… помню столовую при заводе, на котором работал литейщиком мой батюшка. Иногда я, в ту пору совсем карапуз, приходил к нему в конце смены, чтобы вымыться в заводской бане. Казалось, что из душевых леек течет острыми струями кипяток, лыковая мочалка снимала с тела стружку, хозяйственное мыло норовило залезть в глаза, огромные шумные мужики басовито хохотали, и всё это приходилось терпеть. Но после! Но вслед! Сначала отец вел меня в литейку, где из вагранки в ковши лили расплавленный чугун – и там, в грохочущем аду, меж летящими в черный потолок реками искр сновали черные полуобнаженные люди, казавшиеся всемогущими. Там вкусно пахло формовочной землей и сгоревшей серой. А еще можно было просто открыть кран и от пуза пить холодную газированную воду. Бесплатно. До тех пор, пока не начинало колоть в носу и не выступали слезы. Позже мы выходили с завода и шли в столовую, и там, в большущем зале, под репродукциями с вечными тремя медведями и фруктово-фазановым изобилием, хозяйничала буфетчица с толстыми руками. В табачно-пивном мареве в очередь толпились крепкие мужчины – в большинстве в промасленной спецовке, иные из них послевоенные инвалиды, и все требовали пива и селедки. Селедка заслуживает отдельной песни – это был волжский залом, огромные рыбины с радужным отливом на срезе, с толстыми слоями жира. Ныне такая рыба более редка, чем тигры в Антарктиде.
Буфетчица ручным насосом выдавливала пиво из огромной деревянной бочки, весело переругивалась, гнала прочь перебравших, считала деньги – в общем, царствовала.
Отец брал пару кружек пива, и мы отходили к столу. Там, близ горок из рыбьих костей и чешуи, рядом с тарелкой с зачерствелым хлебом, грязными солонками и горчичницами, я ждал, когда отец выпьет свое пиво – и считал мух. Тех мух, которые садились на развешенные повсюду спиральные ленты и сначала самонадеянно пытались вытянуть увязающие ноги, потом – крылья, а под конец смирялись с участью и распластывались всем телом, изредка мучительно вздрагивая…
Но – хватит об этих вредителях, потому что не к лицу автору, пишущему в жанре изящном, много говорить о тварях неприятных и неопрятных. Именно поэтому дальше не будет не слова ни о вшах, населявших иные головы и презрительно обходивших стороной только лысого Грум-Бызаева, ни о мокрицах, облюбовавших подвал и сырое место у выгребной ямы – а их, кстати, тоже хватало. Умолчим также и о глистах и прочей их ленточной и круглой родне, потому что они – даже и не насекомые, а вовсе неведомо что. Сосредоточимся только на героях нашей повести.
Тараканье сообщество было сходно с ордой. Отметим, что орда – вовсе не неуправляемое сборище варваров, как представляется многим. Она сплочена жесткой дисциплиной, верой и целеустремленностью, простой иерархией и пассионарностью. Напротив, коммунальщики были разобщены и редко когда действовали сообща. Такое случилось лишь однажды, когда вселилась Клара Карловна Дриттенай. В местах, в которых она до того проходила перевоспитание, привычной была решительная и скорая расправа с теми, кого не хотели видеть рядом. Клара Карловна мобилизовала жильцов на войну, кухонные и личные пожитки и мебель были вынесены во двор, остатки обоев беспощадно содраны, все щели замазаны, стены оклеены газетами, мебель выколочена – и тараканов почти не стало. Но однажды ночью в дом №23 постучались вежливые люди в известной форме. Клару Карловну попросили проехать куда следует для того, чтобы она объяснила кому следует, почему газета «Красная Звезда» с портретом любимого вождя оказалась наклеенной на стену рядом с мусорными ведрами. Объясняться пришлось долго - аж до 1953 года. Зато в коммуналке один из жильцов сумел увеличить размер жилплощади на шесть квадратных метров и приобрел немалый авторитет, а тараканы получили передышку.
В сорок первом наступило запустение. Ушли на фронт и не вернулись братья Дрюкины. Грум-Базаев эвакуировался со своим заводом в Ленинабад. Анна Борисовна стала работать на швейной фабрике, где обычно и ночевала по причине удаленности от дома № 23, а потом и вовсе вышла замуж и переехала к мужу. Люди менялись, было голодно. Крошек для тараканов не оставалось и приходилось довольствоваться сухим крахмальным клейстером, на котором держались газеты, заменявшие обои. Лишь однажды пришел шумный веселый человек, пахнущий дымом и потом, поставил в угол костыли, на стол – бутылку водки, две банки тушенки и положил буханку темного хлеба. Он и Валентина Банная, единственная из прежних жильцов, всю ночь разговаривали, пили, смеялись и плакали. Утром человек ушел, усталая Валентина отправилась на работу, а тараканы съели крошки – но много ли им надо?
Тягуче, невыносимо медленно налаживалась жизнь после войны. Вот отменили хлебные карточки; вот прислали из Ленинабада посылку с рисом и сахаром; а вот и мясцо распустило аромат из булькающей на примусе кастрюли. По вечерам патефон пел пасодобль «Рио-Рита» и о том, как в парке Чаир распускаются розы. Повеселели люди, повеселели тараканы. Но если для жильцов времена настали, несомненно, неплохие, то тараканам жизнь приготовила новую напасть. Источник ее был даже и не в Москве, а в далеком городе Дзержинске, что в Горьковской области – в девичестве нижегородской губернии, и на Саратовщине – в никому неизвестном поселке Шиханы-2.
