Соната Бетховена (10-21 гл)

пытался защитить, но не рассчитал силы. И это будет считаться как превышение обороны.
-Естественно, так и надо говорить. Все ж именно так и было. Тебя могут оправдать, если посчитают превышение обороны. К тому же, состояние аффекта, малолетний возраст, ну, и отсутствие каких-либо судимостей.
-Ну, вот! А ты за меня испугалась! – обрадовался я. – В общем, я звоню. А то время идет. Привяжутся, что не сразу сообщили.
-Погоди, Данчик! – опять остановила Дана. – У нас есть одна очень нехорошая для  нашего оправдания деталь.
-Какая?
-Мы с тобой… ну, это... А если надо мной было совершено насилие, то у меня обязательно возьмут на анализ сперму. Но это будет твоя сперма, а не его. И тогда господам следователям покажется совсем другая картина. Что и как мы будем с тобой доказывать?
-А ты можешь не соглашаться на этот анализ?
-Нет. Если я буду заявлять о насилии, то у меня обязаны будут взять этот анализ.
-Что же делать?
-Я должна  заявить о том, что у нас с ним  был контакт по обоюдному согласию. Иными словами, мы занимались любовью. Но ты этого не знал. Ты искренне полагал, что он меня насилует
-Нет, нет! Ты не должна говорить таких вещей! – решительно возразил я. – Какая, к черту, любовь? Он же тебя  мог изнасиловать. И,  тем более, что ты еще девчонка была.
-Как ты об этом  узнал? – улыбнулась Дана.
-Да чего там узнавать? Это ж сразу чувствуется. А ты еще хочешь его выгораживать.
-Да не его я собираюсь выгораживать! Пойми! – Дана  прижалась ко мне. – Ну, ты сам посуди! Если у меня обнаружат твою сперму, то насильником уже окажешься ты, а не он. А если мы начнем рассказывать, что мы с тобой занялись любовью после убийства, то по статье уже придется отвечать мне. За совращение малолетнего. Ну, как тебе такой расклад? – пояснила Дана.
-Нет, лучше уж, пусть будет,  как ты сказала, - согласился я.
-Ты не обижайся, Данчик, но тебе лучше все-таки слушаться меня. У меня жизненного опыта больше.
-Слушай, а если ты залетела,… ну,… после этого нашего?.. Тебе придется теперь аборт делать? – задал все-таки я самый больной  для меня вопрос.
-Зачем? – уставилась на меня Дана.
-Ну, вдруг, урод какой-нибудь родится?
-Данчик, ну, о чем ты сейчас думаешь? Сейчас тебя спасать надо! А потом видно будет, что делать. Во всяком случае, я нисколько не жалею о том, что между нами произошло. 
– Ну, тогда  все.  Я звоню.
Дана опять повисла у меня на шее:
-Слушай, Данчик! Сегодня тебя прямо отсюда увезут. И очень даже возможно, что мы очень долго с тобой не увидимся. Но ты обязательно должен знать, что я не брошу тебя. Я буду за тебя бороться по мере своих возможностей. И я буду тебя ждать.
Мы обменялись  самым жарким и  нежным  поцелуем, на какой только были способны. А потом я  позвонил в ментовку.

17
        Если быть справедливым, то больше всего во всем этом  хреново было Дане. Меня, конечно, повязали, утащили в предбанник*. Ну, влетел в блудняк*, на нарах попарился, следак*  малость потаскал,  жрачку не мамину похавал*, но, ведь, это фуфло против того, что пришлось перенести моей Даночке.
Хоть и на нарах, но я был не один. Родители сразу же прискакали, адвоката мне наняли, даже из школы что-то там в мою защиту писали. Между прочим, и Татьяна Владимировна приходила. Все переживала, что не смогла предотвратить беду. Да какая беда? Подонка уложил, это беда? Настоящая беда у Данули оказалась. Она же тут совсем одна. Мать в Питере, бабушка на Урале, а родной папочка знать не захотел. В «кульке», разумеется, все своего аспиранта стали выгораживать. А тут еще она следаку заявила, что по согласию с этим аспирантом любовью занималась. Ну, как мы с нею договорились, все сказала.  Тут на Дану всех собак и  спустили. Мол, повела себя безнравственно, спровоцировала преступление. Ну, и все в том же духе: сплетни, слухи, домыслы. Каково девчонке? Я все это хорошо представил, когда в предварилке чалился*.
