обычно, не оправдались, потому что Петрович решил распорядиться иначе. Он снял со стен два велосипеда, сказал, что хочет молока, и что мы едем в деревню. Насчет молока я удивился, но потом оказалось, что он просто любит смешивать его с водкой.
Я начал было вслух опасаться, что мы можем наткнуться на стражников по дороге, на что он удивился, но сказал, что менты ходят только по дворам и домам, и за последние три года, что он здесь живет, ни разу их за городом не видел. Наконец-то родное слово, - менты, а то все стража, да стража,- и я согласился.
Дорога заняла часа полтора. Вчерашний разговор с Потапенкой не давал мне покоя. Я раньше не особенно часто задумывался над возможностью существования или смысла того, что называют реинкарнацией, но уж совсем никак не предполагал, что подобные дела могут происходить путем издания приказов, выпуска циркуляров, или просто служебных интриг. Прямой вопрос Петровичу я боялся задать. Не хватало еще, чтобы у него возникли подозрения о моем потустороннем происхождении.
Подождав, пока Петрович расскажет о том, что человек, к которому мы едем, живет там лет уже семьсот, и за это время ни разу не перерождался. Петрович же, которому тоже нравятся эти края, за триста лет, что он здесь обитает, перерождался уже четыре раза.
- Битому неймется,- говорил он,- просто так жить скучно, а делать что-то лень, вот и маюсь.
- Триста лет?- спросил я, - а где жил раньше?
- Раньше?- задумался он, - да кто его знает, как-то везде понемногу, названий и мест уж не помню, все одно и то же,- дома, кибитки, люди. Вот помню только хорошо как жил в Египте. Несколько раз жил, все время возле реки. Каждый раз мечтал встретиться с богами,- как помру, так тут же обратно, в Египет,- вдруг в этот раз повезет. Не повезло, ни разу не встретил, хоть в храмы постоянно ходил, молился. Даже жрецом ни разу не стал. Да что говорить, пирамиды совсем недавно только в первый раз на картинках увидел. Потом все как-то на нет сошло, ближе к Европе стал кочевать. Здесь вот прижился.
- Да уж,- сказать было нечего, и я решился спросить,- мужик вчера к тебе приходил, Потапенко, странный тип, кто он такой? Говорит прячется.
- Потапенко,- удивился он,- а кто это?
Я рассказал.
А, этот,- пожал плечами Петрович,- этот прячется. Боится снова к живым, боится перемен,- поживет здесь с полгода, потом сдастся. Таких тут немного, но есть. Идиоты. Есть правда несколько идейных,- лет по двести так вот живут, говорят, что справедливости ждут.
- Так они говорят,- подчеркнул он,- может и вправду дождутся.
Но мысль свою не продолжил и замолчал.
- Сорвалось,- с досадой подумал я.
- Да ты спрашивай, не бойся, Мелиарх мне про тебя все рассказал,- с усмешкой ответил на мою мысль Петрович.
- Ладно, ладно, не буду больше, да ты же ведь сам напросился,- извинился он, в ответ на мой гнев,- не переживай сильно, и никто к тебе в голову не полезет. А вопросы свои лучше ему задавай, он по этой части дока. Не сердись, правда, не буду больше.
Мы помолчали немного, и он продолжил рассказ о своем друге, к которому мы ехали. Звали его, не помню,- Вячеслав, Ярослав? А, вот,- Ерофей.
Петрович гостил у него иногда по нескольку месяцев, даже лет. Помогал в работе, хозяйстве, и чувствовал в себе полную гармонию с миром. Потом на него, вдруг что-то находило, он срывался с места, и опять что-то искал, опять недолго, снова оседал в трущобах, снова перерождался, и снова возвращался сюда. Судьба.
С Ерофеем рядом всегда кто-то жил. Иногда женщина, иногда друзья, иногда даже целые компании по несколько человек. Он даже построил второй дом для гостей. Корова, две лошади, четыре собаки. Всегда одна корова, две лошади и четыре собаки. Почему,- неизвестно.
