произнести:
- Ну, ты и псих! Чуть челюсть не сломал.
- Повторяю: это…моя…женщина!!!
До дома Света и Виктор шли молча. Только войдя на террасу, она спросила:
- Этот тип – из твоей прошлой жизни? Убеждал вернуться?
- Не знать бы тебе этого, ласточка. Да уж, раз догадалась.… Да. Отказался я. Хоть под старость пожить по-человечески: от ментов да от соседей не прячась.
- От соседей тебе не надо прятаться. А от … этих?
Виктор сел на стул и посадил на колени Светлану
- Боишься за своего старика… Родная моя, не волнуйся! Не такие, как эта мелочь беспортошная, скажут, что я отошел от этого. А его Натаха настропалила. Да ты не бойся. Может, он и тявкает много.… Дык, не укусит – побоится.
Словно вспомнив что-то, всплеснул руками.
- Да что ж это я? … Гостья в доме, а хозяин разговоры затеял! Пойдем-ка. Я тебя покормлю.
- Да я у тети Липы ужинала. И не хочется мне. Я все думаю про этого типа. Ведь, похоже, это его я боялась, когда сюда шла. Пожалуйста, скажи: зачем ты к нему заходил?
- Вот настырный ребенок! … Что мне его бояться? Я серьезным людям свое слово сказал. Уж за четверть-то века слово мое что-то, да значит. Сказал – сделал. А ты «Калины красной» боишься? Так я тебе вот что скажу: не те сейчас воры. Разве ж настоящий вор работать пойдет? Разве позволит себе с семьей жить? Димон взял разок, что не заработал, да на том и попался. Серьезные люди с ним дел иметь не будут. А сам он побоится меня пальцем тронуть – догадывается, что может быть дальше.
- Зачем же ты к нему заходил?
- Он любитель по ночам шляться. А ему надо было со мной поговорить. Что Натаха уехала – он знает. Значит, тихо бы не пришел. А ну, как тебя бы среди ночи разбудил? Тогда бы ты еще больше испугалась бы. Ну, теперь поняла, любушка моя? Прости, ежели все-таки заставил волноваться.
- Нет. Теперь я спокойна. Действительно – испугалась, что может что-то случиться, раз ты по-другому жить стал.
- А чтобы и я спокойным стал, хоть чайку попей. У меня – особый чай! И в магазинчик я сбегал, как к тебе шел. Так что чай будет – на разнотравьи и с твоими любимыми печенками. Не забыл еще – какие тебе нравятся.
Света прошла в комнату, а Виктор принялся «колдовать» на кухоньке. По дому разносился запах зверобоя, девясила, кипрея и еще каких-то других цветов.
Виктор принес чашки в комнату.
- Вот, в прошлом году еще собрал. Все как-то забывал тебя угостить. Сейчас печенки принесу – и совсем хорошо будет.
Светлана пила сказочно-вкусный чай и любовалась Виктором. Вернее, это был молчаливый разговор, в котором не нужно было ни слов, ни обычного понимания – игра чувств и тишины.
И только когда ей стало казаться, что в комнате зацвели цветы, а из ее рук взяли чашку, до ее сознания дошло, что она засыпает.
Виктор помог своей ласточке раздеться, укрыл одеялом и погладил возлюбленную по ее русой голове.
Она взяла его руку, поцеловала пальцы и улыбнулась, окончательно засыпая.
Светлана снова была на том острове, где когда-то цвели нарциссы. Теперь ей показался на той стороне луговины разрушенный дом, от которого осталась только груда разбитых старых кирпичей, да осколки стекла и черепицы. Отвернувшись от этого зрелища, она увидела невдалеке человека, очень похожего на Виктора. Он ждал ее. Женщина попыталась его догнать, но не смогла. Они вышли из леса, и спутник Светланы остановился, молча указывая вперед. На ее попытку вновь приблизиться к нему он отрицательно покачал головой и ушел в лес.
Утром они оба чуть не проспали: он – на работу, она – в администрацию. Быстро собравшись, они поймали попутку и доехали до поселка.
Возле общежития Виктор поцеловал спутницу в щеку и растормошил ее волосы.
- Ну что, мой рыжий котенок, твои страшилки вчерашние ушли?
Светлана только кивнула в ответ, поправляя прическу.
