– Есть у тебя хоть одно-единственное доказательство причастности Кота к убийствам твоего отца и жены?
– Нет. Но убежден, без него не обошлось.
– Погоди, насколько мне известно, у Кота свои люди в верхушке города. Он ведь мог их ручонками конкурента придушить.
– Пытался. Налоговая нас забодала вконец. Война шла на всех фронтах. У него мэр в друзьях, у нас – губернатор, он налоговикам и ментам платит, чтобы нас прищучили, а мы их перекупаем. На одни только взятки тратили столько бабла, что на них можно было с десяток небоскребов построить. Видимо, в конце концов Кот уяснил, что так нас не одолеть, решил физически уничтожить. Устал я от этой канители, сыч. Мне сейчас нужно только одно – чтобы отстали. Умотать бы куда-нибудь подальше, в Тибет. Дышать кислородом, молиться и читать стихи. И плевать с высоты на паскудное скопище людишек.
Красивый монолог, высокие чувства. Ну, просто «быть или не быть?» Видать, все принцы любят эффектно страдать. Но я его не поддерживаю, упрямо гну свое:
– Знакома тебе леди, которая вчера положила розу на могилу Марго?
Супится, отводит глаза.
– Понятия о ней не имею.
– Не покажешь семейный альбом? Мне нужны все фотки, на которых присутствует Марго.
– На кой это тебе? Занимаешься ерундой, – недовольно ворчит он, однако приносит аж несколько альбомчиков.
Погружаюсь, как в воду, в застывший глянцевый мир. Один из снимков, сделанный в фотоателье, привлекает мое внимание. Изображены на нем трое. По краям Марго (на фотографии ей лет четырнадцать) и ее мать, в центре – отчим с вытянутой лобастой очкастой и носатой физиономией и умными, как у собаки, глазами. Марго еще тинейджер, худенький, глазастый и большеротый. Мамаша, которой здесь чуть за тридцать, черноволоса, синеглаза и полновата, на аппетитной шейке висит золотой кулончик. Хороша необыкновенно, но красота ее немного груба, вульгарна. Все трое одеты по-летнему.
Они смотрят на меня, улыбаясь. Юная Марго стеснительно, скованно, мамаша – кокетливо, сознавая силу своей красоты, папаша – счастливо. И наверняка не задумываются о смерти, а между тем двоим из них жить осталось не так уж долго. Машинально переворачиваю фотку – и неожиданно обнаруживаю на тыльной ее стороне аккуратно выведенные строчки: «Когда же вывели их вон, то один из них сказал: спасай душу свою; не оглядывайся назад и нигде не останавливайся в окрестности сей; спасайся на гору, чтобы тебе не погибнуть».
– Это кто ж такую белиберду нацарапал? – спрашиваю.
– Почерк отца Марго, – говорит Принц, близоруко поднося фотографию к глазам.
– Странные слова. И настрочили их, похоже, совсем недавно. Когда отчим Марго сюда в последний раз наведывался?
– Погоди-ка… За день до похорон.
– И фотки глядел?
– Ну да. Просмотрел альбомы и отобрал – с моего разрешения – десяток фотографий для себя.
– Можно я этот снимок возьму?
– Бери.
Продолжаю перебирать и разглядывать фотки, теперь уже обязательно обращая внимание на их обратную сторону. Но больше никаких странных текстов не обнаруживаю. Нет и интересующей меня дамы с розочкой, зато к немалому своему изумлению натыкаюсь на знакомое лицо.
– А это кто?
– Чего ты меня изводишь! – в голосе Принца стремительно растет истеричное раздражение. – Мало ли у Марго было подружек, я что, каждую должен знать!
С небрежно-презрительного разрешения хозяина («Пожалуйста, только менты здесь уже все перерыли») отравляюсь в комнату Марго, однако ничего достойного внимания не обнаруживаю – ни записной книжечки, ни единого листочка с пометками. Сотовый Марго даже не ищу, наверняка у оперов. Дурею от ароматов. Флакончики, баночки, тюбики пахнут, как оглашенные, и кажется, что все здесь – изысканная белая мебель, подушечки, задернутые шторы, отороченные мехом тапочки под кроватью, дорогие финтифлюшки – продолжают жить своей беззаботной жизнью, и чихать им на то, что хозяйка лежит в земле, сложив на груди мертвые руки.
