Живём, как можем. Роман. Глава 2. Виктория

дело обходя внушительные стволы с выпершими наружу околоствольными корнями и шелестя подсохшим травником. Даже жутковато стало. Если в одиночку, то точно бы захотелось сорваться на безумный отчаянный бег в никуда. А тут ещё вблизи, на уровне голов, замелькали между деревьями тихие беззвучные голубые молнии.
- Что это? – испуганно спросила Вика, невольно загородив лицо поднятой рукой.
- Сойки, - буднично обозвала молнии Соня. – Голубые. Они – молчуны. Людей не боятся и из любопытства сопровождают всегда дружными стайками. Красули! Полная противоположность и внешностью, и характером коричневым крикуньям, хотя и из одного рода. Как у людей: один – урод и дурень, а другой – симпатяга и умница. – «Как у нас, у Ивановых», - подумала Вика невольно, - «я-то – точно урод».
Голубые красавицы, как появились, так и исчезли: тихо и молниеносно. А пара поползла вверх по склону, пыхтя и отпыхиваясь, пока не выползла на хребтик, и дальше пошли полого вверх к вершине сопки. Чаще стали попадаться нераженькие ели, пихты и краснолистные клёны, не любящие открытых высот, но занесённые сюда ветром. Тропа из мягкой превратилась в каменистую. Скоро выползли на широкий водораздел и пошлёпали дальше, изредка натыкаясь на выступы обшелушённых скал, обрывающихся вниз по южному склону каменистыми ручейками. Идти было более-менее терпимо, если бы не частые поперечные валежины с торчащими вверх обломанными ветками, да вырытые кем-то канавы и взрытая вместе с опавшими листьями земля.
- Кто это так напортачил? – спросила Вика, с удовольствием распрямляясь. – Кто так неряшливо ходит?
Соня приостановилась, утёрла пот со лба, поправила руками и плечами рюк, прихлопнула на щеке кровавого комара.
- Кабаны, их тропа. Лютый зверюга, их даже медведи опасаются, - и как-то не верилось, чтобы свиньи могли одолеть медведя.
Вышли на северный склон с частым недорослым хвойником и дальней долиной другой реки, тоже утекающей на восток, к благословенному морю.
- Ну, вот и дотопали, - обрадовала Соня, хотя Вике было непонятно – куда? Вокруг ничего примечательного, кроме варварски изрытого какими-то канавами склона с бугорками выкинутой земли, не успевшей ещё порасти настырной травой. – Завтра будем здесь вкалывать с утра, - пообещала ведущая радужную перспективу. – А пока поищем-ка внизу у реки какое-нибудь становище – должно быть зимовьё.
Вика так ухайдакалась, что ей было всё равно, куда идти, сколько идти и что искать. Она чувствовала, что если присядет, а тем паче – приляжет, то уже сегодня больше не встанет, хоть за уши тяни.
Съелозили к реке, которая оказалась речушкой, прячущейся в прибрежных кустах, однако, довольно глубокой и резвой, и поволоклись по широкой утоптанной тропе, не поддавшейся сорнякам, пока не наткнулись на зимовьё-землянку, упёршуюся задом в склон, построенную и перекрытую неошкуренными брёвнами, как партизанский блиндаж. Дверь – настежь и цепко удерживается густо проросшей травой с жёлтыми цветами, а проём густо завешен сверху частой паутиной с охранником в центре – здоровенным жёлто-коричневым паучиной с чёрными мохнатыми лапами. Пришлось веткой прогнать стража, чтобы заглянуть внутрь: темь и затхлая заплесневелая вонь. Маленькое оконце, грубо вырубленное в двух стволах и затянутое полиэтиленовой плёнкой, почти не пропускало света. Пришлось напряжённо всматриваться, чтобы разглядеть, что есть внутри и с чем его едят. Пусто? Нет, не совсем. На порог между ног выскочил зверь, встал на задние лапки, угрожающе проверещал, выбежал и исчез в траве, мелькнув жёлто-коричневыми полосами.
- Тигрёнок? – припозднившись, отступила к косяку Вика.