Я спросил про собак с длинными египетскими мордами, тех что жили на станции. Он сказал, что нет,- у Ерофея собаки большие, с длинной шерстью, он собирает эту шерсть, и зимой вяжет шапки и свитера.
Мы приехали, Ерофей тут же куда-то увел Петровича, половину собак, а я опять остался один с оставшимися двумя псами, яблоками и малиной, которую мне Ерофей перед уходом всячески рекомендовал. Я прислушался к его совету и отправился к кустарнику, стеной стоявшему метрах в 50 от леса. Собаки походили вокруг меня, ожидая внимания, но поняв, что малина занимает меня больше, решили побегать возле леса. Довольно скоро я услышал их лай, и отправился посмотреть в чем дело. Они стояли у самой кромки леса и лаяли вглубь него, а когда я подошел, стали звать туда меня. Видимо без человека вход в лес был им запрещен. Я, разумеется, не хотел идти, вдруг там очередной заповедник птеродактилей, но собаки были настойчивы, и, решив, что любопытство не самый большой порок, отправился с ними. Они ринулись в чащу, но почти сразу остановились, и начали пререкаться друг с другом. Один пес сдался и, поджав хвост, побежал к дому, а второй, прижимаясь носом к земле, повел меня за собой. Охота, судя по всему, началась. Ох, зря я это затеял, но не возвращаться же с полпути, и, вооружившись веткой, отломанной от упавшего дерева, двинулся дальше.
Чем дальше от опушки, тем лес становился гуще и не ухоженней. Пес, то убегал куда-то вперед, то останавливался, и начинал кругами что-то искать. Иногда он поднимал голову вверх, и выл в воздух. И вот мы подошли к упавшему дереву, возле которого собак остановился, вздыбил шерсть и зарычал. Немного погодя из-за дерева подняла голову змея, посмотрела на нас, и выползла целиком. Дурак же я был, когда согласился на эту авантюру. Длиной метра в три, с круглыми зелеными пятнами по коже, и треугольной головой, с длинными зубами. На вид,- злобное и мерзкое чудовище. Она поднялась вверх, в половину своей длины, ставшей теперь высотой, и смотрела сверху вниз на пса. Тот на мгновение засомневался, но тут же опять стал готов к драке. Напасть первым он все же не решался, и лишь рычал и лаял. Змее это надоело, и она решила уползти. Тогда-то он на нее и бросился. Не стоило ему этого делать. Он схватил ее зубами за шею, но лишь ранил и разозлил. Она начала извиваться, сходиться кольцами, стараясь избавиться от него. Я пытался вмешаться, но дважды был сбит с ног. Тут она придушила его, и отбросила в сторону. Пес с трудом поднялся, отряхнулся, и тут же снова захромал к ней. Она оказалась быстрей, и прокусила ему шею. Он дернулся и издох, а она повернулась ко мне. Похоже было, что пришла и моя очередь.
Какое-то время она не двигалась, думая о чем-то своем, а я не двигался, думая о том, как лучше использовать палку, которой обзавелся по дороге. Но тут раздался лай, и три собаки, выскочив из кустарника, окружили ее и стали по очереди нападать сзади, отскакивая, как только она поворачивалась к обидчику головой. Не знаю, чем бы это закончилось, но вслед за собаками появился Ерофей, взлетел вверх каким-то гигантским прыжком, и в полете с размаху саблей срубил ей голову. Голова отлетела прочь, а тело еще какое-то время билось в судороге. Ерофей же бросился ко мне, смотрел мне в глаза, ощупывал, потом удовлетворенно улыбнулся, расслабился, похлопал по плечу и пошел к убитой собаке, возле которой уже плакали три остальные.
Я тоже хотел подойти, но ноги не слушались, поэтому я прислонился к дереву и остался на месте. Ерофей побыл немного возле собаки, и опять пришел ко мне. Видно виноватым он себя чувствовал куда как больше, чем я. Дал выпить мне самогон из фляжки,- сразу стало легче, но руки еще долго дрожали. Потом он поднял собаку на руки, и мы пошли обратно.
