взглядом происходящее вокруг,- познакомьтесь. Петрович,- это Алик. Алик,- это Петрович, поживешь у него пару дней, пока я все выясню.
Мы пожали друг другу руки.
- А это кто?- кивнув он сторону лежавшего на траве человека.
Петрович тут же высмотрел кого-то среди гуляющих, позвал, подошли трое и забрали своего товарища. Мелиарх помолчал немного, залез вглубь повозки, достал оттуда рюкзак, пакеты с базара, отдал это нам, попрощался и уехал. И я опять, на мгновение, почувствовал себя одиноким и брошенным.
- Пошли,- сказал Петрович,- нечего тут стоять столбом.
И то правда.
Мы поднялись по лестнице на третий этаж, лифт не работал. Стены были грязными и исцарапанными, но не было ни одной надписи. То ли Вася и Петя здесь не проходили, то ли не умели писать. Был лишь один рисунок,- зловредный на вид черт с бутылкой в руке. Я сразу вспомнил где нахожусь, и опять мне стало не по себе. Петрович поймал мой взгляд, и недовольно сказал,
- Агитаторы хреновы, трезвенники, намалюют всякую дрянь, а кто чистить будет? Вот поймать бы их и заставить оттирать эту мазню. Эх,- махнул он рукой,- чего уж тут.
Квартира, куда мы пришли, была очень похожа на старую коммуналку, с огромным коридором, заваленным никому не нужным барахлом, парой велосипедов, повешенных на стену и одинокой лампочкой, горевшей под потолком. В санузле тихо журчала вода. Комната, в которой жил Петрович, тоже меня почти ничем не удивила, разве что, роскошным, ухоженным диваном, со множеством подушек, стоявшем в углу напротив окна. Пара шкафов, несколько десятков книг, кровать, стол, стулья,- что еще надо человеку? Ах да,- непременный телевизор, разумеется. Он был включен, и внутри него играли в футбол. И я опять вспомнил где нахожусь. Игра, впрочем, меня заинтересовала, поскольку играли не две, а четыре команды. Игроки, то собирались кучей в центре, то разбегались по двое-трое. Понять логику их перемещений было весьма затруднительно, а уж запомнить где, чьи ворота было совершенно невозможно. К счастью футбол вскоре сменился на легкую атлетику и ломать голову над правилами игры стало необязательно.
Петрович вытащил откуда-то полбанки кабачковой икры, хлеб, достал из Мелиархова рюкзака бутылку самогона, и удивившись, что я отказался его пить, принес мне чай. Сам он выпил тоже совсем немного. Успел наехать на меня за то, что я подался в священники, простил меня за это, рассказал, что роскошный диван в углу предназначен исключительно для султана, если тот зайдет в гости, и никому на нем сидеть не позволено, после чего стал требовать от меня немедленно на это диван сесть, но на полуслове замолчал, запихнул недокуренную папиросу в банку с икрой и заснул. А я отправился к книжным полкам. Большинство названий и имен авторов мне были совершенно незнакомы, но было несколько книг, стоя перед которыми я ощутил себя Буридановым ослом. Автобиографии Пушкина и Гитлера, воспоминания Александра Македонского, трехтомник «Мертвых душ» и краткие очерки истории Марса. Я постоял немного перед полками, ничего не смог выбрать, и решил осмотреться в квартире, чтобы собраться с мыслями.
