совершил попытку самоубийства, - сообщил охранник, и, заметив, что я побледнела, как мел, поспешно добавил: - Не волнуйтесь, сейчас с ним все в порядке. Вы можете его видеть.
Зайдя в камеру, я застала Чарли сидящим на кровати. Его застывший взгляд был пустым и отрешенным. Я присела рядом и осторожно взяла его за руку.
- Я не хочу жить, - после минутного молчания признался он.
- Помнишь ту историю с парнем, которого ты спас от суицида? – напомнила я. – Сейчас он жив, а ты хочешь повторить его ошибку. Не странно ли это?
- Но мне уже нечего терять, Мэри. Они все равно скоро убьют меня, а я хочу лишить государство удовольствия насладиться моей смертью.
- Я понимаю, - отрывисто и дрожащим голосом отвечала я, судорожно сжимая его руку. – Я знаю, что тебе все надоело, и ты очень устал! Но ты же веришь в Бога и знаешь, что Он не принимает к Себе самоубийц! Самое страшное, что эти негодяи могут сделать - убить твое тело, но не душу! Поэтому будь мужественным, выдержи все до конца – Господь простит и примет тебя!
- Я сомневаюсь, что достоин Его милосердия.
- Твои сомнения от дьявола. Бог – это абсолютная Любовь, Милосердие и Всепрощение. Он простил бы даже Иуду Искариота, если бы тот принес Ему свое покаяние, но вместо этого Иуда впал в отчаяние, как ты сейчас, - и погиб. Пожалуйста, не следуй его горькому примеру – только молись, кайся и веруй – это все, что Господу нужно от нас…
Немного помолчав, Чарли спросил:
- Так ты полагаешь, что если я употреблю свои последние дни на покаяние и молитву, Господь услышит меня?
- Именно так, Чарли! И это придаст тебе сил. Но кто говорит о последних днях? Мы еще не проиграли! Мы будем бороться! Я приглашу к тебе доктора Браун – ты ведь помнишь ее? – при этих словах голос мой становился все более дрожащим и взволнованным. – Она поможет нам… Я ни за что не отдам тебя этим извергам! Я все для тебя сделаю! Потому что я люблю тебя!
При этих словах рука Чарли, нежно сжимавшая мою, дрогнула.
- Я очень люблю тебя, – продолжала я. - Настолько, что человеческая речь бессильна выразить это! Если бы ты мог знать, что я чувствую к тебе!..
- Я знаю это, - грустно заметил Чарли. – Но ты понимаешь, на что идешь?
- Конечно, понимаю, но это мой выбор! Я хочу быть с тобой! – ответила я, несколько успокоившись.
- Мэри… Мне 4 недели осталось…
- 4 недели – слишком мало времени для того, чтобы что-то скрывать друг от друга, но достаточно для того, чтобы быть счастливыми. Я права?
Возникло молчание.
- Ты знаешь, я вчера не на тебя разозлился… На самого себя… Потому что ты стала необходимой для меня… самой близкой на земле… Но я боюсь этого… Боюсь причинить тебе страдания.
- Почему боишься? – удивилась я. – Ведь, если разобраться, каждого из нас все время подстерегает Смерть – в виде потерявшего управление автомобиля или падающего самолета, или изнуряющей болезни… Мир – это та же камера смертников, где все обречены на умирание. Отличие только одно – там никто не знает свой день и час… Там этот час приходит неожиданно. Там тоже неизбежно теряют своих любимых. Но люди все равно продолжают любить друг друга. У Смерти много ликов, а у Любви – только один, и это лицо Ангела. И если другие люди не боятся ее, то отчего мы должны?
- Но меня нельзя любить, Мэри! – возразил он. – Я самый бессердечный негодяй, которого только можно встретить! Я приношу лишь горе тем, кого люблю – такова моя сущность! И поэтому я боюсь отравить твою жизнь тоже!
