жизни, берете себе какие-то воспоминания из нее и преспокойно живете здесь дальше и мучаетесь философскими вопросами. У нас по другому. Там жизнь имеет границы, а за ними только сказки какие-то или вообще ничего нет. А раз общей картины нет, то и разбивают жизнь на эпизоды, и ищут смысл в каждом отдельно. Ну а на самом деле, может быть, смысл нашей жизни - узнать или вспомнить то, зачем ты в эту авантюру ввязался и постараться исполнить это наилучшим образом. Может так?
Глаза у Вовочки загорелись,
- Так и я ему о том же твержу, надо видеть общую картину, а смысл только в том, что Создатель есть Альфа и Омега, к Нему наше вечное стремление, и не железка, а музыка, хор ангельский, нам в этом помогает, и…
- И в чем тебе этот хор помог? Монаха соблазнить? Отличная помощь. А находил бы ты гармонию в себе, к чему бы тебе всякие бесовские желания. Ты просто по сути своей не можешь найти себе места,- бежишь не зная куда, вместо того, чтобы остановиться, сказать, «Чудны дела твои Господи», и гармонию эту не разрушать, а учиться и преумножать.
- Зря ты про монаха,- погрустнел сразу Вова,- не хотел я, так уж вышло, а ты речь мою испортил, с мысли сбил, не дал мне главного сказать, а что я хотел сказать? Разве уж упомнишь?
- Ну извини,- теперь и Арсений почувствовал свою вину, хоть показывать этого не хотел,- ты на самом деле в чем-то и прав, разумеется, да и монаха соблазнить не такой уж грех, ежели раскаяться потом…
Вова надулся и стал смотреть на него петухом.
- Э,- сказал я,- помнится, вы что-то о смысле жизни говорили, и это все?
- О каком смысле жизни можно говорить, когда тебя вот так на полуслове обрывают? Я всего-то ему сказал, что вместо того, чтобы до совершенства доводить свой инструмент, надо было бы подумать, как его использовать, и музыку уже новую сочинять, а не всякие прибамбасины прикручивать. Да и какое совершенство? Вчера тебя чуть не убил, потому что чакр у тебя, видите ли, на две меньше. Какое совершенство? Ангелы, видишь ли, хочет, чтоб слетались к нему. А сколько у ангела чакр и сердец ты знаешь?- опять напал Вова на Арсения.
- Он меня уже целый час вот так изводит,- пожаловался мне Арсений,- хочет от меня полетов, сам не знает куда, а хочет. Говорит, что надо мне срочно прожить пару новых жизней, наполниться движеньем и творить чудеса. А какое там у вас движенье, я за эти годы все уже и забыл почти, колокола только и помню.
- Вот,- обрадовался Вова, обращаясь ко мне - я и говорю, только об одном и помнит,- лечить, лечить его надо.
-Так,- сказал Арсений твердо,- Вова, друг мой любимый, побойся Бога, тут же не монастырь, а мы не монахи, давай лучше делом займемся, ты обещал мне помочь левые струнные настроить, поможешь?
- Тебя не берем,- сказал он мне,- ты, кстати, как себя чувствуешь?
Спасибо, что вспомнил.
- Да вроде в порядке, ты хоть расскажешь, что было и почему?
Он рассказал что-то о разнице в расположении и назначении чакр, что какие-то звуки подействовали не в том месте, и не так как нужно, и что они с Вовой как раз сейчас и идут все это проверять. Мне же он посоветовал сходить в парк неподалеку, на концертную площадку, где постоянно устраивают какие-нибудь музыкальные соревнования. Иногда бывает забавно.
Глава 7, в которой Алик опять слушает музыку, встречается с узнаваемыми лицами и узнает много нового.
В парк, так в парк. Я запомнил адрес,- улица называлась «Три пальмы», а дом «Проект номер семь», и пошел в указанном направлении. Пару раз попросил подсказок у прохожих и довольно скоро оказался в парке. Много небольших деревьев, трава, клумбы, фонтаны, дорожки из гравия, скульптуры (не поверите, но «Девушка с веслом» тоже была), пара двухэтажных павильонов, несколько беседок. Издалека доносилась музыка и я пошел к ней.
