ценил его компанию, хотя ни за что в жизни в этом бы не признался. Ни одной поездки в церковь черт не пропускал. Войдя в храм, он сразу сел за столик, на котором хранились свечи, и лежала записка отца Владимира текстом вниз. Он взял записку, прочитал ее и аккуратно сложив, сунул во внутренний карман смокинга. «И что они все торопятся, все спешат куда-то» − подумал он.
Леля, Федор и князь Ванечка не сказали друг другу ни слова с тех пор как вошли в церковь. Они как будто играли заранее отрепетированную сцену или танцевали давно разученный танец. Без музыки, на счет – раз, два, три… раз, два, три… Они подходили к столу, где сидел Чертушка, брали свечи, не замечая его, и медленно расходились по храму, зажигая и ставя свечи совершенно бессистемно, но так же органично, как росли цветы матушки Марии. Чертушку видел только Федор, и когда он подходил к столу, черт сам подавал ему нужное количество свечей с очень серьезным и даже задумчивым лицом. Он не шутил, не язвил и даже не улыбался. Он как никто другой чувствовал таинственное значение происходящего. Он один видел склоненную в молитве у католического собора матушку Марию и отца Владимира, рядового Шанцева, спокойно летящего в большой черной машине по совсем пустому фривею. И он один слышал ритм огромного шаманского бубна, под который сейчас двигались и жили все пятеро и он шестой. Раз, два, три, БУМ… раз, два, три, БУМ…раз, два, три, БУМ…
Первый удар случился, когда горели все свечи, и церковь как будто бы озолотилась изнутри. При землетрясении, если вы находитесь в здании, сначала кажется, что ударило не снизу, а сверху. Удар пришелся на счет «БУМ» и было ощущение, что на купол обрушился вертолет, долго стрекотавший над Калистогой. Огромная, кованая люстра, висевшая под куполом вдруг вздрогнула и стала раскачиваться. И громче зазвучал ритм шаманского бубна, постепенно, очень медленно ускоряясь. Чертушка вскочил на опустевший от свечей стол, выхватил откуда-то из воздуха дирижерскую палочку и как-то через чур профессионально стал ей размахивать. И также на счет «БУМ» приходились удары, уже снизу, и начали падать иконы и свечи, и перекосило большую двустворчатую дверь, выходящую на улицу.
И сильно рвануло левее и выше церкви Св. Симеона Верхотурского. Это взорвалась бензоколонка. Не выдержав удара, раскололись резервуары, в клочья разорвало бак бензозаправщика. Смешалось с бензином дизтопливо, и потекло огненной рекой, сходу выжигая все на своем пути: дома, машины, деревья, людей и животных. По небольшому городку, добавляя страха, засверкали и засиренили машины скорой помощи, пожарные и полицейские. Патрули дорожной полиции загородили въезды в город, оставив только узкие подконтрольные выезды, через которые тут же кинулись убегающие в панике горожане. Вертолеты высвечивали прожекторами темные, обесточенные улицы, определяя наиболее опасные очаги возгорания и корректируя движение пожарных и полиции. Надо отдать должное – люди в форме: пожарной, полицейской, медицинской и военной, панике не поддались и вели себя достойно, четко исполняя все написанные для таких случаев инструкции, и спасали, спасали людей, как могли. Но какие инструкции, и какие, самые слаженные действия могут противостоять движению земных глыб, огня и воды?! Трещали и рушились здания, вспыхивали коробки деревянных домов, взрывались газовые точки по всему городу.
Уже подъезжая Калистоге, уже прослушав предупреждения по радио, отец Владимир быстро и точно своим военным и житейским опытом оценил обстановку, и, не снижая скорости тяжелой Тойоты Тундры, раскидав машины полицейского кордона, прорубился в город. Исчезла медитативность и размеренность священнослужителя, мгновенно вернулся в тело отца Владимира рядовой Шанцев, бегущий в атаку, но совсем без страха. Он даже не понимал, он сутью своей знал, что и как нужно делать. А огненная река от бензоколонки, повинуясь рельефу, легко и плавно с двух сторон обошла церковь и вновь сомкнулась за скамейкой под хурмой. Он точно знал, что ребята сейчас в храме и что они уже не выберутся, а если и выберутся, то сгорят. Не останавливаясь, он пересек горящую улицу. Мгновенно вспыхнули колеса, намотав пламя на резину. Владимир сразу увидел перекошенную дверь церкви и, сломав ограду и подпрыгнув на ступенях, мощным углом капота выбил дверь внутрь и застрял в проеме. Пламя с колес уже перекинулось и полезло по машине и с наружи и внутри, и начало облизывать деревянную коробку входа и ступени. Открывая дверь, он почувствовал, как загорелась ряса. Он выскочил из машины, скинул горящее одеяние и остался в серых брюках и куртке, похожей на форму вермахта, но без погон. Легко, словно перепрыгивая окоп, отец Владимир взлетел на помятый капот машины, и нырнул в проем как в воду, сложив руки перед лицом.
В церкви все также горели свечи и дым, смешиваясь со светом, поднимался к куполу бледно желтыми кружевами. Ольга, Федор и Иван, задохнувшись и потеряв сознание, лежали на полу головой к выходу и ногами к алтарю. Они лежали очень ровно лицами вверх, а над ними тихо и плавно раскачивалась тяжелая, кованая люстра. Чертушка давно перестал дирижировать и стоял перед алтарем, монументально сложив руки на груди. Он как то странно повзрослел. Исчез мальчишка. Лицом и фигурой он стал похож и на Федора и на князя одновременно, и так сильно, словно был их братом. Вместо смокинга на нем была форма бойца советской армии времен сороковых годов. Он видел как, сгруппировавшись, влетел в дымный проем рядовой Шанцев.
