Без границ

грому, он сопровождает его ударом молотка. – Обвиняемая Маргарита – лот первый, первоначальная стоимость? – он обращается к Прокурору, то есть Брюсу.
Тот встает, водружает на нос пенсне, берет в руки лист и начинает читать такую ахинею про меня, что у меня все слова от удивления пропадают. Суд, совмещенный с аукционом? Кто больше даст или меньше запросит?
- Двадцать девять лет, премия «Оскар», особняк в Лагуна-Бич, автомобили марки «Бентли» и «Мерседес Бенц», вечернее платье «Горная лаванда», бриллиантовые серьги и браслет, изумрудное колье, обед в ресторане…, - он перечисляет все, что сам же мне и дарил, то чем я пользовалась, когда была вместе с ним.
- Продал, значит, скотина…, - только такими словами я могу выразить свое негодование и презрительность, - так и знала - мелкий бес!
- И оскорбления, Ваша Темность! Постоянное принижение, заметьте!
- Действительно, - соглашается Судья, - господин Прокурор у нас только по крупным делам. Защитник, ваше слово.
Слева подскакивает кто-то мелкий и усатый. Он больше похож на кота, чем на черта, когда он фыркает, усы топорщатся по-кошачьи.
- Господин Прокурор сам напрашивается на подобные оскорбления! – начинает он свою защиту.
- Ни единым действием! – Брюс возмущен.
- Продолжайте, - Судья кивает Защитнику.
- Всего лишь каких-то двадцать девять лет – совершенная мелочь, Ваша Темность. И кофе к завтраку сама…
- Я даже не попробовал, а в меня халатом…, - снова встревает Брюс.
- А не надо было с утра пить! – парирует Защитник.
- Что еще вы можете сказать в защиту обвиняемой? – любезно спрашивает Судья, не обращая внимания на словесный поединок между обвинением и защитой.
- Она знает высшую математику, классическую литературу! И… этого, как его, Басё…, вот! Эстетический вкус, покладистый характер…
- Стервозный у нее характер! – опять влезает зануда Брюс.
- … нескончаемое чувство юмора! И поразительное терпение! И потом полное соблюдение правил. Снисхождения, Ваша Темность!
«Вот, мерзавцы, судят меня, а за что?» - я еще не могу опомниться от мелкого предательства Брюса.
- Соблюдение правил? Это большой минус, почти пятьдесят процентов…, даже со скидкой…, - прикидывает Судья.
- Со скидкой, непременно со скидкой! – воодушевляется Защитник.
- Никаких скидок, Ваша Темность! – Брюс категоричен.
Чем же я ему так насолила? Мне казалось, что он был вполне всем доволен. И даже после того знаменательного броска халатом.
- Дайте мне слово! – кричу я.
- Обвиняема Маргарита, вам слово! – рявкает Судья и немилосердно бьет молотком по столу.
- Ваша Темность, вот этого типа, - я указываю пальцем на Брюса, - я любила.
- Ай-ай-ай! – хватается за голову Защитник. – Что же вы губите себя, милейшая?
- Вот видите! Сама созналась! – Брюс ухмыляется, и глаза у него радостно блестят.
- Да, чистосердечное признание вины. – Разводит руками Судья. – Лесоповал!
- Какой такой лесоповал? – я ничего не понимаю. – В Магадан что ли?
- Ну, это куда Прокурор решит…, - замечает Защитник. – Эх, а так могло бы выйти…
- Суд удаляется для вынесения приговора! – подводит итог Судья.
- Да вы, что с ума сошли! – снова кричу я. – За что приговор, я ничего не сделала! Всех перестреляю, кто хоть пальцем меня тронет! Я вам устрою лесоповал! – я сжимаю в руках воображаемый автомат. – Разнесу вас  всех в щепки, потому как явилась сюда добровольно, но себя в обиду не дам! – завершаю я свой устрашительный монолог.
- Обвиняемая – невменяемая! – орет радостно Защитник. – Ваша Темность. Снисхождения! А может и оправдания?
- Буйно-помешанная! – уточняет Брюс. – Требую полной изоляции! Сто лет изоляции, вместо двухсот лесоповала!
- Ложись! – реву я, нажимая на воображаемую гашетку пулемета. – Убью! Всех!
Судья снова садиться в кресло.
- Блефует. – Не сдается Брюс.
