянско-поповское сообщество. Народ без дворян ему представлялся лишь толпой взбунтовавшихся холопов, которых он и за народ-то не признавал. Ближе и милее его сердцу были французы, и Бунин покинул свою страну в беде, ничуть не тревожась о ней, и не считая её Родиной. В личном дневнике Бунин показал своё настоящее лицо без глянца – обычный мелкий приспособленец. Лицемерным приспособленцем предстаёт в тайном дневнике и профессиональный историк С.Б. Веселовский:
“Еще в 1904-1906 гг. я удивлялся, как и на чем держится такое историческое недоразумение, как Российская империя. Теперь мои предсказания более, чем оправдались, но мнение о народе не изменилось, т. е. не ухудшилось. Быдло осталось быдлом. Если бы не мировая война, то м(ожет) б(ыть) еще десяток - другой лет недоразумение осталось бы невыясненным, но конец в общем можно было предвидеть. Последние ветви славянской расы оказались столь же неспособными усвоить и развивать дальше европейскую культуру и выработать прочное государство, как и другие ветви, раньше впавшие в рабство. Великоросс построил Российскую империю под командой главн(ым) образом иностранных, особенно немецких, инструкторов и поддерживал ее выносливостью, плодливостью и покорностью, а не способностью прочно усваивать культурные навыки, вырабатывать свое право и строить прочные ячейки государства <…> русские не только культурно отсталая, но и низшая раса ” (С.Б. Веселовский “Дневники 1915-1923, 1944 годов” // Вопросы истории”, № 6, 2000, с. 99, 106).
“И русская скотина со всем мирится. В вагоне, в котором я ехал, сначала была оживленная ругань между влезавшими и уже разместившимися, а потом всю дорогу - пошлые шутки, матерная брань и сальности. Мои соседи всю дорогу глупо по-детски и пошло вышучивали степного парня, лет 17. Ни слова возмущения и критики по поводу жел.[езно] дор.[ожных] "порядков" я не слышал. Скоты” (там же // Вопросы истории”, № 8, 2000, с. 103)
…“большое значение имеют, конечно, и расовые черты. Своей старой культуры не было. Все заимствовали очень быстро и наспех с Запада” (там же // Вопросы истории”, № 10, 2000, с. 122)
Омерзительные бредни двух продажных интеллигентов. Любовь к Родине как раз и проверяется в тяжёлую пору. Россия рухнула в пучину бедствий, люди в ужасе мечутся, не понимая, что происходит, а эти двое самодуров обижены, что лишились прежнего комфорта. Обиженны не на конкретных виновников, а на всю страну, не обеспечившую им должных условий жизни. Страна им обязана, сами же они стране ничего не обязаны. Предают легко, не сознавая глубины своей низости, просто потому, что страна, мол, оказалась недостойна их сиятельных персон. События, происходившие тогда в России, действительно были очень страшными. Но зачем обливать грязью русских? С.Б. Веселовский как историк должен был знать, что общественные катаклизмы всегда поднимают вал уголовщины. И это происходит везде, не только в России. Помочь своей стране – естественное желание для порядочного человека. Конечно, не у всякого хватит душевных сил и смелости для реальных действий. Но тогда зачем строить из себя светочей, будучи, по сути, подвальными крысами? И вот ещё один интеллигент, популярный писатель, прятавший от сограждан свои тайные вожделения. Он жил в нашей стране, но был горячим поклонником Гитлера:
“…абсолютно мы не правы, и глупо даже поднимать об этом вопрос: сила массы нашей само по себе явление чудовищное. Но в отношении Европейской цивилизации мы ведем священную войну: нас, варваров, посылает священный множитель жизни…
Они же спасают цивилизацию и тоже ведут в отношении нас, как им кажется, священную войну <…> Все дивятся у нас, как Гитлер выражается: “Я приказал, я велел и пр.”. Это “Я” на фоне нашего коммунизма возбуждает тревогу за героя <…> Вот Гитлер сейчас в таком состоянии – “Сверхчеловек” <…> в споре Чемберлена и Гитлера – я за Гитлера”
(М.М. Пришвин “Дневники. 1938-1939”, с. 324, 413, 414, 428, С.-Петербург, 2010)
“Меня же <…> почему-то тянет к Гитлеру, и я чувствую даже, как от глупости своей у меня шевелятся уши, и все-таки радуюсь его победам <…> это будет варварское сочувствие здоровой крови, победе <…> мое “за Гитлера” есть мое отрицание нашей сектантской интеллигенции, но, возможно, и как результат веры моей, что Бог не совсем равнодушен к человеческой крови и сочувствует крови здоровой <…> Я стою за победу Германии, потому что Германия это народ и государство в чистом виде и, значит, личность в своей сущности остается нетронутой <…> Германия идет, как один человек (так говорится, чтобы выразить силу: все как один). И этот один называется Гитлер”
(М.М. Пришвин “Дневники. 1940–1941”, с. 213, 224, 252,
