местного фарфорового завода Жели.
Темные глаза Куаньяра сузились от гнева, лицо превратилось в неподвижную маску. Арно, скотина, да ты никак не уймешься?! Норбер вдруг вспомнил, что среди арестованных три недели назад по обвинению в связях с роялистами была семья родственника Жели, в том числе жена подозреваемого и дочь, совсем молоденькая девушка.
Норбер заинтересовался этой историей и через Фурмарье, ставшего его поклонником, а то, как же иначе, участник штурма Тюильри, бывший депутат и комиссар Конвента, больше того, человек вхожий в дом Робеспьера…он изучил их дела. В отношении этих людей, в том числе родственников Жели обвинения полностью подтвердились, невиновны лишь девушка и ее мать, следуя обостренному чувству справедливости, Норбер имел намерение добиться у Фурмарье их освобождения…
А вот теперь можно и появиться.
Гости притихли. Жели откровенно замер от страха, Арно напряжён и хмур.. Норбер мрачно смерил обоих тяжелым взглядом. Наконец он уселся за стол и с минуту молчал, опустив голову. Затем ровным и спокойным тоном обратился к Жели:
- У вас крупные неприятности, гражданин.. пособники врагов Республики среди нечужих вам людей.. это крайне серьезно.., - тон становился всё более режущим и жёстким, - они виновны все, слышите меня, все! Их судьба по существу решена! А вот.. что касается.. женщин.., что вы лично думаете об этом, что подсказывает вам республиканская совесть?!, - Норбер мерил перепуганного не на шутку Жели бешеным взглядом. Самому было интересно, сработает провокация или нет?
На удивление, думал тот не слишком долго, запинаясь и округлив от страха глаза, Жели наконец выдавил из себя:
- Думаю…, - облизнул пересохшие губы, - и их тоже…
Чего-то подобного Норбер и ожидал услышать, провоцируя своих обидчиков.
Неожиданно от толпы притихших гостей решительно отделился нарядно одетый молодой человек:
- Гражданин Куаньяр.. зачем такая жестокость.. сейчас не 93 год и вы больше не комиссар Конвента, гражданин Жели, это же трусливо и низко..мы все понимаем, что обе эти женщины..заметим, ваши родственницы, Жели, невиновны.. Что же вы все молчите, граждане?! Сейчас не 93 год!
Куаньяр поднялся и с размаху треснул ладонью по столу:
- Так кто же из нас чудовище, Жели?! Я обращался к вашей совести, а услышал голос трусости и подлости, больше всего крови пролито по вине таких типов, как вы! Прикажи я вам снять штаны и принять нужную позу, вы и то, не решились бы мне отказать!
И повернувшись в сторону растерявшегося юноши:
- Благодарю вас. Это и есть то единственное, что я рассчитывал, но уже не надеялся услышать…
Арно по-бычьи пригнул голову:
- Гражданин мэр, вы меня извините, но, кажется, вы взяли неправильный тон.. вы конечно глава администрации.. но и здесь тоже собрались явно не последние люди города… Молодой человек совершенно прав, вы не комиссар…на календаре не 93 год, времена Конвента в прошлом…
- И вам моя благодарность, - тёмные глаза Куаньяра блеснули мрачной насмешкой, - но не тычьте больше мне прошлым в нос,…я рискую потерять терпение, а вы голову…, я успел лишь немного ознакомиться с вашими бумагами, но и этого вполне достаточно…
Спокойно встал из-за стола, и едва поклонившись в сторону озабоченных поворотом событий представителей бомонда:
- Прощу прощения, граждане! Вечер, кажется, безнадежно испорчен. И смею заверить, не по моей инициативе, кого благодарить, …вы надеюсь, понимаете. Вынужден покинуть вас,.. дела..
