остаётся только слушать и при этом сердцем. – Вкладывая в уши Соли эти напутствия, дирижёр сумел-таки подвести его к столу с девушками – последние шаги ему дались с огромным трудом, он по мере своего приближения к столу с девушками, где они вдруг все в один момент замерли в одном внимательном к нему положении, начал терять всю свою решительность и силу воли. А когда до их столика оставалось пару тройку шагов, а с него так на него изучающе смотрят такие невероятно удивительные создания, чуть ли не нимфы (это в голове Соли от волнения всё перемешалось и через туманность его взгляда начали возникать различные фантастические образы), то он уже мало что соображал, а уж говорить о том, чтобы он что-то мог осмысленно говорить, то само собой не приходится.
Правда, когда он был остановлен их столиком (а по-другому никак), на который он натолкнулся, будучи в разориентированном состоянии, он сумел-таки выдавить из себя слово. – Простите. – Затекая мыслями и физическими воплощениями волнения в виде капель со лба, проговорил Соли, через пелену затуманенных глаз видя только смутные очертания сидящих за столом девушек. Ну а протереть свои глаза он не смеет и ему в своём общении с ними приходится полагаться только на свой слух. А он не настолько музыкален, как у дирижёра, и главное, он не обучен наукам построения музыкального лада.
Но сейчас уже поздно себя корить за такую свою неподготовленность, и остаётся только слушать, что и делает Соли, пытаясь сфокусировать свой взгляд на девушках, а в частности на той, что слева, которую он ещё до подхода к ним, особенно для себя выделил. – В твоём случае с первого слова всё будет ясно. – До Соли донеслась мысль дирижёра. И Соли ещё больше напрягся, приготовившись услышать приговор.
Но судьба не зря некоторыми обойдёнными ею лицами называется злодейкой и она не спешит раскрывать все карты перед Соли, и она не прочь с ним поиграть в свою игру, нажимая на другие ноты. – А если не простим, то что? – со смехом задаётся вопросом, сидящая по центру Ля. И их столик накрывает переливы скерцандо (смешливость (итал.) – так это видится дирижёру) – а вот столик напротив, за которым сидят и поражаются всему увиденному До и Ре, накрывает люгубре (тяжесть).
– Постойте девушки, – когда вся эта смешливость с перекатами озорства несколько успокоилась, до Соли донёсся голос Си, той девушки, которая сидела от него справа, – мы ещё молодого человека не выслушали, а уже делаем насчёт него выводы. Он же нам не объяснил, за что он просит у нас прощение.
– И то верно. – Сказала Ля. – А ну живо говори, за что нам тебя не придётся жаловать, скажем… – тут Ля переглядывается со своими подругами и, вернувшись обратно к Соли, говорит, – не знаю как другие, а я может и с минуту тебя стерпеть не смогу.
– А теперь говори. Виваче! (живо) – до Соли доносится голос незримого дирижёра и он, толком не понимая, что говорит, говорит. – За то, что я обойду своим вниманием большую часть из вас, выбрав только одну. – Сглатывая набегающие слюни, еле выговорил всё это Соли. И хотя всё им сказанное прозвучало так неуверенно и не убеждающе, всё же смысловая нагрузка, заключающая в его словах, перевесила все эти формы своего донесения, и за столом в момент воцарилась какая-то странная тишина. Во время которой, Соли не видел, что там за столом делается, – может девушки в злости на него и из девичьей солидарности против него переглядываются, а может всё наоборот, и они рассматривают в лицах друг друга их шансы не на свой успех, – а там между тем, судя по ёрзающим звукам, что-то определённо происходило.
Правда, исходя из того, что он сейчас услышал и не услышал, Соли уже мог сделать для себя некоторые выводы. – Для Ля не свойственно столь долго задерживаться с ответом. На Си тоже не похоже, что она так занервничала (ёрзание доносилось с её стороны). А Ми…А голоса Ми я до сих пор не слышал. Но почему она молчит? И какой у неё голос? – заволновался Соли, вглядываясь в Ми. И тут же до Соли со стороны Ми доносится её голос:
– И кто же вас не должен будет простить?
– Я попал в ноту. – Расплывшись в улыбке, сказал Соли.
– Попал. – Многозначительно сказал дирижёр, внимательно разглядывая стоящее там, в кафе, в середине между столиками, фортепиано. – Чего-то не хватает. – Почесав нос, пробубнил про него дирижёр. – Точно, тут нужна мистерьёзо (таинственность). Какая же бывает история без своей загадки. Только наискучнейшая. А любая загадка, это залог будущих открытий. – Здесь дирижёр берёт и понимает, что совсем на чуть-чуть забежал вперёд в осмыслении происходящего, и сейчас Ми ещё не задала свой вопрос, а Соль ещё мучается загадками на её счёт.
– А вот и наш Фауст. – Улыбнулся дирижёр, видя куда как дальше, чем все участники этого действия, которые и не могут оторвать своего взгляда от своих мыслей и друг от друга. А вот если бы они на самую малость отвлеклись и посмотрели по направлению фортепиано, стоящего в центре образного круга, состоящего из столиков, то они бы заметили человека одетого не совсем по ясной и светлой погоде, – во всём чёрном, – который и не пойми откуда появился и прямиком направился к этому музыкальному инструменту, который если что, то не для того здесь был установлен, чтобы за него кому не лень садился и портил настроение людям своей отвратительной игрой и фальшью на фальши – его поставили здесь лишь с одной целью, для красоты и чтобы оправдать название кафе: «Музыкальное кафе».