- Не говори так, пожалуйста! – взмолилась я, прижимаясь к любимому. – Ты самый лучший, самый прекрасный на свете! И… Ты не можешь отравить мою жизнь, потому что ты, ты – моя жизнь!
С этими словами я поднесла его руки к своим губам.
- На моих руках кровь, - печально заметил Чарли.
- Нет, нет! – отрывисто и сквозь слезы говорила я. – Они нежны и прекрасны! И нет на них крови – она смыта временем и слезами покаяния.
- Я люблю тебя, мой ангел, - проникновенно и взволнованно говорил Чарли, нежно обнимая меня. – Я так люблю тебя!
Я решилась взглянуть на возлюбленного и увидела, что его прекрасные глаза полны слез. Мы оба плакали, но уже не от горя и отчаяния, а от счастья и любви.
15
Раньше я откровенно потешалась над девушками, которые влюбляются в преступников – они казались мне странными и беспечными. А теперь сама потеряла голову от Чарли. У меня снова появилось сердце. Но эта всепоглощающая страсть сделала меня настоящим социопатом. Я забыла о своих родителях, о друзьях, обо всем на свете! Моим миром стал теперь только он. Но виновата в этом была отнюдь не его внешность – ни одна симпатичная мордашка не способна так просто сорвать мне крышу – меня притягивала безмерная глубина его личности, хотя эта глубина – темная. Сквозь эту темную глубину я увидела его невыразимо прекрасную душу - столь же прекрасную, как его лицо – душу, исполненную мужества, порядочности, доброты, чистоты и целомудрия. В каждом из нас сосуществуют Ангел и Дьявол. Факт. Но ни в одном человеке они не контрастируют так пугающе резко, как в Чарли. Его душе были свойственны абсолютное зло – и абсолютное добро. Именно абсолютные – без всяких полутонов. Но даже в самом этом контрасте была какая-то особая притягательность, которой невозможно было противостоять. Единственное, с чем я никак не могла смириться – это ужасная мысль, что мой любимый мог совершить такие жуткие вещи. Однако я обожала не кровавого маньяка - его я боялась и ненавидела - а невинного ангела, который был сейчас рядом со мной; который искренне говорил о Боге и с упоением вспоминал свое детство, «где все были счастливы и все друг друга любили». В такие минуты я видела всю нежность его души, всю ее ранимость. В такие минуты я видела его маленьким ребенком с небесными глазами и ангельской улыбкой – совсем как на той детской фотографии. Ребенком, который так нуждается в любви и защите…
Я нисколько его не боялась – темная сторона его личности, казалось, навсегда растаяла и ушла в небытие, оставив лишь его истинную, первозданную светлую сущность, которой невозможно было не восхищаться. Не было никаких сомнений, что за время заключения он полностью раскаялся и стал совершенно другим. Дьявол, живший некогда в душе Чарли, навсегда оставил его, уступив место Ангелу. Становилось не по себе от мысли, что за деяния Дьявола Ангел должен умереть…
Кроме удивительной, противоречивой и загадочной души – у Чарли был большой интеллект и несомненный, огромный и разносторонний талант, граничащий с гениальностью. Он с легкостью мог бы стать великим ученым, или гениальным психологом, или выдающимся криминалистом, или превосходным адвокатом, или ярким политиком, или блестящим актером, если бы не был тем, кем стал. Если бы рядом с ним оказалась не противная Джезабель Робсон…
Чарли резко выделялся среди преступного контингента, как алмаз – среди кристаллов обычной соли - ему там не было равных ни по таланту, ни по внешности, не по обаянию, ни по остроумию, ни по интеллекту, ни по доброте сердца... К сожалению, и в злодеяниях ему тоже равных не было. Рискну предположить, что он вообще был одним из самых уникальных людей на земле – во всех отношениях. А его удивительная харизма и редкостная красота стали, образно говоря, той вишенкой на торте, теми последними кусками пазла, которые сделали мою безумную страсть к нему неотвратимой и неизбежной. И когда я перестала бояться ее, то начала гордиться ею.