– Есть у меня на примете человечек, – говорю, прощаясь. – Непризнанный поэт. Правда, в отличие от тебя, нищий. Хочешь, познакомлю?
– Тащи, – лаконично бросает Принц.
Под сочувствующе-осуждающим взором горничной он оставляет в покое минералку и принимается за свое шотландское виски.
Покидаю стального бонзу, так ничего и не выяснив, зато капитально пропитавшись атмосферой парализующего мозги страха. Да, пацаны, это не сахар, каждый день ждать: не я ли следующий?
Уединившись в «копейке», связываюсь с Акулычем:
– Хотелось бы выяснить, где и кем работает хозяйка некой роскошной «мицубиськи». А заодно узнать ее домашний адресок, – и диктую номер золотистой иномарки, которая увезла «розовую» дамочку.
– Слухай, карапуз, – ворчит Акулыч, – ты чего меня беспокоишь? Ты же вроде с нашим опером контачить должон. Или опять корчишь из себя рыцаря-одиночку, благородного Зорро?
– Сам не слишком-то идет на контакт. Впрочем, я не в обиде. Кому охота делиться информацией невесть с кем.
– Вот оно как, – крякнув, комментирует Акулыч. – Ну, бывай. А оперу я доходчиво растолкую, что так с моими друзьями не поступают.
– Вот чего не надо, Акулыч. Обещай, что ты ему слова не скажешь.
– Я и запамятовал, ты же у нас птичка гордая. Тады счастливого полета. Высоко не залетай, больно падать. Жди меня, и я вернусь, поцелую и женюсь!
Второй звонок – Рудику. Вспоминает он меня не сразу, шибко занятой. Знаю я таких. Если бы он от меня зависел, сам бы тревожил, теребил, надоедал, старался понравиться изо всех сил. А если наоборот – о каком-то там Корольке можно преспокойно забыть.
Напоминаю ему, что обещал мне посодействовать.
– А, да-да… – его голосу явно не хватает энтузиазма. – Задали вы мне задачку…
– Когда позвонить? Через месяц? Полтора?
Видно в моем голосе слишком откровенно звучит ирония, потому что он отвечает обидчиво и суховато, как человек, задетый за живое:
– Жду вас в своем офисе. Завтра в три.
* * *
Автор
Небольшой – минус двенадцать – морозец. Небо, как на рекламных фотографиях, чистое и яркое. Посверкивает снежная пыль. В своей поношенной нутриевой шубке Наташа бредет без цели. Под ее сапожками хрустит снег.
– Натка! – слышит она слева от себя, поворачивается – из серебристой «тойоты» высовывается Нинка. – Здорово, подруга, сто лет тебя не видала! В твой салон времени нет заходить, я ведь теперь бизнес-леди, да еще обремененная ребенком. Поехали ко мне!
И они пускаются в путь по февральскому городу. В Нинкиной квартире их встречает дородная женщина, добродушная нянюшка из сказок и мультяшек.
– Как Ягодка? – с ходу интересуется Нинка.
– Спит наша крошечка, – отвечает няня, сладко и льстиво улыбаясь.
Комната, разноцветная от обилия игрушек. Одетая во все бело-розовое малышка, посапывая, спит в кроватке. Нинка сюсюкает над дочкой; няня подхватывает, умиляясь и млея. После чего хозяйка и гостья на цыпочках удаляются на кухню.
– Думала, сатаненка рожу, – весело сообщает Нинка. – А оказалась ведьмочка. У меня в институте подруга была. Ядвига. Я так ей завидовала – ну до чего имя редкое и красивое! Взяла и окрестила доченьку свою Ядвигой. Мы ее Ягодкой зовем. Давай, выпьем за нее!
– Мне нельзя, – Наташины губы морщит намекающая улыбка.
– Погоди… Матушки мои! То-то мне показалось, что у тебя талия вроде округлилась. Который месяц?
– Пятый.
– И кто папаша?
– Кто бы ни был, считай, что космонавт.
– Женат, что ли?
– И вряд ли разойдется. Между прочим, ты сулила мне распрекрасное будущее. Я все помню. Ну, и где оно?