… Помню, в юности в велосипедной дальней поездке занес меня черт под эти самые Шиханы-2. Слухи о том, чем занимается институт в Шиханах и что хранится на складах расположенной рядом с ним войсковой части, ползли, в том числе и от однокурсников, делавших там дипломные работы.
В июльском теплом лесу на просеке поставил одноместную палатку и быстренько набрал полный котелок крупной малины. А перед закатом, когда малина была съедена, я сидел у палатки. Из травы вышел ежик – и у него под острой мордочкой свисала безобразная черная опухоль. А потом вышел еще один – с такой же опухолью и вытекшим глазом. Я вспомнил про малину, про воду, набранную из родника в ложбинке – и меня вывернуло. На сборы ушло с полчаса, а потом я крутил педали до самого утра, уезжая как можно дальше от проклятого места в сторону Сызрани….
Как жильцы дома № 23 воевали друг с другом и с тараканами, так и государства стремились и стремятся извести своих сограждан, а тем паче – соседей, придумывая всякие полезные пушки, бомбы и газы. К 1959 году никого нельзя было уже напугать хлором, фосгеном, ипритом и прочими снадобьями, а потому в Шиханах, в закрытом институтике, разрабатывали новые штуки, которые должны были до икоты ошеломить как бывших союзников, так и сограждан. Побочным плодом исследований стал дуст, производство которого и освоили в Дзержинске. Грустно и скучно устроен мир, господа.
Новая жиличка дома 23, Маша Рюмина, первой раздобыла дуст. Серый порошок развели в ведрах с водой и мелом и, содрав газеты, побелили стены и потолки во всех комнатах. Через два дня люди покрылись сыпью, клопы легли на спину и задрали лапки кверху, а тараканы понесли тяжелые потери. Лишь те, что жили за плинтусами, отделались кашлем и головной болью, да один молодой таракан оказался не только безразличен к отраве, но и жрал ее, хвастаясь удалью перед другими. Он-то и стал родоначальником всех последующих шестиногих жесткокрылых обитателей дома № 23 на улице Неизвестных борцов.
Успех в многолетней войне так окрылил жильцов, что вскоре каждый из них раздобыл по кульку серой отравы. Однако вскоре дуст перестал действовать, потому что, как и предписано запретной наукой генетикой, случилась незапланированная мутация, породившая сверхживучую тварь. Разочарованные жильцы собрали запасы дуста в холщовый мешок, убрали его – в ожидании лучших времен – в угол общей кладовки и забыли о нем. Отметим, что почти все тараканы тайно наведывались время от времени к заветному мешку и припадали к серым пылинкам, застрявшим в ткани. Был ли это ритуал, предназначенный для закрепления в памяти потомков событий первой дустовой войны, или же смысл этого действа был совсем иным, мы узнаем позже.
Прошел лишь год, а усатое, ясноглазое и стремительное племя молодое вовсю резвилось на кухне и в комнатах, устраивало ночные пиршества, шуршало за ведрами и под раковиной и щекотало людей в их постелях. Множество бед пережили тараканьи предки, и лишь две напасти миновали их: пожар и мороз. Закаленные беспрерывной борьбой и выжившее в ней, шли тараканы вместе с людьми к светлому будущему.
Наступило хрущевское время – время строительства малолитражных квартир, время новых свобод и новых притеснений, новых надежд и новых разочарований.
Прошло немало лет. Многие из жильцов дома № 23 через скорбный мраморный стол прозектора переправились в лучший мир, другие же расселились в новостройки. За это время взросла на полях и исчезла с оных кукуруза, слетал в космос Гагарин, вспыхнула и подувяла мода на Битлов, экономика стала очень экономной, ушла под кремлевскую стену череда дорогих и не очень генеральных секретарей, случился Чернобыль. Наконец, распался союз нерушимый республик свободных, приказала долго и хреново жить власть советов. Времена наступили новые и странные. Дом едва не попал под снос, но толстые кирпичные стены, колонны фасада и столетние липы перед ним так умилили комиссию по градостроительству, что его решили занести в список охраняемых памятников архитектуры.
Как водится у нас, все, что охраняется и принадлежит государству, хочется немедленно спереть. Дом по невидимой дорожке, щедро устланной зелеными маслянистыми бумажками, переехал документально к новым владельцам – Павлу Павловичу Сидоркину и Сереге Лимонкину. Первый из них во времена развитого социализма был директором маслозавода и как умасливать – знал не понаслышке. Второй же закончил биофак МГУ и до сих пор обрывал бы тычинки на цветах, что в ботаническом саду за бывшей ВДНХ, если бы не его дядя, состоявший прежде вторым секретарем райкома. В силу гегелевской диалектики дядя, отвечавший за идеологическую работу и знавший о высокой морали все, сделался вхож в круги не только аморальные, но и вовсе беспринципные, и сколотил кругленький капиталец. Он-то и порадел родному человечку – Сереге Лимонкину, да так успешно, что вскорости племяш на дядюшку поплевывал через губу и ручку для приветствия подавал ладошкой вниз.
[p]Дом был подвергнут ремонту и покраске с фасада, а изнутри напрочь переделан. Хитрозобый Пал Палыч придумал в потрохах дома, назначенного под офис, обустроить все не по образу
Очень понравилось, как биологу и независимому читателю:)
Написано с юмором и легко читается, хоть и многобукаф.
С улыбкой,