- Бурундук, - рассмеявшись, поправила Соня. – Приватизировал хату, пострел. Набьёт защёчины орехами и вернётся. Ничего, потеснится хозяин. – Сбросила рюкзак у порога, переступила через порог, низко согнувшись, чтобы не собрать на лицо и голову остатки свешивающейся паутины. – Так: нары есть – и на том спасибо! Будем устраиваться на ночёвку. Давай, присоединяйся.
Для начала вынесли с нар, чихая, старую засохшую подстилку, обмели потолок и стены от паутины и только тогда обнаружили в углу густо засиженный мухами цветной портрет современного святого всея России – Путина. Вика хотела протереть личность любимого президента, но Соня остерегла:
- Не тронь! Пусть такой повисит да посмотрит, в каких звериных условиях живут и трудятся полевые геологи, наращивая кубышку страны, которую он вместе с Кудриным зажал для компенсации своих многоярусных промахов вместо того, чтобы облегчить и наше существование, и существование безмолвных трудяг, ползущих на коленях в обещанное светлое будущее. – Соня угрожающе добыла из рюкзака маленький топорик в чехле. – Пойдём, нарубаем пихтовых веток для заслуженного ложе. – Нарубали и застелили нары. Сразу запахло свежо и заманчиво, захотелось тут же брякнуться на мешок и хотя бы немного вытянуться и покемарить всласть. Да где там…
- Голодные, что ли, будем спать? – спросила опытная таёжница и, не согласившись с такой перспективой, приказала: - Пойдём к реке, поймаем что-нибудь на ужин. – Достала из кармашка рюкзака смотанную на деревянную палочку леску с блестящим шариком в виде заманивающей блесны и таким же блестящим крючком. – Мотай на ус, - посоветовала стажёрке поневоле, – топорик, нож, спички и блесна всегда должны быть с тобой.
Здесь и рыбалка была необычной: без поплавка и червей, с одной бусинкой-грузилом и на зелёных кузнечиков, но стоило только опустить наживу в вяло текущую у берега струю, приторможенную завалом, как её тут же, не раздумывая, схавала серебристая полнотелая рыбёшка. И так за какую-то четвертушку часа они навытягивали из глубокой ямины, словно из аквариума, полтора десятка симпатичных тварей, которых вполне и с достатком хватило на пахучую аппетитную ушицу. И не важняк, что не было в ней картошки, и сдобрена была только сухим луком и каменными ржаными сухарями, зато в заедки Соня тут же, на берегу, раздобыла приличный пучок вонючей черемши, подстёгивающей и без того волчий аппетит. Классно! Да ещё и у костерка, который не только согревал, но и романтизировал скудный и полезный таёжный ужин. Не хватало только стопаря, но это был бы уже перебор. И густущая тишина, и таинственная темень, усиленная светом костра. Мнилось, что кто-то обязательно подглядывает за ними, за каждым деревом таятся невидимые берегини и навьи, сторожко наблюдающие за каждым движением носителей душ, жертвенной пищи для добрых и злых духов. Соня сгребла оставшиеся головы, хребты и кости и бросила в костёр, чтобы не приманивать мышей.
- Пеструшка, - назвала ласковым именем съеденную рыбёшку. – Местные, в отличие от учёных-заучёных, свято верят, что это молодь горбуши. Когда-нибудь, когда ей подскажет природа, она соберётся в стаи и уйдёт в море, чтобы стать красной рыбой. И я верю, что так оно и есть на самом деле. И Вика тоже поверила красивому мифу.
Как бы то ни было, но наелись они всласть так, что еле отдышались, и, посидев чуток у костерка и посмаковав крепкий чаёк с долькой шоколада, залили огонь от греха подальше и уползли, наконец-то, на пахучие нары, на вожделенные спальники, залезли внутрь в полной темноте, не промазали, и затихли, прислушиваясь к тишине, переваривая недорослую красную рыбу и дневные впечатления.
- Соня, ты спишь? – впервые, под впечатлением уютной близости, осмелилась Вика обратиться к старшей по-простецки.