- Проверим на месте. – Говорит Судья и достает из складок мантии новую колоду карт.
Колода профессионально порхает в его руках, даже крупье позавидовал бы. Я замираю, мне не понятны действия и слова Судьи, но мои руки все еще прижимают к груди воображаемый пулемет, на всякий случай.
- Обвиняемая Маргарита…
- Я не умею играть в карты! – тороплюсь заверить я.
- Врет, - спокойно заявляет Брюс.
- Это было давно. – Встрепенулся Защитник. – Срок давности, Ваша Темность…
- Гадает почти всеми способами! – Брюс сверлит меня прокурорским взглядом. – Даже на кофейной гуще! Женщина, которая может сформулировать теорему Фермá…
Мне нечего сказать в свою защиту, я шмыгаю носом. Сто лет изоляции, двести лесоповала! С ума сойти! И за что? За то, что я созналась…
- Ненавижу тебя! – я бросаю на Брюса уничтожающий взгляд. - Хоть бы ты провалился куда-нибудь! И вообще, вас всех не существует, а я сплю.
Я вдруг успокаиваюсь: чему быть, того не миновать. Может, после вынесения приговора я все-таки смогу проснуться? «Не оглядывайся. Имей терпенье», - слышу громкий шепот Привратника за спиной. В его шепоте слышится уважение, неужели я его теоремой Фермá покорила или хокку Басё?
- «Вконец отощавший кот одну ячменную кашу ест… А еще и любовь!» - произношу я сама себе приговор.
Кроме этих двух хокку у Басё я больше ничего не знаю, наверное, они остались самыми последними из всего багажа моих знаний. А может из запаса моего терпения.
- Обвиняемая Маргарита, вам предоставляется последняя возможность оправдать свою невменяемость. – Произносит Судья.
Я смотрю на него и не могу понять смысла того, что он сказал. Зато Защитник азартно потирает волосатыми лапами, а у Брюса туча на лице. Судья откидывает капюшон, я только сейчас замечаю, что он все время был с покрытой головой. Темная ткань падает на спину, а я непроизвольно зажмуриваю глаза. Страх поселяется во всех конечностях сразу. Ноги из деревянных превращаются в ватные. Мой пулемет падает из рук на пол со стуком – металлом по камню!  «Беги!» - слышу громкий шепот Привратника. «Куда?» - все, что я могу прошептать в ответ. «Не оглядывайся!» Не оглядываться? Эх, была, не была! Я открываю глаза и несусь мимо Брюса и Судьи в открытую дверь совещательной комнаты.
Защитник скидывает мантию и несется следом на четырех лапах обыкновенным серым котом. «Мяу! Спасайся!» - орет он мартовским воплем. Быстрее за дверь, прижать ее и повернуть ключ, который услужливо торчит с той стороны. Кот прыгает ко мне на руки. Еще одна дверь. Поворот ключа. Тихо. Темно. Душно.
Едва слышный ритм. Скрипки и ударные. Как стук сердца под льющиеся слезы.
- Болеро, Равель, - всхлипываю я в пушистую спину кота.
Он мяукает в согласии.

10

- Шенди, открой!
Дверь шкафа трясется, неужели замок не выдержит?
- Шенди, пожалуйста! – уже устало, но не менее настойчиво.
- Коша, кошенька…
Я прижимаю кота к себе, трусь лицом о его усатую морду, потом натягиваю одеяло на голову, чтобы не слышать этой возни в шкафу. «Какая же ты сволочь, Брюс! Хотел сдать меня за здорово живешь, - бормочу я в одеяло, - сгинь, нечистая сила! Отче наш…» Я торопливо шепчу слова молитвы.
Я знаю, нужно закрыть глаза, подойти к двери, распахнуть ее без тени страха. Страх плохой помощник даже во сне. Войти по ту сторону и уничтожить все, что я выпустила на волю. Надо только закрыть глаза и вернуться в сон. Прямо туда в темную комнату, где стоит зеркало. Это просто, стоит попробовать раз, другой…, у меня же всегда получалось вернуться.
Открываю глаза. В дверь продолжают стучать, не просто стучат, буквально ломятся. «Изыди, сатана», - всхлипываю я и окончательно просыпаюсь. И тут только понимаю, что стук раздается из прихожей. Нервно чертыхаясь, подскакиваю, иду к двери. За порогом разъяренный Брюс в темном костюме типичного клерка с портфелем в руках.