Ряды каменных скамей амфитеатром спускались к узкому, высокому, этажа в четыре, зданию с полукруглой сценой внизу. Несколько групп людей заполняли их едва ли на десятую часть. Музыканты на сцене играли какой-то джаз, я присел поодаль и начал слушать. Не считаю себя знатоком джаза, критиковать не буду, но впечатление было так себе,- ни то, ни се. От скуки я стал осматриваться по сторонам и обратил внимание на человека, так же в одиночестве сидящего неподалеку. Послушать плохую музыку я мог и дома, а вот такой возможности пообщаться там не будет. Преодолев, заложенное еще в детстве, уважение к личному пространству, я направился к этому человеку.
Когда я подошел поближе, то решил, что лицо его мне смутно знакомо. Подумал, что надо будет выяснить, изменяются ли лица после смерти. А видел ли я здесь хоть одно зеркало?
Подойдя совсем близко, спросил, нельзя ли присесть. Он посмотрел на меня удивленно, как на какое-то чудо. Потом побагровел, раздулся, вскочил на ноги, сказал с явной злобой куда-то в сторону, что молодежь совсем обнаглела, места своего не помнит и быстро удалился, оставив меня в растерянности. Пообщался, сам виноват.
Тем временем выступление подошло к концу, музыканты раскланялись, приняли вежливые аплодисменты, сцена повернулась против часовой стрелки, на ней выехали новые музыканты. Одна сторона амфитеатра приветствовала их появление бурной радостью, другая несколькими хлопками ладоней.
- Везде все одно и то же,- подумал я, и разочарованно вздохнул. Музыка лишь усугубила мое разочарование, эти были еще хуже, чем предыдущие. Две трети слушателей энергично хлопали, остальные затаились. Кончилось и это выступление, сцена повернулась, радовалась теперь другая сторона, я решил, что послушаю пару минут, и пойду домой, но в этот раз музыка оказалась весьма и весьма достойной. Я даже пересел поближе к сцене, попробовал присоединиться к аплодисментам, но почувствовав на себе неприязненные взгляды с обеих сторон, не стал больше этого повторять. Следующее выступление я переждал из вежливости и во время паузы сбежал, чтобы до наступления сумерек успеть прогуляться по парку и вернуться к Арсению.
Утро следующего дня прошло в ожидании Татьяны. Ближе к полудню она появилась на той же, Мелиарховой, летающей тарелке. Арсений, увидев тарелку, заволновался и решил лететь с нами. Татьяна управляла ей не так уверенно, как Мелиарх, и Вова, пристроившийся рядом с ней, постоянно давал какие-то советы, пока она, не выдержав, не предложила ему поменяться местами. Он опять надулся и замолчал. Арсению же был интересен вид сверху на какие-то известные ему места. Он достал фотоаппарат и занялся съемками, а нам из-за этого пришлось облететь чуть не полгорода, прежде чем достичь цели. Впрочем не опоздали, и еще с четверть часа ждали Вовину подругу у входа в департамент. Втроем. Арсений,- когда еще сюда попадешь,- пошел осматривать и фотографировать окрестности.
Департамент назывался «Министерство информации», занимал огромную площадь, и главный его вход располагался в круглой белой башне, похожей на маяк. Над входом в подъезд №1 висели три герба,- Георгий со змеем, орел с головами и серп с молотом. Должен сказать, что я был несколько смущен таким Оруэлловским сочетанием названия и геральдики, чем поделился с Татьяной. Она не читала Оруэлла, но вполне меня поняла и сказала, что беспокоиться не о чем,- все эти департаменты и министерства полностью отделены от окружающего мира, и никакой опасности для него не представляют.
-А как же,- спросил я,- зачем они тогда?
-Смысл жизни,- ответила она,- каждый имеет право на свой собственный смысл жизни. Они управляют несуществующей империей, и вполне счастливы от своих успехов. Тут только самые главные знают что к чему, но у них и смысл жизни другой.