- Стараюсь, - откликнулась та бодро, приглашая на бабий трёп, - но не получается. Так всегда: когда переутомишься, когда масса впечатлений – кажется, упаду, голову донесу до подушки и забудусь, ан нет, никогда не удаётся, пока нервишки полностью не расслабятся. Что, ты здорово устала?
Вика пошевелилась, зашуршав хвоей, устраиваясь поудобнее.
- Вот ты вкалываешь как карла, а зачем? – задала младшая старшей вечный обидный вопрос. – Тебе не кажется, что всё, что ты делаешь, никому не нужно, уйдёт прахом? Не одолевает тогда тоскотища и обида на всех и на житьишко?
Соня тоже пошевелилась, обдумывая, очевидно, вразумительное оправдание.
- Бывает, - созналась сухо в темноте, когда не надо таить лицо. – Ещё как бывает: прищемит так, что ничего не хочется.
- И тогда? – напряглась Вика, надеясь услышать то, что ищет не один уже год.
- Слушаю Моцарта, - ушла от честного доверительного ответа ушлая преподавательница, - или Ваню Бетховена. Наливаю стакашек крепкого кофе с армянским и балдею, радуясь, что я есть и что не надо ни о ком заботиться, - и рассмеялась, но как-то нехорошо, со зловрединкой. – Я не Иисус, чтобы заботиться обо всех, мне бы о себе позаботиться как следует. Даже пророки, слушая Христа, себя любили больше, чем боготворного. Достаточно вспомнить Иуду и Петра, уж не говоря о последователях и тем паче о современных церковниках. Нужно жить в первую очередь для себя, любимого, а уж потом для всяких других, не оглядываясь на их оценки. Делая себя, своё тело и дух, что есть твоя первейшая святая обязанность, ты делаешь тем самым общее дело оздоровления нации и страны. Это и есть твоё предназначение в современной, замкнутой на себя, жизни. И это я вижу сплошь и рядом в своих студентах. Они-то уж наверняка не задумываются, что есть мерило жизни – собственное благо или общественное. Они и в любви в первую очередь любят себя, а уж потом партнёра. И так – во всём. Цивилизация способствует не только расслоению общества, но и замкнутости на себя, так что – не клади на ум, трать силы на себя, и тебе воздастся. – Она говорила, а Вике слышался голос Виктора, оправдывавшего эгоизм. – Для всех сейчас самый главный вопрос не «что я?» и «зачем живу?», а «что у меня на обед?». Пусть пресытившиеся политики думают за всех, они-то уж точно не забывают про себя, притворяясь, что служат всем. Как артисты. У тех и у этих своё шоу. Повезёт, если у политика есть артистические способности и язык подвешен как следует, как у нашего президента. Зюганову, бедняге – не дано. Посмотрим, что получится у Зеленского. Понравиться толпе – их удел, а трудяги должны пахать на себя и во имя себя. Лишь бы не сбивали нас с выбранного нами пути к нашему личному светлому будущему. – И опять Соня чему-то рассмеялась. – Каждый должен, поднапрягшись, сам выбрать себе дорогу. Дедуля Крылов не доделал своей басни – неизвестно, кто из троих был на верном пути, и куда их направлял возничий. Наши правители, похоже, выбрали дорогу рака и тянутся вперёд ползком, черепашьим темпом, и только потому продвигаются, что тянут лебедь и щука. А если они обессилят? Что тогда? Так что, ломись сама, без подсказки доброго говорливого дяди. Согласна?
Вика замялась с ответом.
- Не совсем.
- Ну и правильно, - одобрила Соня-Виктор. – Давай-ка, всё же, баиньки – тайга рано усыпляет, но и рано будит.
А сомневающуюся и уговаривать не надо, у неё веки сами собой слиплись, и сон сам выбрал верную дорогу.

-10-
Разбудили ни свет, ни заря скрипучие коричневые сойки. Раскричались-разверещались так, что лёгкий беспробудный сон улетучился начисто, оставив томительную усталость и стойкое нежелание вылезать из нагретого умятого мешка. Дверь так и не закрывалась, и в проём было видно, что Соня уже присела у костерка, а на таганке из вчерашней