У парадного подъезда гражданина мэра ожидала… отнюдь не карета, как можно предположить, а осёдланная лошадь, Куаньяр, верный своим убеждениям и привычкам, считал постыдным подчеркивать свое высокое общественное положение…
Чувствуя каждой клеточкой тела эту атмосферу, всё то, о чем думают, но о чем молчат все эти люди Норбер, задыхался от сдержанного отвращения и гнева, на лбу мелко выступил пот, хотелось сорвать с себя галстук, нет, никогда ему не найти общего языка с этими людьми!
Это же новое дворянство! Для того ли брали Бастилию и Тюильри, триста тысяч людей погибли на фронтах, не ради того они пережили всё, что произошло с 1789 года, чтобы эти, заняв место бывших господ закатывали тут балы и приемы! Как же верно заметил Марат ещё в 1790 году: «Что народ выиграет оттого, что аристократию крови сменит аристократия финансов?»
Не смогли мы сломать шею этим новым феодалам перед Термидором... и в этом наша единственная вина! Тем хуже, значит, закончить Революцию придется нашим потомкам…
Работящая и внимательная девушка, Изабелла предложила ему услуги домработницы и в мае 1798 года заменила пожилую Альбертину, которой стало трудно справляться с многочисленными обязанностями…
Девушку поразила спартанская скромность обстановки нового мэра, часто он приходил домой только ночевать.
Её удивляло, что этот человек заметно смущается малейшему проявлению заботы о себе, было видно, что он к этому не привык, неуверенно, трогательно и мягко этот свирепый с виду человек отвечает на малейшее внимание, самую сдержанную и скромную ласку.
К её удивлению примешивалась смутная нежность и неуловимая жалость. Она думала, человек честный и неподкупный, в отличие от этих нарядных господ, любителей рассуждать о демократии с трибуны, но в окружении своих, с презрением крестящих народ «дикой толпой» и «чернью», также как и прежние господа. Искренне заботящийся о простых согражданах, не ищущий роскоши и не озабоченный поиском грубых удовольствий, справедливый, но очень одинокий, за что, же все эти люди так ненавидят его?! И чего его боятся? За всё это время она не заметила с его стороны ни высокомерия, ни грубости, ни каких-либо непристойностей…
- Гражданин Куаньяр, я приготовила для вас ужин!
Норбер поднял голову от документов:
- Благодарю вас, Изабель, вы очень добры ко мне!
- Я так и знала, вы снова забыли про ужин, впервые вижу человека, который совсем не заботится о своем здоровье, да оторвитесь же от бумаг, гражданин!, - тон девушки был деловой и хозяйский.
Удивленный Норбер, молча, положил перо, вид у него был озадаченный.
- Вам принести сюда или накрыть в столовой?
- Сюда, если нетрудно, Изабель..
Девушка принесла тарелки, бутылку вина и остановилась рядом с ним. Неожиданно в её тонком лице что-то изменилось, она протянула руку и стала нежно гладить его длинные чёрные волосы.
Куаньяр был совершенно растерян, отшатнувшись от неожиданной ласки, и вид у него сделался весьма забавный. Его остановившийся взгляд замер на ее лице, когда он пробормотал запинаясь
:
- Изабель, что с вами.. почему?
- Вы добрый, справедливый, но очень одинокий и несчастный, они вас не понимают и ненавидят…, - и застыдившись своего порыва, девушка выбежала из кабинета.
Норбер видел, что побуждения и чувства молодой девушки самые искренние, но он не собирался жениться или брать на себя любые моральные обязательства, а девушка не выглядела легко доступной, не искала интимных развлечений, поэтому скромные нежные заботы Изабеллы, выходящие за пределы простой доброжелательности особенно смущали его…
Будь ловелас Жюсом на его месте, вечная тебе память, бедный Пьер, мученик революции, этот уж ничем бы не смутился…
С тревогой Норбер чувствовал, что решительное объяснение должно произойти очень скоро и с виду строгий и холодный, как всегда, в глубине души волновался не меньше молоденькой девушки. Он боялся оскорбить её чувства, даже самая мягкая форма отказа всегда жестока и унизительна, особенно для женщины. О чем он при этом думал?