- Смысл жизни или смерти?- спросил я.
- Брось, не нравится мне это место, - сердито отказала она мне в праве на дурацкие шутки и тут же вспомнила важную деталь. Оказывается, что надо не только не говорить что-либо неприятное местному начальству, но и даже думать о нем свысока. Мысли в целом они слышать не умеют, но те, что непосредственно касаются их, чувствуют очень хорошо. Мелиарх велел ей предупредить меня, а она забыла.
Вове же в это время было весело,- он тоже вытащил откуда-то фотоаппарат и заставил снимать его на фоне подъезда. Одного, в обнимку со мной, в обнимку (нежно) с Татьяной, в рукопожатии с каким-то прохожим, который в финале вынужден был снять нас всех втроем. Жалел, что не было Арсения, а когда из воздуха материализовалась его знакомая, хотел привлечь и ее, но был категорически не понят. Мы пошли внутрь.
Там все было, как и положено в министерстве быть, и мы без приключений добрались до нужного кабинета, под самой почти крышей. По дороге выяснилось, что девушку зовут Аня и я успел смириться с излишней открытостью ее форм, разноцветьем одежд, и блеском бриллиантов.
Секретарша в приемной попросила нас подождать и предложила чай, выжатый лимон или какао. Я, было, почти согласился, но чуть промедлил, а она уже опять уткнулась в свои бумаги. Все к лучшему, поскольку дверь в кабинет почти тотчас отворилась, и оттуда вышел тот самый старик, что так бесцеремонно обошелся со мной намедни в парке. Вышел он в приподнятом расположении духа, но повернувшись из прощального полуоборота, увидел меня, тут же вспомнил, и радость его мгновенно испарилась. Он как-то уменьшился в росте, хотел было что-то сказать, но передумал. Я принял роль злодея и смотрел на него холодно и безразлично. Он съежился еще больше,- быстро, бочком удалился, забыв даже попрощаться с секретаршей. Нас пригласили.
Человек, вставший из-за стола, чтобы поприветствовать Аню, а заодно и нас, был круглолиц, благообразен, лыс и улыбчив. Подумалось, что не хватает только круглых очков, а так вылитый Берия.
- Нет, нет, молодой человек,- обратил он ко мне свою широкую улыбку,- я не он, увы, но не он.
Возможно, но я запамятовал его имя, и для меня он так и остался Лаврентием. Или Лаврентий Палычем? Нет, Лаврентием.
Он с чувством приложился к ручке дамы. Усадил ее в кресло, пожал остальным руки, вернулся на место,- Итак?
Аня начала было говорить, но видимо уже не в первый раз, потому что он вспомнил,- Ах да, гениальный певец, очаровательная служительница культа и монах с гор. Помню, помню. У меня сегодня сплошь люди искусства. Великий поэт вот только что был,- вы же встретились в приемной?
Он назвал имя. Я пожал плечами, Вова сделал умиленное лицо ценителя, Татьяна тоже что-то вспомнила.
- Бездна таланта, пишет сейчас эпос в стихах об истории нашего министерства, я вот тоже по мере сил содействую, план набрасывали. Вот,- он порылся в бумагах, достал листок,- набросок. Это про Сергей Семеныча, светлая память ему и долгих лет жизни, предшественника моего. На посту.
Он достал из стола круглые очки, и вгляделся в текст,-
С непокорными власами
И с седою бородой,
Потрясая нас словами
Небеса сжимал рукой.
Сыпал грозно укоризны,
Гром и молний призывал,
Возвышаяся харизмой
Несравненный аксакал
Все уезды трепетали
От лихого старика
Скудость в злато претворяла
Его хладная рука.
Прятались лентяи в норы..
- Впрочем достаточно, подождем когда автор закончит труд свой. Опубликуем, и сами сможете убедиться.
Мне это творение смутно что-то напомнило, может Державин? Навряд ли. Да и не похож был тот поэт на Державина, и с чего бы тому повторяться?
Лаврентий замолчал, но доставил себе удовольствие, прочитав про себя еще