Коридор был так же пуст, а вот на кухне была женщина,- юное на вид создание в тельняшке до колен и ножом в руке. Она перестала резать салат, и повернувшись ко мне, возмутилась моим присутствием. Я объяснил, что пришел в гости к Петровичу, что он спит, но она немного расслабилась лишь тогда, когда я сказал, что привел меня сюда Мелиарх. «Ах этот»,- вспомнила она, - «лет двадцать как его не видела, а раньше частенько захаживал, ладно, оставайся, он мужик неплохой, подлостей не делал». После чего вновь вернулась к салату, и больше внимания на меня не обращала. Я чуть подождал и вернулся к книгам. Взял, сколько поместилось в руках, устроился на султанском диване и попробовал читать. Ничего не получилось,- такие книги надо читать со вниманием и уважением, как бы ты ни относился к их авторам. А я не смог расслабиться и сосредоточиться. Александр Сергеевич вспоминал какие то забавные истории из жизни, Александр Македонский своих полководцев и число войск, а на Марсе одна династия сменяла другую. Поэтому я отложил чтение до лучших времен, так и не узнав, чего смешного нашел Гоголь на том свете, и начал переключать каналы телевизора.
И ничего кроме спорта не нашел.
В результате, к тому времени, когда на улице пошел дождь, я все же читал какую-то забавную сказку о монахах и драконах. Стемнело, с улицы пришли люди, я ушел с дивана, уставился в телевизор и стал ждать продолжения событий.
Человек, вошедший в комнату был одет в синюю линялую майку, лицо его носило печать вечной заботы, но вмиг изменилось, когда он увидел бутылку, стоявшую на столе. И тут же изменилось, когда он увидел меня. Даже не знаю кому он был больше рад мне или ей, но справившись с инстинктивным побуждением шагнуть назад, он широко улыбнулся, и пошел знакомиться. Не помню, как его звали, с первого раза никогда не запоминаю имен, ведь еще неизвестно, пригодится ли. И не пригодилось,- он достаточно быстро в то вечер куда-то исчез. Но успел сделать свое дело, начав будить Петровича. Тот некоторое время сопротивлялся, потом открыл глаза, увидел остатки самогона в стакане, сделал глоток, проснулся и начал вспоминать. Вспомнил.
Потом приходили и уходили какие-то люди, о чем-то разговаривали, иногда и мне что-то пытались рассказывать , пару раз врывалась давешняя девушка и выпроваживала кого-нибудь вон. В общем было весело,- мертвецы гуляли точно так же, как и живые. Запомнился мне только один человек из всей компании. Как только он появился, мне подумалось,- клерк, типичный клерк с проблемами. Так оно и оказалось. Он почти не пил, а только рассказывал,- сначала никому, поскольку всем, видимо, надоели его истории. Потом подсел ко мне.
Он работал раньше в каком-то министерстве, лет восемьдесят – девяносто. Видимо очень дорожил своей работой, и поэтому с полчаса рассказывал мне о подробностях своего карьерного роста. Я сильно утомился от этих рассказов, и совсем было уже решился как-то от него избавиться, но тут он перешел к главному, и мне стало интересно.
Освободилась должность зам.начальника отдела, и должны были назначить его, Потапенко, но мазня Микитка (он так его называл,- сочно, с ненавистью) тоже суетился, и видно что-то кому-то наговорил, и когда пришла очередная разнарядка на новое перерождение, начальник департамента вызвал нашего героя к себе, долго хвалил его, благодарил, гад, за работу, а потом и сообщил.
- И ведь не хотел видно так вот со мной поступать, чуть слезу не пустил,- говорил Потапенко, отпивая глоток самогона, - но видно надавили на него сверху. А ведь мог отказать скотина, мог кого другого найти, бездельников пруд пруди. А нет, гад, меня выбрал…
И он скорбно замолчал.
Разнарядка на перерождение,- это что, закон реинкарнации? Похоже, что тут все еще забавней, чем можно было ожидать.
- И что, вот так прямо приходит бумага, что пора на тот свет, и пальцем тыкают, кто пойдет?- спросил я.
- На какой еще тот свет,- удивился он,- я же сказал, на перерождение. Ну да, как обычно, приходит бумага, смотрят по результатам работы, по перспективам, по должности,- кто подходит. Тесты иногда раздают. Как везде.
- Везде?- усомнился я.
- Везде не знаю как,- поправился он,- а у нас всегда так. Насчет начальства в других местах решают, а у нас всегда так.