– Кто знал, что ты так по-дурному залетишь. Ну я-то ладно, но ты же умная баба, осмотрительная. Я уверена была, что кто-кто, а уж ты правильного мужика выберешь. А теперь, старушка, выходит, мы с тобой обе матери-одиночки. Вот она, судьба-злодейка. А ведь Анна чего только нам не наобещала: и замуж выскочим, и детей нарожаем. Шишик. С ребятишками, правда, сбылось, а вот насчет супругов – мимо кассы. Ничего, хоть половину дела сделали. У других вон ни мужиков, ни детишек.
– Кстати, как там дела у Анны? Ты ее видела?
– С тех пор, как корольковского сынишку похоронили, ни разу.
– А что у Королька? Он все еще с этой… как там ее?.. Насколько знаю, она продавщица в одном из твоих магазинчиков.
Нинка грозит пальчиком:
– Ой, Натка, я ведь еще тогда заметила, что ты к нему неровно дышишь. Так надо было от него и родить, дуреха. Красивый, здоровый, натуральный бык-рекордист. Если уж заводить ребеночка без мужа, то от самца элитной породы. Слушай, подруга, а хочешь, пассию Королька тебе покажу? Поехали!..
Покупателей во «Вкусноте» немного, но и сам магазин невелик, отчего кажется тесноватым. Завидев Нинку, продавцы немедленно обрывают болтовню и превращаются в образцовый персонал.
– Погоди, я скоро, – Нинка скрывается за дверью, за которой, должно быть, находится кабинет директора, некоторое время спустя возникает вновь и направляется к одной из продавщиц.
– Здравствуй, Лида. Как поживаешь? – в ее голосе, даже в осанке появляется властность барыни, снизошедшей до общения с холопкой.
– Да пока вроде нормально, – уважительно отвечает та, называя хозяйку по имени-отчеству.
– А как там Королек? Тебе, наверное, известно, что когда-то он работал на меня.
– И у него как будто без проблем.
Господи, с ревнивой обидой думает Наташа, украдкой разглядывая сожительницу Королька, как же он может с такой – после Анны? Лучше бы меня выбрал.
Еще минут пять покрутившись в своей торговой точке и приведя продавцов в состояние, близкое к панике, Нинка подхватывает Наташу и удаляется. За их спинами раздается еле слышный вздох облегчения.
– Ну, как она тебе? – интересуется Нинка, усаживаясь за руль «тойоты».
– Признаться, не ожидала. По-моему, на нее ни один нормальный мужик не посмотрит. Худая, плоская. Лицо не то чтобы некрасивое – штампованное, унылое, никакое. И далеко не молоденькая, явно за тридцать.
– Знаешь, как Королек ее зовет? Гаврош. Нет, ты только представь: Гаврош!
– А ведь она действительно похожа на угловатого пацана. Странно все это. Возможно, Королек после гибели сына как бы наложил на себя суровую епитимью. Стал развозить по домам питьевую воду и жить с женщиной, которая ему в подметки не годится. В этом есть некий мазохизм, болезненная гамлетовская жажда страданий.
– То-то и оно, – подтверждает Нинка, обгоняя автобус. – Совестливый больно. Если будет так продолжать, кончит бомжом. Я когда-то стишок слыхала, про то, что человек – или молот или наковальня. Я, например, – типичный молот. А Королек… А-а-а… – Нинка машет рукой. – Не стоит он того, чтобы его обсуждать…
Когда Нинка везла Наташу во «Вкусноту», в воздухе уже танцевали редкие снежинки, точно не желавшие опускаться на землю; потом снег повалил гуще, и несколько метров от «тойоты» до своего подъезда Наташа шла под снегопадом, забелившим ее шапочку и шубу.
В квартире она переодевается в домашнее, неторопливо возится по хозяйству. На улице так же неспешно водворяется вечер. Она ужинает, моет посуду, садится за пианино, тихонько наигрывая сладко-тревожную мелодию Моцарта, – и вздрагивает от телефонного звонка.
– Привет, – произносит знакомый голос. – Как жизнь?
– Помаленьку, – отвечает она, ощущая сильные толчки сердца. Что же это такое, сегодня все как будто нарочно сошлось, чтобы
|