Петрович ждал нас во дворе. Из дома неуверенным шагом вышла девушка, посмотрела на мертвого пса, и ушла обратно. Ерофей огорченно посмотрел на нее.
- Каждый год, ближе к осени, три недели вот так. Курит свою траву, не пьет, не ест почти ничего. Потом как рукой снимает, и весь год даже не вспоминает, а потом опять. Зачем, почему,- не говорит. Да ладно, пойду змею принесу.
Ушел. Собаки за ним.
- Мелиарх говорил, что никто здесь не умирает,- повернулся я к Петровичу.
- Слушай его больше, красное словцо любит вставить. Но может он и прав,- человек, когда умрет вот так,- снова здесь появится, а животное, как узнать,- то же появилось или новое родилось? Может кто и различает, я не умею. Жаль пса. А что случилось-то?
Я рассказал.
- Ерофей сам виноват,- свободы им дал много, вот и пользуются, а ты точно,- в рубашке родился, - подытожил он мой рассказ.
Женщина вновь вышла из дома, принесла белое покрывало, положила на стол, стоявший под деревом. Мы с Петровичем положили на него пса, она поставила возле его головы свечку, зажгла, и, не говоря ни слова, ушла опять.
Мы сели на скамейку, говорить было не о чем. Подошла лошадь, постояла возле пса, ушла, потом также подошла и другая. Было жарко и безветренно. Петрович забрал у меня фляжку с самогоном, отвыпил и стал рассказывать про здешних змей. Недалеко отсюда, в лесу, большие болота. Там змеи и живут. Убивать их можно, только если они сами нападают или выползают из леса. Ерофей же выучил собак их отыскивать. Получается, что Ерофею как бы приходится своих животных защищать. И совесть чиста, и змей поубавилось.
- Но вот вишь, как бывает,- закончил он, приложился к фляжке, и задумался о чем то.
Пришел Ерофей, притащил змею. Петрович разволновался, стал ходить вокруг и удивляться,- дескать и не припомнит, чтоб такое чудовище когда видел. Смотрел на Ерофея с уважением, да и мне тоже чуть-чуть досталось.
Потом мы помянули пса, у него было какое-то странное имя,- Ерофей пояснил, что последний раз жил где-то в Англии, был разбойником, потом все бросил, ушел в лес, стал отшельником, после смерти оказался почему-то здесь, а собак и лошадей называет как тогда, по старой памяти. Поехали на кладбище хоронить пса. Повозка, была похожа на Мелиархову, но больше, и могла, как я и предполагал, ездить без лошадей. Когда я спросил Петровича про горючее, он несколько неуверенно сказал что-то про электричество и трансмутацию. Последнее слово он произнес с особенным трудом, и я не стал расспрашивать дальше.
Выпитый алкоголь и отличная погода делали поездку легкой и неутомительной. Ерофей рассказывал о том, как он по праздникам запрягает лошадей, и они с женой едут в церковь, как встречаются там с соседями. Рассказывал и про соседей, достаточно живо, так что я и не заметил как мы доехали.
Церковь была деревянная, с островерхой крышей и шестиконечным крестом. Священника мы нашли неподалеку,- он копал в поле картошку. Узнав о беде, он повел нас снова к храму, расспрашивая по дороге Ерофея о случившемся. Зашел внутрь на несколько минут, переоделся, и повел дальше,- на кладбище. Кладбищем-то называть это место можно было лишь условно. Не знал бы,- прошел бы мимо не заметив. Люди не умирают, животные живут долго,- лужок с тремя соснами.
На обратном пути зашли в церковь,- я чисто из любопытства,- дома то последний раз был года три назад. Петрович не пошел,- сказал, что в Египте еще в богах разочаровался. Им до него дела нет, а сам навязываться не собирается.
Внутри все было чисто, светло, ни одного распятия, несколько икон, несколько фотографий. Священник смотрел на меня настороженно, я постоял немного и вышел, не желая по незнанию нарушить какие-нибудь местные правила. Не преминул спросить у Петровича про фотографии. Он сказал, что иконописцев мало, но кое-кто из святых позволяет себя фотографировать.