Невесело. Но я хотел знать все, и стал всячески поощрять его к продолжению рассказа, и вот эта короткая история.
Ему, как и положено в таких случаях, дали два дня на сдачу дел, и еще неделю на подготовку к новой жизни. Помолиться, надраться в стельку, или подавать жалобы куда только можно. Он, похоже, решил идти всеми тремя путями и, разумеется, ни в чем не преуспел.
Начались все проблемы с проводов. Всех, кто попал в разнарядку, собрали в церемониальном зале. Товарищ министра зачитал им прощальное послание руководства, с соболезнованиями и пожеланиями вновь увидеть их здесь, после долгой, благой и праведной жизни («Еще чего»,- со злобой процедил кто-то из стоявших рядом с Потапенкой), и предложил на выбор несколько монастырей и курортов, где они могли провести последние семь дней перед новым рождением. В министерской церкви отслужили праздничную службу, и отправили всех по отделам, где уже приготовились к отмечанию их ухода.
Употребление спиртного и наркотиков в министерстве каралось, но для подобных случаев делалось исключение. Говорили слова о долгой совместной работе, о тяжелой потере, одна дама даже расплакалась. Больше всех старался, разумеется, мазня Микитка, всем своим видом излучавший счастье, и подчеркивавший свою роль во всем этом представлении. Потапенко, вовсе почти не употреблявший алкоголь, быстро напился и стал безобразничать. Вначале он затолкал в угол начальника департамента, заглянувшего на минутку, и принялся доказывать ему невозможность своего ухода из-за накопившихся дел, грядущего повышения, личной преданности и стажа работы. Затем, когда начальника освободили, схватил за грудки Микитку, и хотел бить ему морду. Тут уже его скрутили и отправили домой.
Утром он проснулся в отчаянии, выпил настойки, с незапамятных пор хранившейся у него в доме, и совершенно ясно понял, что делать дальше. Забыв про самолет и про монастырь, в который он должен был в тот день лететь, Потапенко прихватил остатки настойки и отправился в министерство. Искать правды.
Проездной на поезд уже не действовал, но Потапенко не сдался и пошел по рельсам пешком. В городе стража не пустила его в центр, поскольку в этом мире он больше не существовал и не имел права ходить, где ему вздумается. Окольными путями, перелезая через заборы, он пробрался-таки к министерству, и на проходной потребовал встречи с министром, или хотя бы с кем-то из его товарищей. Вахтеры его еще помнили, поэтому удивились, но начали кому-то звонить и выяснять. Пришла охрана, его вывели, отняли настойку, затолкали в машину и отвезли домой.
Тогда он раздобыл где-то много спиртного, закрылся в своем доме и начал пить. И пил он неправильно, без должного погружения в этот процесс, постоянно бегая к календарю и считая, сколько дней ему еще осталось. Вечером предпоследнего дня, не дожидаясь, когда за ним явятся приставы, он решился и сбежал. Два дня бродил по лесам и полям, избегая поселений, потом, не выдержав усталости и голода, попросил помощи на каком-то хуторе. Там его накормили, обласкали, позволили пожить несколько дней. Но жизнь там была ему не по нраву, к тому же оставалась опасность попасться стражникам, и он отправился в трущобы, туда, где всего два закона, и никто не имеет права оттуда его забрать. И вот он здесь уже три месяца, и тоска, тоска гложет его, и никто не может ему помочь, и не знает он, что делать ему дальше.
Я тогда вообразил себе некую историю маленького человека, остающегося маленьким человеком и в жизни и в смерти. Но чуть позже мне объяснили, что это не так, или не совсем так.
Начало светать. Петрович в очередной раз проснулся, решил, что пора спать, выгнал всех из комнаты, отдал мне свою кровать, сам бросил себе что-то на пол, и мы улеглись. Заснуть я не смог, и встал в дурном расположении духа, но с надеждой, что днем все же подремлю немного. Надежды мои, как
