честном Гаврилы слове держащейся, которая, вообще-то, сама должна была нести трубы нагрузку.
Покажи, называется, ты Гавриле Барселоны собор — хотя бы и на картинке!
Хоть и неведомо было, каким образом что обо что обопрётся, но не дрожала верная рука: «Всё сойдётся красиво! Дуракам везёт».
Гаврила в счастье был везучим,
Он выше счастия не знал,
Чем ясно видеть, как сквозь тучи
Тот лучик золотой сиял!
А с другой стороны — гибкая арматура, в отличие от жёсткого уголка, сможет «дышать» при нагреве, выгибаться, пружинить и, тем самым, не разрушать кладку — работать на нагрев и остывание.
С умом ещё и получится!
Выдержит этот мангал и жар, и стужу, устоит и от штормовой с моря непогоды, переживёт ветра, ливни, снегопады и непутёвого своего создателя.
Гаврила шторма не боялся,
А в штиль лазоревых морей
Он с упоением купался
В безбрежии любви своей.
— Слушай, а ты одну арматуру-то свободной оставишь?
— Парочку — как договаривались. Разновысоких: одну для крючка — ведро с ухой подвешивать, а вторую уже в начале дымохода — для горячего копчения.
Сглотнув слюну, Александр удовлетворённо кивнул.
— Ладно, тогда поеду я — дела, по рейсу, всё морские. Да и лига чемпионов сегодня. Смотреть будешь?
— А то! «Рубин» же наш с «Барселоной» рубиться будет!
Езжай, конечно, Саша. «Ехай»! Без тебя всяк спокойнее.
В Гавриле чувство трепетало,
И без конца твердил он вновь,
С начала — с самого начала:
«Любовь!.. Любовь!.. Любовь!.. Любовь!»
Ох уж эти копчения! На легендарном, для нас со Славой, мангале «Мальборк», что калымили мы, в отрыве от Ушаковки, по выходным, а я ещё и по ночам (случалось!), дело было. Уже высился он могуче на трёх своих нижних арках, уже щурился сурово боковой своей бойницей (отверстие для вертела надо было под готику стилизовать), уже пленял взоры зевак («Ну и нагородил ты здесь, Лёха!»), когда притащил хозяин воскресным днём дружбана своего «лепшего»: «Зацени!»
— Вот это полочки для барбекю и шашлыков, вот здесь — видишь? — трещотки для вертела — поросёнка жарить будем! Здесь, в трубе, крюк для цепочки — для ухи, и съёмные крючки будут — для горячего копчения.
Хозяйский друг, насупившись, глядел исподлобья: нравилось ему.
— А холодного копчения, что ли, не будет? — проронил, наконец, он. — Я вчера леща закоптил — такая вещь!
— Лёша, а у нас что — холодного копчения не предусмотрено? — вмиг озадачился тамошний Александр (тоже хозяина так звали). — А ещё мы сможем его сделать , а? Доплачу — само собой!
Он был деятельный живчик. И доверял мне целиком и полностью: «Я в своей жизни талантливее масона — ты же вольный каменщик! — не встречал». Не мог я ничего на это возразить: против правды не попрёшь!
Результатом такой вольницы стало то, что планируемое поначалу барбекю в итальянских, ХIХ века, мотивах вдруг обозначилось мангалом — замком тевтонских рыцарей Мальборк: неисповедимы пути Господни. Те, которыми Татьяна в этом замке не раз со своими школьниками бывала, откуда альбом «Мальборк» привезла, и коими додумалась мне в руки дать…
Четверть часа, никак не меньше, кумекали мы да «втыкались» с Александром Мальборгским, как теперь коптилку воткнуть. Чертили палкой на песке, замеряли шагами, прикидывали. Дружбан, сдвинув брови, стоял тут же, слушал внимательно, молчал тактично, внимал чутко незадачливому упущению нашему. «Устаканили»: здесь землю подкапываем, дымоход в земле прокладываем, тут фундамент пробиваем, а здесь кирпич — никуда не денешься! — выковыриваем. Помучится Лёха, конечно, но сделает — как же Саня будет без коптилки-то холодного копчения?! Смысл просто всей конструкции теряется напрочь, поблекнет без неё сооружение — как есть!