«Удивительно, кажется, не желая того, я стал ее первой любовью, она мила, ее преклонение и восхищение так бесхитростны и наивны, стоило мне лишь подать знак и кто знает? Возможно, она бы стала моей, но никакого желания подавать этот знак у меня нет.. Девочку даже жаль. Её детская непосредственность и невинность заслуживают лучшего. Всякое желание любить у меня затухло вместе с исчезновением золотоволосой принцессы Санлиса… Ну что ж, это очень больно, но к лучшему!
Отныне вся моя страсть, любовь и верность снова безраздельно принадлежат лишь одной прекрасной даме – нашей Революции. Отдаваясь ей, я теперь не рискую ничем и никем, одиночество ожесточает и освобождает одновременно!
Скорее всего, правы те, кто считает, что я холоден и жесток, но во имя Разума, почему, целый год меня грызет эта ледяная волчья тоска, не отпускает, свободными от работы одинокими вечерами она особенно невыносима, почему мне всё ещё так невыносимо больно?! Время лечит? Как бы не так!!»
Между тем клан дельцов возглавляемый Арно действовал активно, с их стороны на Куаньяра посыпались скрытые угрозы в форме вежливых предупреждений.
Норбер очень быстро понял, что поддержки ему не встретить нигде. Покровители клана Арно сидят в кабинетах Тюильри, когда же добившись приема у крупного парижского чиновника ему отчетливо дали понять, чтобы он оставил в покое «почтенных коммерсантов» и что ему «не забыли» ни близость к Робеспьеру, ни миссию в Майенне. Норбер вернулся в Санлис с твердым решением.
Каков его выбор? Как в сказке: налево пойдешь – соучастником станешь. Направо пойдешь – снова сделка с совестью - «умоешь руки» и станешь бессильным наблюдателем бесчинств «новых господ». А прямо напролом пойдешь – пулю в лоб получишь, чему никто не огорчится, или получишь вызов в Париж, скорый и неправедный суд... и приятную прогулку на площадь Революции с билетом в один конец! Все три варианта одинаково чудесны! Выбирай любой!
В июле 1798 года Норбер решает оставить пост мэра и снова вернуться в Париж. В этой должности он пробыл чуть более года.
Снова начиналась «охота на ведьм», травля якобинцев, многие из них в 1798 теряли должности и положение, вновь обретенные после Термидора. О чём он думал, возвращаясь в Санлис сдавать дела и должность?
Ловко господа-граждане Директории научились затыкать нам рот. Хоть слово о коррупции, нарушениях гражданских прав и тут же клеймо – «нарушитель общественного порядка», хоть слово о жёстком наказании виновных и ты «свирепый фанатик, жаждущий крови!» А еще слово и вообще катастрофа… «где вы служили до 27 июля 94 года?! Заткнись, недобиток, ваше счастье, что вообще живые, но это можно легко исправить!!!» Так с нами обращались после Термидора...
Бывший комиссар Конвента, участник войны с шуанами, решительный и жёсткий человек, обвиняемый врагами революции в свирепости, он не мог решиться на последнее объяснение с влюблённой девушкой, поэтому он оставил Изабелле письмо. На рассвете 17 июля 1798 года он выехал в Париж, избавив и себя и её от мучительного объяснения…
Куаньяр и Анриэтта Робер
Куаньяр снова снял комнату на той же улице Сен-Жак.. В этот вечер 28 июля он сидел в маленьком открытом кафе, которое облюбовал еще в июле 96-го. Почему эта традиция сложилась именно в это время? Всё просто, 28 июля 1794 он уже был в тюрьме и в июле 1795 тоже, арестованный снова после волнений весны.
С 9 термидора II года Республики прошло уже 4 года… 28 июля он приходил в это
С уважением, Андрей.