На первом же свидании я рассказал матушке все о нас с Даной. И как встретились, как полюбили друг друга, и что она рассказала об отце, и что она  была абсолютно против наших интимных связей. Правда, я не сказал маме о том, что мы с Даной  переспали. Ну, и о том, что я крал  из шкафа  лекарства и привозил Дане подарки. Я испугался, что мама начнет требовать их назад. А потом я попросил маму, чтобы она обязательно нашла Дану и помогла ей.
Мама все поняла, как надо. И пообещала, что выполнит мою просьбу, хотя и не знает пока ещё, чем она может помочь девушке.
-Мамочка! Ты же понимаешь, что у неё тут никого нет. А из института её могут попереть, хотя она ни в чем не виновата. Но ведь она же не чужой нам человек! И я не могу быть спокойным, зная, как ей теперь плохо, - сказал я.
-Я сделаю все,  возможное от меня, - заверила мама. – Но захочет ли сама девушка принять от меня какую-нибудь помощь?
-Мамочка! Но ты же у меня умная женщина! – воскликнул я. – И, притом, ты же сестра милосердия. Ты должна быть милосердной к девушке, которую я люблю всей душой.  Как брат, конечно.
Я, как в воду смотрел, когда говорил насчет Даны. Из «кулька» её не отчислили, но из общаги реально поперли.  Сказали открытым текстом, что девушке с аморальным поведением нет места в общежитии, и велели в 24 часа покинуть его пределы. Эти ж уроды из «кулька», естественно, взяли сторону аспиранта.  К счастью, моя мамуля успела к этому времени  встретиться  с Даной  и пригласить её  к нам. Правда, у нас в доме матушка не решилась её  оставлять. Из-за отца. Этот козел все продолжал настаивать, что никакую другую дочь, кроме Ляльки, он не знает, и знать не желает, хотя и согласен помочь девушке, за которую вступился его сын. Ну, и все такое. Конечно, и козе понятно, что в настоящий момент устраивать в семье разборки, вовсе ни к чему. К тому же, и сама Дана решительно заявила, что не собирается навязываться в дочери. В общем, мама поселила Дану у своей матери, то есть у моей бабушки. Ведь Дануле, во-первых, нужно было ходить на занятия, а, во-вторых, на время следствия  нужно было ей  оставаться в городе. 
Дануля воспользовалась, конечно, ситуацией, что из общаги поперли, взяла и переменила свои показания. То есть,  сказала следаку, что на самом деле не было у неё с аспирантом согласия, а он напал на неё насильно, да еще чуть не придушил. У неё еще и синяки от его лап  не прошли, а если этого недостаточно, то пусть эксперт  обратит внимания на следы царапин от её ногтей, которые должны сохраниться на трупе. А что сразу не сказала? Так потому, что боялась, что выгонят.
В институте, конечно, узнали об этом и предложили Дане перевестись в другой вуз.
Ну, и ко мне, само собой, после её показаний переменились в ментовке. То есть, я, выходит,  совсем не из ревности аспиранта ухокал, а действительно защищал Дану и превысил необходимую оборону.  Тут еще адвокат нажимал на то, что я малолетка, поэтому меня нельзя держать в тюрьме, если я не представляю общественной опасности. Судья удовлетворила его  заявление. И меня освободили из-под стражи до суда под подписку. Так что сидел я в кутузке ровно три недели.
За мной приехали мама и отец. Вдвоем.  Матушка кинулась мне на грудь, плакать принялась. Ох, уж эти женские слезы! Ну, успокоились. Батон повел к машине. Я говорю:
-Давай,  заедем к бабушке!
-Зачем  так сразу? – спросил отец. – Как ты ей на глаза в таком виде предстанешь?  Оклемаешься денек-другой, отдохнешь дома, а потом и  навестим бабушку.
-Нет, сейчас поедем! Я хочу Дану увидеть, - сказал я.
-А, что, разве  девочка  находится у  Антонины Михайловны? – удивился батон.
