Без границ

что проснусь.
- Марго, очнись!
Кто-то немилосердно меня трясет, мои засохшие мозги могут высыпаться через уши, так как мой рот плотно закрыт – сухие губы словно срослись.
- Марго! – в голосе никакой насмешки, только отчаяние.
Медленно открываю глаза. Светлое пятно перед глазами постепенно приобретает форму знакомого прямоугольника в клеточку. Опускаю глаза вниз…, о, черт! Я не доставлю тебе такого удовольствия, Брюс, видеть меня мертвой.
- Марго, наверное, в соседней камере, Брюс, меня зовут Шенди, запомни.
- Шенди, - радостно шепчет он, - ты жива, слава Богу.
Он прижимает меня к груди, она пахнет пылью и потом. Роза и корица. Запах запертого пространства. Таращусь обалдело в каменные своды потолка. Знакомая паутина в одном углу. Интересно, чем питается здесь паук?
- Пить. Ужасно хочу пить. – Бормочу я и не могу удержаться, чтобы не сказать. – Все-таки, ты переигрываешь, черт. Какого черта мы здесь? Страдания слаще, чем самые изощренные исполненные желания? Мне надоело страдать, хочу быть пресыщенной от удовольствий. Какой же ты черт, Брюс, какой же ты черт!
- Тише, потерпи, - говорит он и гладит по спине рукой, - какой, какой, пыльный и грязный. Еще заросший и голодный.
- Сделай хоть что-нибудь!
- Пытаюсь.
Темнота. Открываю глаза, устало оглядываюсь. Это другая темница, она как будто бы больше, в ближней стене виднеется черная дыра размером со средний телевизор. Рядом с ней лежат кучкой несколько камней, по-видимому, раньше они были частью стены. Поворачиваю голову вправо и некоторое время ошеломленно смотрю на картину, представшую моему взору: Брюс висит на стене. В виске тупо стучит одна мысль: «Стоило из-за этого тащить меня сюда!»
- Брюс! – шелест губами.
- М…, Шенди, очнулась?
Он спрыгивает со стены идет ко мне. Пыльный, грязный, заросший, не врал, значит. Черная майка стала темно-серой и в двух местах порвана. Достаточно длинные волосы и борода, тоже пыльные и грязные. Он в черных боксерах, ободранные коленки переходят в волосатые икры, которые заканчиваются черными носками и пыльными черными туфлями, теперь уже не щегольскими, а изрядно потрепанными. Странный вид.
- Что ты делаешь?
- Что-то пытаюсь, - говорит он, облизывая сухие красные губы, - пытаюсь расшатать решетку, вроде поддается.
- И все? – протягиваю я разочарованно. – По-другому не можешь?
- Не могу, - он смотрит хмуро, - это твоя тарелка.
- Я тоже не могу. – Вздыхаю я и спрашиваю без всякой надежды. – Это не сон?
Он ничего не отвечает, возвращается к своему занятию. Ремень и скрученные джинсы перекинуты через решетку, он подтягивается на них и снова повисает на стене почти под потолком. Я всеми силами пытаюсь проснуться.
- Почему нас не кормят и не поят? Это уже перегибы, даже в настоящей тюрьме были более жалостливы к заключенным. Я подам жалобу, когда проснусь!
Он отвечает не сразу, усиленно пыхтит.
- Кому? Здесь больше никого нет, мы здесь одни. – Кричит Брюс, повисая на руках.
Решетки в проеме окна нет, как нет и ремня с джинсами. Он спрыгивает на пол, потирая ободранные ладони.
- И как мы отсюда выберемся?
Я пытаюсь сесть, понимая, что каким-то образом придется забираться на это окно. Это пока единственный реальный выход отсюда. Что там за окном, я еще не знаю, но хочется верить, что как только я там окажусь, мир ляжет у моих ног послушным котенком, даже если я соберусь дать ему пинка. О, как зудит моя правая нога! А что же достанется Брюсу? Поцелуй? Нелепо. Пощечина? Примитивно. Я буду мучить его своей загадочностью, разгадывай, милый. Разгадывай…, не разгадаешь, я и сама не знаю ответа.
Брюс проводит по лицу тыльной стороной руки, вытирая пыль и пот. Становится на колени передо мной, убирает волосы с моего лба, такие знакомые движения – пролог перед актом. Я облизываю шершавым языком шершавые губы.