— Вот только, Саня, в земле канал для дыма у нас будет всего полтора метра — больше теперь уж не получится.
— А надо сколько?
— По уму, метра четыре.
— А у тебя в земле сколько идёт, — живо обернулся Саня к другу, — в коптилке твоей?
— А она у меня электрическая. Чемоданчик такой — переносной.
Сволочью его только и назвать — а как ещё?
Но сделали мы коптилку холодную — хватило и полутора «земляных» метров. И теперь уж все было в полном ажуре: подземный ход холодного копчения теперь в мангале - замке имелся!
— Друзья говорят, — рассказывал после Саня, — мы к тебе приезжаем, как в музей. А
один, слышишь, дизайнер строительный: «А можно я буду говорить, что это наша фирма проектировала?»
Книжицу мою, по ходу дела подаренную, «заценил» аж с берегов Адриатики — в Хорватию с семьёй на отдых ездил: «Читаю, вот, сейчас на пляже — прикольно!.. Слушай, я-то понимаю — это душа твоя морская кричит! От матросского того бесправия, от
работы каторжной!»
Он был не дурак, этот Саня.
— Поэтому бросай ты это море — тебе надо со мной работать!»
Совсем не дурак был тот Саня! Хитрость уживалась с рубахой-парнем в нём самым причудливым и непостижимым образом. И душевно ли мне переживая, или, опять же, к себе перетягивая, про Ушакова Александр Мальборгский говорил не раз: «Ты что — собака на привязи? Раз не платят — да пошли ты их на …!»
Но этот смелый его замысел, который он тоже целиком и полностью доверял мне, я осуществить отчего-то никак не решался.
Не такой дурак!
* * *
А залучал меня на работу к себе он порой и так: «А у нас весна — лягушки по утрам квакаю-ют!»
Точно так же и Слава, через пару лет — из дома Вадима: «А у нас тут такая радуга!..»
И ведь ехал я, лопоухий!
* * *
В четверг в студию заявилась Алла. Не одна — с серьёзной своей подругой Ларисой. Лориком.
Серьёзно, получалось, всё уже было.
Лорик, кстати, тоже моей партнёршей по дансингу однажды была. Совсем недавно — в мае этого года, когда обмывали мы всей честной компанией установленную мной и Витей чугунную топку их с Аллой камина (Светлана Зоркая тоже была в числе приглашённых). Все уже разошлись — разбрелись, а мы всё выплясывали перед дачным домом, шевеля и толкая пластмассовый столик, с которого, по счастью, Алла уже всё убрала: «Арам-
зам-зам! Арам- зам- зам! Гули-гули, гули-гули, арам- зам-зам!» Пока таки его не завалили.
Я чуть запоздал. Не так, конечно, как Любаша, — она теперь опаздывала стабильно и всё больше. Когда я вбежал в зал, уже шла разминка. И Алла с Лориком, которых я впопыхах не сразу и заметил, кивали мне с боковых сидений. Своей милостью Артём всегда разрешал наблюдателям присутствовать на занятии. И то было честно и разумно. Люди ведь неспроста пришли посмотреть, а с задумкой, наверное, заниматься. Так пусть увидят всё, как есть: что на витрине, то и в магазине!
А зал был полон света. Белых потолочных ламп и одухотворённых лиц… Нет:
А зал, меж тем, был полон света — как зарница!
И потолочных ламп, и одухотворенья лиц.
А я всё ждал — когда же дверь та отворится,
И явится Она — Любви что двери распахнула без границ!
И Та, Которую я жаждал видеть, возникла, наконец, в дверях, с порога с улыбкой кивая всем, всем, всем, шальным ветерком пронеслась в раздевалку.
— Сегодня мы начнём изучение танго. — Выдержав секундную паузу, Артём воздел голову кверху: — Танго…
Танго! Смокинги, бабочки, белоснежные воротнички! Страусовые перья в диадемах ярких дамочек. Лорды с «Титаника» и опухшие нэпманы, серебряный век и великая депрессия…
— Танго — это агрессия. Партнёр наступает, партнёрша не сдаётся…
И фикусы в кадках, и чёрно-белый кафель наискосок…
— Вот на этом плакате — посмотрите, — вот это классическая рамка танго: руки и плечи находятся в одной плоскости. Левая рука партнёра и правая партнёрши — полусогнуты. Ладонь партнёра замыкает ладонь партнёрши в вот такой — видите? — замочек. Правая рука партнёра лежит чуть ниже лопатки… Да, вот так, только не клешнёй — пальчики соберите, и ладонь — ладонь! — полувыгнута. Партнёрша же, по сути, касается лишь большим, согнутым пальцем вот здесь — чуточку ниже предплечья партнёра… Плечи ровные.