- Оглохла! – накидывается он на меня. – Звонка не слышишь? Я отбил все кулаки! Кровать не за сотню миль, могла бы проснуться!
Он швыряет портфель на стол, сам бросается в кресло, нервно сплетает пальцы рук.
- Сделай, пожалуйста, кофе! Если ты, конечно, не очень замучилась спать! – он яростно сверкает глазами. – Я устал! Безумный день и чертова работа! Марго, кофе!
Это не просьба, это приказ. И обвинение, что он устал на своей чертовой работе! Он подтверждает, что работает чертом, хм. Или прокурором? Разве черти устают? Я молча подхожу к шкафу, распахиваю дверцы. Мой шкаф не закрывается на ключ, в нем висит моя одежда… на одной половине, на другой – одежда Брюса.
- Марго! – раздается за спиной.
Я вздрагиваю.
- А где кот?
- Какой кот? У нас нет кота, если только ты не успела завести его в мое отсутствие. Терпеть не могу кошек. – Говорит он раздраженно. – Марго, я, кажется, просил кофе.
Сажусь на край кровати и горько плачу. Я хочу вернуться домой и не знаю, как это сделать. Сворачиваюсь клубочком на кровати и плачу, безудержно плачу. По комнате разноситься запах валерианы. Брюс поворачивает мою голову так, что я не могу вырваться, к губам прижимается холодный стакан.
- Выпей.
Между всхлипами торопливо глотаю воду.
- Верни меня назад, пожалуйста. – Прошу я, глядя в его безжалостные глаза. – Пожалуйста, Генри. Это был просто сон! Я не выдержу!
Он опускает мою голову на подушку, поднимается, медленно ослабляет узел галстука, расстегивает манжеты рубашки.
- Смотри поменьше телевизор перед сном и не пей больше снотворного, на ночь глядя. Ты слишком много спишь! – Произносит он устало. – Иногда мне кажется, что ты все время спишь.
Он смотрит на меня так, словно видит впервые, не то удивленно, не то с подозрением. Или разочарованно? Так трудно уловить в его взгляде настроение. Внутри меня тишина, я больше не слышу музыки в себе.
- Пожалуйста, Генри! Я хочу проснуться! К черту Глюка, к черту Фауста…, у меня было обычное женское желание. Это Фауст был как баба!
- Это Гуно. И Гете: «К чему тут баба — непонятно! Свари напиток сам, без лишних слов». – Брюс издает нервный смешок. – Какая ты все-таки никчемная баба, Марго!
- Совсем? – всхлипываю я.
- Ну…, - протягивает он неопределенно, - иногда.
Он уходит на кухню, напевая: «На земле весь род людской…».
Я продолжаю лежать на кровати. Надо бы подойти к зеркалу, проверить, есть ли в нем мое отражение. Да, и про тень не забыть. Но я лежу. Доигралась, дофантазировалась. Что делать? «Любит – не любит. Тьфу! Значит, Марго? Прощай, Шенди!»
Вытираю слезы, внутри еще противно, но уже спокойнее. Тоскливо оглядываю стены спальни в бежево-розовых тонах. Как-то банально все выглядит. И мебель так себе, пожалуй, мрачновата и старомодна. Только журнальный столик оригинальный, совсем не в тон остальной мебели: металл и стекло. Вообще-то это кофейный столик, весь угловатый и низенький, но на столешнице нет никаких кофейных приборов, только клубок былых акриловых ниток с двумя спицами. Мне казалось, что ад должен быть более экзотичным. Кто я теперь, бездушная тварь, и где?
- Кофе хочешь? – доносится из кухни привычный голос Брюса. – Могу принести в постель.
Брюс…, жалкий бес. Он же, Генри, черт, нужно привыкать. Это я жалкая, а он…, сто лет изоляции! Это за невменяемость, а за побег из зала суда?
Он появляется в спальне, в руках тонкая фарфоровая чашка с фарфоровой ложечкой. Мило!
- Чай? – я заглядываю в чашку, ожидая увидеть там приворотное зелье.
- Я подумал, что для тебя сейчас будет лучше чай, а не кофе. – Он мило улыбается, но в грозовых глазах так и сквозить привычная ирония.
- Я красивая? Ты меня