- Это обязательно сейчас? – задаю я вопрос, который сразу же кажется лишним.
Он не отвечает. Смотрит на меня такими серыми глазами, как грозовое облако, из которого вот-вот хлынет дождь или сверкнет молния. Поцелуй как водка обжигающий горький. Объятия – кандалы, скрепляющие узами два одиночества. И слова, переводящие язык сердца на обычный человеческий, - пища для мозга раз нет никакой другой.
- Ты мне нужен, мне кажется, что я уже не смогу без тебя. Мне кажется, что я…
- Тише, - никакой иронии в голосе, только нежность, - тише, любимая.
Во мне нет жидкости, чтобы плакать от счастья. Я хотела всего лишь, а…, о, Брюс!
Я сижу на подоконнике и смотрю из окна на мир. Собственно, это даже и не окно, а так дыра в стене. Картина передо мной и подо мной мало утешительная. Я сижу примерно на высоте пятиэтажного дома, внизу в отвесную стену бьют волны. Море, если это море, слегка штормит. Водное пространство нигде не кончается, до самого горизонта вода. Смотрю на Брюса, он ждет, когда я подам ему руку.
- Пожалуй, я столько не проплыву. – Говорю я ему.
- Там где-то должна быть лодка. Падай мне руку и постарайся не свалиться.
- Лодка? А чем ты ковырял стену, не ногтями же? – я рассматриваю углубления, в которых когда-то были прутья решетки.
- Спицей, - он крепко держит меня за руку, - упрись ногами в стену.
- Спицей? А где ты ее взял?
Пока мы осторожно размещаемся в проеме окна, он молчит. Наконец, мы можем перевести дух. Я стараюсь не смотреть вниз, а представить, что придется туда прыгать, мне вообще страшно.
- Здесь до тебя была замурована вязальщица? – спрашиваю я.
- Что? – сначала не понимает он. – А! Нет, это твоя спица, они лежали на нижней полке журнального столика. Шенди?
Наверное, у меня дурацкий вид, я раздумываю, задавать еще вопросы или стоит воздержаться.
- Ну, конечно, после пани Иоанны это самое удобное орудие, чтобы выбраться из темницы. Только вязальные принадлежности: толстые пластмассовые крючки и тефлоновые спицы. Мне кажется, что их должны раздавать каждому заключенному вместе с вязанием, как обязательный атрибут заточения.
- Иронизируй, только спица была стальной. – Усмехается он.
- Разумеется, - соглашаюсь я, - стальная спица гораздо надежней, чем заклинание. Лучше объясни, как мы должны спуститься, мне страшно сказать прыгать, я даже вниз  лишний раз боюсь посмотреть.
- Не смотри, крепко меня обними и постарайся мне не мешать, в воде тоже. Просто доверься мне. Хорошо?
- Хорошо. Поэтому ты решил …, - я киваю в сторону камеры.
- На всякий случай. – Кивает он в ответ. - Вдруг это последний.
- Вообще-то, обычно перед смертью смертники ели, - вспоминаю я.
- Кому как. – Улыбается он.
Мелодия без звука в улыбке и глазах. Разве так бывает?
- Гуно?
- Нет, - он качает головой, - Глюк. Держись.
Я не смотрю и не думаю, куда мы летим, в глубине души надеясь, что у Брюса внезапно вырастут крылья, и он плавно опустит меня на твердую землю. Это же сон, а во сне все можно! Во сне ли? Все мои засохшие внутренности сжались от ужаса, хотя казалось, что сжиматься уже дальше не куда. Удар. Холодная вода смыкается над головой. Я захлебываюсь слезами и водой. Только не разжимать рук. Если я утону, то только вместе с тобой, жалкий ничтожный бес.
- Шенди, успокойся, все обошлось. – Брюс гладит меня по мокрым волосам.
Мы сидим, прижавшись друг к другу, на небольшом скалистом уступе у самой стены. Меня слегка знобит, это даже странно, после такой холодной ванны нужно было бы трястись и стучать зубами.
- Ну, зачем, зачем? – всхлипываю я. – Не понимаю, зачем? Я ужасно выгляжу, у меня нет сил, и вообще, мне плохо! Верни меня к зеркалу, ничего больше не хочу. Не хочу такой ценой.