-Она уже уехала в Санкт-Петербург, - ответила мама. Потом ласково взяла меня за руку, - Прости, сынок, что не сказала тебе сразу! Она только вчера уехала. А я не хотела, чтобы ты там расстраивался.
-Зачем она уехала?! – воскликнул я – Ей плохо было у бабушки?
-Да бог с тобой, сынок! Бабушка полюбила Даночку. Но, сам посуди, что ей остается делать, если  из общежития выгнали, из института тоже, заниматься в хоре  нельзя,  деньги вышли, и психологическая атмосфера вокруг – хуже некуда. А дома мама с ума сходит.
-Но могла же она хотя бы  на день задержаться, чтобы мы простились по-человечески! -  сказал я.
-Данечка, еще вчера никто не знал, что тебя  отпустят, -  остудила меня мама. – А для нее каждый день был мучительным. К тому же, и к тебе её не  допускали.
-Да, мамуль, ты права, -  тоскливо прошептал я. Сел в машину, и мы поехали домой.

18
           Я увидел ее только на суде. Через  три с половиной месяца. Как только вошел в зал заседания, сразу же поймал её взглядом. И уже не отпускал  до самого конца. И она,  конечно же, меня  ждала. Потому что тоже  смотрела на меня.
Меня поразила перемена в ней. Она выглядела  как-то совсем не так, как раньше. То есть, одета была, как всегда,  безупречно: изящно, скромно и строго. И вьющиеся  длинные волосы, как раньше, были аккуратно уложены. И красивой она осталась безумно. Но что-то в ней переменилось. Мне показалось, что  у неё обнаружились большие проблемы со здоровьем, хотя она, по-моему, слегка поправилась.
Мы смотрели друг на друга и безмолвно беседовали. И никто на свете не мог нам помешать. Потому что мы были одни. А все остальное, что вертелось вокруг, было где-то далеко  в космическом пространстве. И только время от времени сквозь невидимую броню  из этого космоса прорывались  метеориты  абсолютно не важных для нас фраз.
…-Потерпевшая! Из материалов следствия, -  донесся голос прокурора, - следует, что…
Рассказывая о случившемся, Дана смотрела на меня, а не в сторону суда или  обвинения. «Ты только не волнуйся, моя родная! – успокаивал я Дану взглядом. – Держись, радость моя!  Хуже, чем было, теперь уже не будет. Ты же видишь, что  я даже без конвоя и браслетов. Значит, засаживать в тюрягу меня никто не собирается.  Между прочим, наш адвокат клятвенно заверил, что мне  ничего  не светит.  Самое большое, на что способен суд, так это припаять мне условный».
… -Объясните, пожалуйста, потерпевшая, почему в ходе следствия вы кардинально поменяли свои показания, как утверждает обвинение?- Это уже спустился голос судьи.
-Разве не понятно? – усмехнулась Дана. – Убитый был аспирантом института и работал преподавателем в этом же институте. Я  испугалась, что если я дам против него показание, то меня элементарно вышвырнут из  общежития и института. Так, в общем-то, и произошло: сначала  мне приказали покинуть общежитие, а потом объявили, что я буду отчислена из института. Когда со мной так несправедливо поступили, я поняла, что нет смысла  больше бояться репрессий, раз  они уже состоялись, и сказала правду, - спокойно ответила Дана, не отводя от меня взгляда.
«Умница, Дануля! -  послал я мысль. – Я люблю тебя!»
«Я тоже!» - ответила  Дана взглядом.
…-Как вы считаете, обвиняемый  напал на  гражданина  П… из чувства  ревности, или стремился защитить вас от насильника? – Это опять был голос судьи.
-Я хотела бы конкретно заявить, - опять так же спокойно произнесла Дана, - что мой брат ни на кого не нападал. И не собирался нападать. Он бросился в защиту, так как увидел, когда вошел в комнату, что насильник не только меня насилует, но и  стремится  задушить, потому что я защищалась, вырывалась и  пыталась кричать. Чтобы я не кричала, он заткнул мне рот. Если бы мой брат не поспел вовремя, то я не стояла бы сейчас перед вами.
-Ваша честь! –