Но так как хозяин или управляющий кафе, а кто главней и не разберёшь, не позаботились заранее и не повесили на фортепиано табличку «Руками не трогать», а народ вокруг и здесь пошёл всё больше законопослушный, то уж ничего тут не поделаешь, и обязательно найдётся человек музыкальных, а не экстерьерных взглядов на фортепиано, на котором ему захочется размять свои пальцы рук, сыграв на нём несколько лёгких мелодий. А если красивые девушки попросят, то можно сыграть и на бис какую-нибудь мелодию из душещипательного фильма про любовь.
Ну а так в этом кафе сейчас присутствовали те, кто может по своему достоинству оценить твои музыкальные потуги, то и нашёлся желающий продемонстрировать своё мастерство, этот человек в чёрном. И вот этот человек во всём чёрном, названный дирижёром отчего-то Фаустом (но у дирижёра в голове свои нотные тараканы), однозначно не признанный исполнитель фуг и токкат, – а всем не признанным всегда хочется быть признанным, – заранее приметив сколько необоснованно много внимание приковано и не пойми что за типу, у которого скорей всего и музыкального образования нет за душой, а слушает он один лишь металл или на худой счёт, классический рок, решает непременно изменить в свою сторону сложившиеся обстоятельства. И с этим непременным желанием, а также с желанием справедливости, – для одного столько, три к одному, внимания, а это слишком не справедливо по отношению к тем, на кого вообще не обращают внимание, – Фауст, свернув со своего прежнего пути, прямиком направляется к фортепиано.
Подойдя к нему, он открывает крышку и…о боже, он к своему крайнему возмущению и потрясению видит – насколько вероломен и коварен хозяин этого заведения, обманувший его в самых светлых надеждах. Как видит Фауст, это ненастоящее фортепиано, а что-то типа электронного гибрида, играющего и без пианиста, на программных началах. И как только Фауст это увидел, а затем посмотрев в сторону того столика, с творящейся за ним несправедливостью по отношению к нему, увидел насколько жизнь неотзывчива к тем, кто не может извлекать из неё звуки, в момент переполнился негодованием на хозяина этого заведения, который так обманул его в надеждах, и взял, и со всей силы и размаха врезал по клавиатуре кулаками рук.
И к неимоверному потрясению Фауста, подкосившихся ножек фортепиано и, в общем, всех вокруг людей, фортепиано вдруг звучно отозвалось на этот призыв к своей душе со стороны разгорячённого пианиста, выдав на гора, скорей всего, свою последнюю лебединую песню в виде суррогата из звуков отбитых клавиш, чьи молоточки били уже по ржавым струнам, треска подкосившихся от удара ножек и одного единственного чистого нотного звука. А вот что это была за нота, то никто из людей в тот момент находящихся в кафе не смог определить. И не оттого, что ни у кого из них не было музыкального слуха или же по причине того, что всё это так произошло для них неожиданно, а просто дальнейшие события развивались так поглощающе всё внимание стремительно, что, в общем, ни у кого, кроме дирижёра, до этого дела не было.
И не успели все находящиеся в кафе люди отвлечься от своих прежних занятий и в удивлении повернуть свои головы по направлению источника этих оглушающих звуков, где всем им представилась по своему мифическая картина – над в чёрном отблеске фортепиано, чуть наклонившись, с занесёнными вверх руками, в ореоле неизвестности стоял человек весь в чёрном и с безумным взглядом, с которым он упирался в клавиатуру перед собой – как вдруг фортепиано окончательно подкашивается и так оглушающе для всех схлапывается под собой, что когда сидящий у себя в личном кабинете, на втором этаже здания, хозяин кафе всё это услышал, то он не только в один момент поседел, а он не стал откладывать на потом всё что знал и думал о своей ненасытной до денег любовнице, с которой он в этот момент разговаривал по телефону, и прямо сейчас ей всё это сказал. – Не дам я тебе больше денег, лярва, у меня музыкальный инструмент сломался. – На чём хозяин «Музыкального кафе», Зигмунд Сожалевич, заканчивает свой разговор, оставляя на той стороне телефонной трубки лицо хоть и приятной наружности и неимоверной простодушной глупости, всё же когда ему бросают в лицо такие оправдания своей жадности, оно начинает понимать, что её не только за непонятно кого держат, но при этом ещё и за дуру (а это, как минимум, другие расценки для своего оправдания).
А вот такого к себе отношения ни одна дура стерпеть не может, и лицо приятной наружности, с которой так необдуманно поступил Зигмунд, начинает немедленно собираться с аргументами и компрометирующими Зигмунда фактами, чтобы все их доставить куда нужно – к суровой на расправу с Зигмундом, его супруге.
И если даже для людей столь далеко находящихся от места крушения фортепиано, всё с ним случившееся так жёстко отозвалось, то, что тут говорить о тех, кто оказался в эпицентре этого события. Ну а когда ещё это всё происходит в самый кульминационный момент, то перестать понимать, что сейчас вокруг тебя происходит, это самая нормальная реакция на всё это.
И вот в тот момент, когда отвечающая за образование звуков голоса в горле струна натянулась, и даже уже в информационную среду полился первый поток озвучки себя со стороны Ми, и Соли на нейронном уровне начинает чувствовать приближение этого потока звукового сознания, как в этот момент их всех потрясает выбитый из фортепиано Фаустом страннейший звук. И все кто находился за столом, вздрогнув, одёргиваются от стола в себя, и собираются было понять, что всё это значит, для чего рефлекторно поворачивают свои головы по направлению источника звуков, но тут в момент оглушённые грохотом падения фортепиано, они опять не