А ведь танго — это ещё и Эрнесто Че Гевара, в стоптанных своих туфлях танцующий так, что все сеньориты, забыв своих напомаженных мачо, готовы были сдаться будущему «революсионарио» без боя.
— Теперь шаги. Во-первых: в танго — всегда! — ноги чуть согнуты в коленях. Вот, как будто вам по мешку с цементом положили на плечи, и вы с ним поднимаетесь по лестнице… Да — в нашу студию!
Вот тебе на: агрессия — и на полусогнутых!
— Стопы — почти как шестая позиция, только обе чуть повёрнуты влево. Так, что носки партнёра и партнёрши, если приставить вплотную, должны войти друг в друга. Как пазлы! Но шагаем мы прямо. С левой ноги партнёр идёт вперёд, партнёрша, соответственно, ступает назад. Счёт танго — четыре. Быстро, быстро, быстро, медленно: куик, куик, куик, слоу!
Танго! Это и Аргентина — родина этого танца, и товарища Че, в которой — спасибо морю! — побывал и я.
— И вот основные шаги: начинаем с левой — показываю мужскую партию! — вперёд,
правая — вперёд, левая, и здесь — с правой, — шаг в сторону…
Буэнос-Айрес мне несколько лет потом снился!..
— Дальше — те же четыре шага, только назад: теперь наступает партнёрша. Давайте попробуем, пока без музыки. В пары, сразу, встаём!
Прошагали легко. С неким даже куражным вызовом. В моей голове некстати, само собой ожило:
«Сын поварихи и лекальщика,
Я в детстве был примерным мальчиком,
Хорошим сыном и отличником
Гордилась дружная семья».
— Куик- куик- куик, сло-оу!.. — Куик- куик-куик, сло-оу!
«Но мне непьющему тогда ещё
Попались скверные товарищи…»
— Хорошо! Давайте теперь попробуем под музыку. И помните простое и непреложное правило — я вам о нём уже говорил: если вы поставили одну ногу, то следующий шаг будет с другой. Итак, под музыку!..
Я шёл теми же шагами, что проходил и товарищ Че!
«Верной дорогой идёте, товарищи!»
* * *
А про скверных товарищей, что с пути сбивали… «Седой всё!» — так я себе полжизни оправдывался.
Да, было дело — в нашем с ним общем рейсе, с которого дружба-то и повелась. На правах старшего и опытного товарища (вся их ходившая вместе из рейса в рейс банда прониклась ко мне симпатией и участием) обучал он меня вязанию мочалки (настоящему матросу — как без того?), изготовлению рыбных чучел, самодельных шлёпанцев из транспортёрной ленты, карточной игре в «тысячу» и многим прочим умениям. Но не было тогда во мне достаточного терпения — торопыжничал я во всем. Короб бы в трюме с размаху швырнуть — да поразудалей! Топором бы рубануть — да с плеча!..
— Подожди, подожди — дай-ка я сам! — отнимал у меня путаную вязь мочалки Витя. — Так!.. Та-ак!.. Нет — не распутать: обрезай до этого места и вяжи отсюда заново!
«Тысяча» тоже не пошла:
— Блин! — перебирая мои карты, уже нервничал Седой. — Лёха, ещё чуть-чуть, и я, кажется, сам с тобой играть разучусь!
С чучелом тоже вышла неудача. Грозный, туполобый пиногор был с грехом пополам выпотрошен — слава Богу! Теперь надо было сходить к врачу, взять у него медицинскую перчатку, надуть её внутри рыбины через трубку авторучки, завязать, а уж потом зашить брюхо, и подвесить на сквозняк — пусть высыхает!
Перечислять действия устанешь!
Понятное дело, не стал я озадачиваться по полной. Перчатку заменил презервативом (пачку их возил я, романтичный, по всему свету — в полной готовности к экзотическим