Оказавшись в церкви, Владимир пробежал мимо лежавших ребят, спустился по ступенькам за алтарем к двери, ведущей в усыпальницу князей Щербацких, и сразу нашел ключ, долгие годы лежавший в кирпичной нише слева от двери. Внутри усыпальницы было сыро и свежо, дым не проникал вниз, и исправно работала естественная вентиляция, заложенная еще при строительстве и выходящая далеко за церковь. Владимир быстро перетащил ребят и аккуратно положил их на плиты, под которыми лежали предки князя Ванечки. Он осмотрел всех по очереди и убедился, что все живы. После этого он снова поднялся в церковь. Ему нужна была записка.
Стол, на котором он оставлял ее находился теперь посередине церкви, под куполом. С двух сторон стояли табуретки. Одна была пуста, на другой сидел тот самый, расстрелянный Шанцевым солдат и читал записку отца Владимира. Владимир подошел и сел на пустой табурет напротив солдата. Тот отложил записку и они стали смотреть, даже не смотреть, а с искренним интересом рассматривать друг друга. Так же горели свечи, и также качался желтый дым, но дышали оба ровно и спокойно, словно не внутри пожара были они, а на горной речке. В проеме двери горело колесо и капот Тойоты Тундры, огонь медленно и основательно заползал в храм.
Солдат взял записку, поднес к свече и держал в руках, пока она не сгорела.
− Его деда убил не ты, − сказал он, − Его дед, Иван Федотович, тоже погиб под Харьковом. Но не в сорок третьем, а в сорок первом. Бомба. Прямо в окоп.
− А это что-то меняет?
− Нет.
Они все также смотрели прямо в глаза друг другу. Солдат достал из нагрудного кармана портсигар с армейской звездой на крышке. Открыл, протянул Володе. Одновременно, почти касаясь друг друга лбами, прикурили от свечи.
− Ты-то как? – спросил Владимир.
− Как все, − ответил солдат.
− А все как?
− По-разному.
Огонь ухватившись за стены, стал активнее. Вспыхивали занавески, потрескивали иконы и стулья. Владимир расстегнул серый форменный китель, снял с шеи оловянный крестик и протянул солдату.
− Возьми.
− Мне уже не надо. Оставь себе.
− Ты меня простил?
− Бог простит, − сказал солдат и отвел глаза.
− Ты прости. Тебе ведь тоже надо. Иначе бы не пришел.
Они опять замолчали. И горели уже стены, и раскачивалась тяжелая люстра. И взорвался, наконец, бензобак в машине отца Владимира. И ярко плеснуло в двери и поползло вокруг стола пламя, но еще не сомкнулось, оставляя проход к лестнице в усыпальницу князей Щербацких.
− Ты иди. Ребята там, вдруг что, − сказал солдат.
− Ребята в порядке. Я дверь закрыл. Она железная. Она плотная. Я теперь с тобой останусь.
− А Мария как?
− Она поймет. Она знает.
− Сгоришь ведь.
− Сгорю.
− А надо?
− Надо, − сказал Володя, помолчал и добавил, − а иначе никак.
Больше они не говорили. Они сидели и снова смотрели друг на друга и оба понимали, что сейчас, наконец, в их жизни происходит самое важное и самое нужное. Они уже не были врагами, они не стали и друзьями. Когда пламя охватило их вместе со всей церковью, они слились в нечто единое, горячее и это нечто в объятиях огня взлетело к куполу, остыло и, вырвавшись из каменной оболочки храма, затерялось между звезд. И оборвалась, наконец, тяжелая кованая люстра, упала и вдребезги разбила стол, за которым они в последний раз виделись.
*******
Москва. 9 Мая 2015г.
В первых рядах Бессмертного Полка шел президент с портретом своего отца. Следом шли и шли дети, внуки и правнуки солдат Великой войны. Лилась по улицам Москвы людская река, бесконечная, живая. А над головами детей, внуков и правнуков дружными, бесконечными и живыми рядами плыли в воздухе лица мужчин и женщин, совсем молодых и старых, погибших и выживших.
В параллельных рядах, не видя и не зная друг о друге, шли Федя и князь Ванечка. Каждый нес портрет своего деда погибшего в ту войну. Разные были фамилии и имена, разные даты смерти, но лицо было одно. И это не было сходством. Если бы они шли рядом, то можно было бы подумать, что они несут портреты одного и того же солдата. Только форма была разной.
Ольга Николаевна Абрикосова сидела за накрытым праздничным столом в своей московской квартире. Она ждала. Вчера позвонили оба, князь Ванечка и Федя. Не сговариваясь и не зная, что сегодня вечером они все встретятся. Князь прилетел вчера из Америки и остановился в Мариотте. Он входил в состав скромной делегации ветеранов Второй Мировой, представляющей США на празднике Победы вместе с сотрудниками посольства. Официальный Вашингтон ограничился письменными поздравлениями. Федя приехал из Краснодара, специально, чтобы пройти с Бессмертным Полком.
После землетрясения и пожара в церкви они почти не виделись. Иногда перезванивались. Так она узнала, что князя пригласили на работу в Вашингтон, в русский отдел госдепа, а Федя вскоре вернулся в Россию и успешно занимался каким-то бизнесом. Сама она вскоре после пожара развелась с Олсеном, переехала в другой штат, а когда умерла мама, вернулась в Москву, вернула девичью фамилию и осталась жить в столице. С замужеством как-то не заладилось. Одно время жила гражданским браком с мужчиной, который мечтал уехать в штаты. От него она родила дочку. Мужчина все-таки уехал, а она осталась.
