Якобинец

  Кстати, правые дантонисты Баррас , Фрерон, Ровер также считавшиеся «умеренными» были недавно отозваны для отчета в Париж за превышение полномочий, вымогательства и особую жестокость...
    И в чем их отличие от левых эбертистов Карье и Фуше, отозванных в точности за те же самые должностные преступления?
    Робеспьер лично настаивал на наказании виновных в вымогательствах  и особой жестокости комиссаров, но у  них в самом правительственном Комитете нашлись сильные покровители.
  Например,  Фуше прикрыл Колло-дЭрбуа, разве не вместе они участвовали в лионской резне? Угроза Фуше означала угрозу ему самому. Он не мог не сделаться одним из врагов Робеспьера.
  Норберу было известно, что Максимильен не раз пытался спасти Демулена от последствий его собственной неустойчивости и легкомыслия, защищал его в Якобинском клубе. Он даже приходил домой к Камиллу, уговаривая его как ребёнка не горячиться и задуматься о последствиях и вызывая на серьезный разговор, но Демулен высокомерно отверг всякую помощь со стороны вчерашнего друга, он был уверен в том, что Дантон всесилен и его положение твердо.
  Несправедливо и глупо обвинять Робеспьера в чёрствости и жестокости, даже когда вопрос об аресте дантонистов был решен, он пытался «забыть» включить имя Камилла в список. 
  Но коллеги по Комитету  принципиально не позволили ему этого сделать. Принципиально, с целью показать, что он имеет не больше власти, чем они  и не может решать такие вопросы единолично.
  На Робеспьера посыпались обвинения, что он желает сделать исключение для Демулена из-за личных отношений и прежней дружбы, но «закон есть закон» и журналист замарал себя связью с анти-правительственной группировкой Дантона…
  Но и этим дело не ограничилось, после ареста, Неподкупный  даже приходил в тюрьму, желая увидеться с Демуленом. Что теперь уже он мог предложить вчерашнему другу? Кто знает... Но из  самолюбия тот упустил свой последний шанс! После того, как начался процесс,        Неподкупный был уже бессилен «выдернуть» Камилла из числа обвиняемых…
  Ужасная судьба молоденькой жены Демулена, вздорной и ребячливой Люсиль, пытавшейся подкупать людей для бунта с целью освобождения мужа и других заключенных из здания суда, еще более нелепа и трагична.
  Разве мог желать Неподкупный смерти этой очаровательной юной женщины, когда-то тепло принимавшей его в своем доме? Нет и нет, но если спасать Демулена стало поздно после его отказа от встречи в тюрьме, то оградить Люсиль изначально было просто невозможно.
  При любой  попытке участия с его стороны непримиримость и агрессивность коллег по Комитету резко возрастали. Они погубили бы кого угодно,  чтобы только  продемонстрировать, что Робеспьер не является главой государства, что в их среде он лишь «равный среди равных». И это было так.
    И это было действительно так, лишь после убийства  Неподкупного вчерашние коллеги станут изображать его «властителем» и «диктатором», а себя лишь подчиненными и вынужденными делать то, что им прикажут,      разумеется, под страхом смертной казни…
    Циничная и очень удобная позиция, вся ответственность была полностью возложена на тех, кто из могилы уже  не сможет возразить.
    А ведь по существу Большим Террором июня-июля 1794 руководили вовсе не робеспьеристы, а их непосредственные противники в Комитетах, участники заговора, ...именно поэтому террор сделался таким внешне неуправляемым и бессмысленно жестоким...
    Он должен был вызвать у населения лютую ненависть к Робеспьеру лично, ведь проклятый прериальский декрет, возникший как результат провокации, всё время подчеркнуто называли «законом Робеспьера».
    Подписи самого Робеспьера за это самое время не стоит более ни на одном документе! Он не появлялся в Комитете все последние полтора месяца, видимо, считая для себя бессмысленным сидеть в окружении откровенно агрессивных противников, в каких превратились вчерашние коллеги и товарищи...
    Вопреки мнению недоброжелателей, внешне холодный,  Максимильен искренне и тяжело переживал казнь друга юности  и его поведение отнюдь не «крокодиловы слёзы». Это могут подтвердить воспоминания  членов семьи Дюплэ.
    Но после казней  Эбера и Дантона Неподкупный утратил уверенность в завтрашнем дне. Нельзя жить без доверия к кому-бы то ни было, а как тут довериться, когда с этого времени тайный враг использует революционный лексикон и носит те же символы Республики, что и малочисленные, но всё еще верные товарищи?
  Процитируем Робеспьера. «Чему верить? Разве слову умирающего?» Это сказал накануне переворота человек, которого всерьез считали  «всесильным диктатором»... Он сам, как никто другой, знал свое подлинное положение.
  Как раз это он имел в виду, когда сказал: «Что можно возразить человеку, который желает сказать правду и готов за нее умереть?» Это же скажет он проворовавшемуся бывшему комиссару Тальену, театрально размахивавшему перед ним кинжалом, в роковой день 9 Термидора: «Убей, но сначала выслушай!» Убьют,  но выслушать не захочет никто…
    Как раз не самоуверенность, а потеря внутреннего равновесия и мрачные предчувствия точнее характеризуют Робеспьера в последние три месяца перед Термидором.
    В своем поведении Неподкупный гораздо последовательнее и честнее всех тех, кто обвинял его в лицемерии,  он был духом и совестью Революции, где продажным Тальенам и Баррасам было понять его?
    Карьерист и властолюбец, чиновный вор и циник никогда не поймет Робеспьера.