- Какой? Не хочешь посмотреть на меня, чем тебе не зеркало?
Поднимаю голову и смотрю. Глаза – зеркало души, не может быть, чтобы у бездушного беса были такие глаза – самой задушевной тональности. Не очень уверенный взгляд, но полный надежды.
- Брюс? – я надрывно всхлипываю. – Глюк?
- Глюк, - соглашается он. – Эвридика.
Он прижимает меня к своей груди и ждет, когда я успокоюсь. Эвридика? Я тень в царстве мертвых или только свое отражение? Зачем меня так мучить? Падение как рождение, во сне не помнишь прошлого, все сразу как настоящее. Там, в реальности мне всегда хотелось казаться сильной, никому не показывать своей слабости, а что же здесь я распускаю нюни? Я поднимаю голову.
- Все будет хорошо, - говорит мой мучитель и целует меня в нос. – Имей терпенье.
- Знаешь, сколько ты мне должен? Я просто стояла у зеркала, - я слегка начинаю злиться, добавляю, - во сне. Это хуже всякой действительности, там меня никто не сажал в тюрьму. Разве я заслужила это?
- Нет.
- Тогда чего ты хочешь от меня?
- "Что дашь ты, жалкий бес, какие наслажденья? Дух человеческий и гордые стремленья таким как ты, возможно ли понять?" Пытаюсь понять, каких наслаждений ты достойна.
- Хм, со времен Гете бесы поумнели? Значит, хочешь понять, а совратить не пытаешься?
- Пытаюсь. – В его улыбке привычная ирония.
- Что-то не в той последовательности. Вода была, а где же огонь? Мне предстоит еще пережить пожар?
- Разве ты его не пережила?
- Ты хочешь сказать, что…, - я удивленно смотрю на него, - какие-то странные у тебя представления.
- Странные?
- Для беса странные. Такая тонкость чувств и изощренный ум.
- У меня степень магистра. – Усмехается он.
- О! У меня тоже высшее образование. Квиты. И все же даю тебе возможность исправиться. Последнюю возможность, учти. Иначе…
- Что?
- Честно говоря, я уже так привыкла к тебе, что даже не знаю, что буду без тебя делать. – Теперь усмехаюсь я.
- Квиты. Плывем?
- Я хочу пить.
- Пей. – Он кивает на воду. – Вода пресная, это озеро.
- Твои проделки?
- Нет. – Смущенная улыбка, а может, снисходительная усмешка. – Не успел. Природа постаралась.
- А!
Я накланяюсь к воде и зачерпываю воду ладонями. Пью медленно, несколько раз повторяю эту процедуру. Вода холодная, вкусная, никак не могу напиться. Когда мы плыли, я даже не поняла, что вода несоленая. Вообще-то, я не плыла, а всего лишь держалась за спину Брюса. Странный он какой-то, двойственный, не поймешь, что он сделает в каждый момент, поэтому я все время настороже и не теряю бдительности. Нужно хотя бы убеждать себя, что еще стараюсь изо всех сил быть бдительной. Вздыхаю, как все-таки  мужчина действует на женщину, она даже соображать перестает. Конечно, не любой мужчина, а тот который…. Ага, Брюс уже, значит, который? Как все-таки быстро я сдалась, стоило пару раз поцеловать, приласкать. А тюрьма? Какие еще планы он вынашивает? Я оглядываюсь на него с подозрением.
- Не перестарайся, после долгого воздержания много пить нельзя.
- После долгого воздержания я бы почистила зубы и помылась.
Слово «воздержание» действует на меня негативно, я смотрю вверх, туда, где были наши темницы. Тюрьма, скорей всего, представляет собой квадратную башню, стены которой местами обрываются прямо в воду, и только в одном месте, там, где мы находимся есть неширокий уступ. Наверное, где-то рядом есть вход в башню, но нам он уже не нужен. Теперь я знаю, что такое настоящее воздержание – это когда нет никакой возможности что-то сделать. Никакой возможности ни физической, ни умственной. Может быть, со временем, мумифицировавшись заживо, я бы обрела необходимое состояние нирваны, преисполнившись силой духа, но я всего лишь слабая женщина, которая еще не потеряла вкуса к жизни. Я болтаю руками в воде, а потом набираю целую пригоршню и плещу себе в лицо. Освежиться, остудиться? Да хотя бы