Чарли тоже очень любил меня, но здесь причины были более прозаичными. Я не льщу себе мыслью, что заинтересовала его как личность или что он был в восторге от моей внешности (хотя я, действительно, не была уродкой). Просто Чарли привязался ко мне, потому что больше у него никого не было, и все от него отвернулись. А я готова была его выслушать, к нему проникнуться, проявить сострадание, отдать ему всю свою любовь – и он был мне за это очень благодарен. Я резко отличалась от обожательниц, забрасывающих его письмами – они любили лишь его красивое тело, но отказывались видеть его душу; ручаюсь, если бы они осмелились заглянуть в его сущность и в его судьбу, то тотчас бы убежали от него. Я же не побоялась проникнуть в самые темные глубины его души, разделить с ним всю тяжесть его креста – и принять его таким, какой он был. Без прикрас. И, наконец, увидеть в нем того, кем он оставался в глубине души – замечательного и доброго человека. Подобно сказочной принцессе Белль, я должна была влюбиться в Чудовище, чтобы обрести прекрасного Принца. Кажется, Чарли хорошо это понимал.
А еще – мы оказались настоящими родственными душами. Он так же с детства страдал от «одиночества в толпе», как и я; так же предпочитал уединение и чтение шумным вечеринкам; то же обаяние и остроумие, и тонкость в общении; та же природная застенчивость и робость в делах любви; та же вера в Бога. И главное, мы оба умудрялись при всем умении нравиться людям, оставаться фатально одинокими. Теперь эти два одиночества встретились – и мы стали, кроме всего прочего, отличными друзьями.
Но мне было безразлично, за что именно он любит меня – главное только, что любит. Главное, я видела, что он со мной счастлив, я видела его чудесную улыбку (которая была для меня более опьяняющей, чем бутылка виски), я видела, что со мной он забывает о том кошмаре, в котором находится.
Что вполне естественно в такой ситуации, наша любовь была исключительно платонической – можно было только держаться за руки - но я переносила это легко, потому что не заходила дальше этого даже в своих мыслях. Смелые чувства, и огненное влечение, почти неизбежное для всех влюбленных, крепко спали в моей душе (рискну предположить, Чарли чувствовал примерно то же самое - по крайней мере, он был очень нежен и осторожен в своих чувствах ко мне – никакой грязи, грубости и пошлости). Бесстрастная страсть или страстная дружба – вот как можно охарактеризовать наши отношения. Парадоксально, но, несмотря на все то, что я о нем знала, я видела его безгрешным ангелом непорочности, поэтому не смела даже мечтать о нем как об объекте вожделения. Скорее всего, при других обстоятельствах моя любовь была бы более дерзкой, более страстной, но в тот момент, когда любимый был уже на пороге Вечности, его страдания подняли его на такую высоту, что атрофировали в моей душе все плотские желания (что, впрочем, ничуть не мешало мне быть до ужаса ревнивой и ненавидеть всех его бывших!).
Но наша любовь не стала от этого меньше. Она стала для нас обоих анестезией, помогающей хоть ненадолго забыть весь тот ужас, в котором мы находились. И все же я была несравненно более счастлива с Чарли в тюрьме, чем с Эрни – на Лазурном Берегу; а уж Саймон и вовсе стал мне не просто безразличен, но и отвратителен. Я была счастлива как никогда в жизни – настолько, что, оглядываясь сейчас назад, я не только ни о чем не сожалею, но и благодарю Бога за каждый наш день и час, за то, что мы встретились в этом мире. Если бы было возможно, я с радостью повторила бы все вновь, хотя эта запретная страсть прибавила мне немало неприятностей...
***
С начала своей карьеры, точнее начиная с дела Маркуса Смита, я вызывала интерес репортеров, так как мои дела были