    Что же такое  «добродетель», о которой так часто говорил Робеспьер? Это прежде всего достоинства революционера, патриота и гражданина.
    Слово «vertu» означает отнюдь не    смирение и религиозную мораль, но скорее чистоту и целомудрие помыслов, достоинства патриота и гражданина Французской Республики. В этом смысле сам Неподкупный соответствовал этим требованиям все на 100%.
    Гнев на Дантона, насмехавшегося над идеей добродетели понятен, трактуя ее как «мужские достоинства» он цинично снижал смысл понятия, давал понять, что моральная чистота для него ничего не значит…А эти поверхностные придурки считают Неподкупного ханжой и думают, что он говорил о половом целомудрии…     
    Что-то мысли идут не в том направлении..   
    Двусмысленные действия многих членов  Комитета Общественной Безопасности стали вызывать недоверие и именно в это время Робеспьер затеял создание аппарата надзора независимого от Комитета, существование такого органа ограничило бы власть Комитета и многие важные дела были бы изьяты из его ведения. Весной 1794 года Сен-Жюст сдал Робеспьеру дела нового Бюро и снова уехал комиссаром на фронт.
    Окружены массой странных фактов покушения на Робеспьера в мае 1794 года. Один из покушавшихся, мелкий клерк Амираль был дружен с неким Русселем, а в свою очередь Руссель принадлежал к ближайшему окружению            барона де Батца-парижанина.
    Неудавшаяся Шарлотта Кордэ или просто несчастная экзальтированная дурочка, Сесиль Рено, также как Амираль, проживала в небезызвестном уже квартале Вивьенн. Личные враги Неподкупного из числа членов Комитета утверждали впрочем, что все эти майские покушения «подстроены» им самим, с целью добавить себе популярности.
    На самом деле все обстояло иначе, эти майские «покушения» раздувались искусственно с целью противоположной... не зря Робеспьер пытался остановить процесс полусумасшедшей Катрин Тео, его противники во главе с Вадье из Общественной Безопасности сделали всё, чтобы отправить ее на эшафот и своего они добились...
    В том же мае 1794 добились враги Неподкупного также казни принцессы Елизаветы, сестры Людовика Шестнадцатого, по поводу которой Робеспьер сказал: «Пусть не будет новых и напрасных жертв гильотины», эта женщина, несмотря на свое происхождение, не являлась фигурой политической. Тихая и добродушная, смиренная и глубоко набожная, она скорее могла бы стать хорошей монахиней.
    Зачем была нужна эта казнь? Возможно, чтобы возбудить у одних и усилить у других ненависть к Робеспьеру, ведь в обществе насаждалось устойчивое убеждение, что всё делается исключительно по его личному приказу.
    И снова о том, что было сказано выше. Наиболее кровавым, а главное наиболее неразборчивым и хаотичным террор стал именно в последние два месяца, когда его осуществление находилось полностью в руках комитетских врагов Робеспьера.         
    Так, общество морально подготавливалось к перевороту и устранению Неподкупного.
    А зимой-весной 1794 года Робеспьер много говорил о каком-то «заговоре иностранцев», начались даже аресты депутатов Конвента нефранцузского происхождения.
    Неужели все это отголосок  шпионской истории с участием барона де Батца и загадочного австрийского агента Джемса Риса?
    А что такое знаменитый барон де Батц? Благородный герой для монархистов, этих «защитников трона и алтаря» , он прежде всего авантюрист, искатель выгодных предложений  и… скорее всего даже двойной агент, отчасти сотрудничавший с  двуликим Героном, главным агентом Комитета Общественной Безопасности, этим вполне могла объясняться  его поразительная неуловимость… Но всё таки он роялист, принципиальный враг республиканцев.
    Приблизив своего человека к Герону, Робеспьер рассчитывал выйти на барона, но главный агент Общественной Безопасности при всем внешне подчеркнутом  уважении совершенно не доверял Куаньяру, и вполне справедливо, зная, что он человек Робеспьера,  держался крайне осторожно, хвастаться успехами тут пока не приходилось.
    Что касается вспышки недоверия к иностранцам. Даже в грозном 1793-м во Францию приезжали, работали и сражались бок о бок с французскими якобинцами сочувствующие революции люди разных национальностей и цветов кожи, русские, поляки,  евреи, испанцы, итальянцы, англичане, ирландцы, чернокожие африканцы и мулаты  с Сен-Доминго  и других карибских островов.
    К чести Робеспьера нужно отметить, что он всегда был чужд идеям национального и расового «превосходства», считая их противоречащими принципам равноправия всех людей и братства народов, пороками высших классов.
    Известно, что Неподкупный был против системы колониализма в целом, по этому поводу он сказал:
«Лучше лишиться колоний, чем принципа», имея в виду благородные принципы революции, отвергающие политику завоеваний и угнетения других народов.
  Расовое высокомерие европейских колонизаторов  Робеспьер и вовсе хлёстко назвал «идеями дворянства белой кожи».
    И всё-таки реальные события стоят за этой внезапно вспыхнувшей неприязнью и подозрительностью ко всем иностранцам. Уместно предположить, что основная часть документов, касающиеся этого дела, не сохранится.   
    Не секрет, что после Термидора основная часть бумаг Робеспьера была поспешно уничтожена. Историкам осталась лишь самая малая их часть, и то крайне тенденциозно подобранная.  Уничтожению подлежало всё, что могло свидетельствовать в пользу этого человека и против его убийц.
    Факт в том, что  дела группировок Эбера и Дантона таят в себе нечто большее, чем  политическое соперничество с