В администрации ей снова отдали только часть зарплаты, что теперь ее обрадовало: она еще увидит своего Хищника. А, значит,
Глава 4
Вот уже несколько дней в городе шли дожди. В день своего приезда Светлана хотела встретиться с Геной, поговорить. Она уже устала считать своими двух мужчин, не имея возможности жить ни с одним из них. Гена из-за непогоды был болен и от встреч отказывался.
В этот день дождь закончился, но Светлана не стала звонить. Вечером из трубки раздался возмущенный голос Геннадия:
- Что ж ты не приехала? Солнце целый день светит, а я из-за тебя гулять не поехал. Все думал: «Вот сейчас Света позвонит…» Ты ж говоришь, что моя мама не всегда мне про твои звонки рассказывает. Судя по сегодняшнему дню, ты и не звонишь сама, только зря наговаривать любишь. Да и зачем я тебе: ты ж недавно своего деда видела.
- Интересно, а кто у тебя, вот уже почти неделю, встречи выпрашивает? В подъезде бы тебя дождь не намочил. А, если бы меня в квартиру пустили, не надо было бы тебе с кровати подниматься. Так что не перекладывай с больной головы на здоровую. А Виктор уж здесь совершенно не причем.
- Ну, про деда я погорячился, - примирительным тоном отозвалась трубка. – А про маму ты сама знаешь – не любит она тебя. Что я с ней могу поделать? Завтра хоть придешь? Обещали солнце. Можно в парк прокатиться.
- Ах, Гена, Гена! Парки, подъезды … Я же совсем недавно твоей женой была. А сейчас снова – как школьники встречаемся. Она, ведь, не вечная. Да и здоровье – не то. Так почему же не хочет помощницу взять? Ей и любить меня не обязательно. Достаточно того, что ты меня любишь. Если, конечно, любишь.
- Что ж ты меня к себе не берешь? Раз ты такая смелая, что моей маме указываешь – что делать, значит, ты и свою сможешь на место поставить. Или ты только с другими такая смелая?
- Да причем здесь «на место»? Тебе известно, что у меня брат – тоже инвалид. Только – по нервам. А теперь посчитай. Брату положена отдельная комната. Плюс – нам с тобой нужна отдельная: тебе положено и от брата прятаться. Плюс – сын уже большой, ему свой угол нужен, возможно – комната. Плюс – матери комнату, чтоб и нам не мешала и ее не беспокоить. Где ж взять четыре комнаты, если их только две? А у тебя можно так: нам – комнату, твоей маме – комнату, а сыну и в зале неплохо будет. У вас-то не надо прятаться от моего, не всегда спокойного, брата.
- Ах, вот оно что! И тут моя мама права оказалась. Не я тебе нужен, а квартира! Сама же сказала, что мама моя – не вечная. А ты в курсе, должно быть, что таких, как я – «смертниками» называют. Ты ж еще тогда, в больнице, увидела – ко мне одна старая мама ходит. Вот и решила «к рукам прибрать». А ведь какой «несчастной овечкой» прикинулась: от мужа-изверга ушла с малым дитем… Вот и ждешь – умрем я и мама, а ты будешь в нашей квартире жить. Может, и меня бы расписаться уговорила, пока я жив.
Светлана заплакала от обиды. Ведь она действительно уже хотела предложить Геннадию расписаться, если бы он сказал: «Люблю тебя!». Но по другим причинам нужна была эта роспись ей, уже «обжегшейся» на «счастливой семейной жизни». Она подумала, что законную жену свекровь уже не будет встречать, кинув грязные тряпки на лестничную клетку – на потеху и позор соседям. А слова Геннадия о смерти болью полоснули сердце. Он и в этом был прав: она знала – как таких называют. Но ее восхищало его жизнелюбие, которое и ее согревало. Когда они познакомились, именно его пример заставил ее изменить свое страшное решение. Никто так и не узнал – почему ребенок с обычной легкой простудой попал в больницу. А лезвиями стал бриться ее брат, не зная истинной причины их появления в доме. Ей – двуногой, здоровой, молодой женщине – стало стыдно отказываться от жизни. Ей – неверующей и уже ни во что хорошее не верящей оставался шаг до отрицания Любви и самого Бога. Теперь же она – окрыленная любовью, бежала в палату к своему Гене, забыв, что недавно валялась на полу с переломанными крыльями, жизнью и выбитыми зубами.
А сейчас ее обвиняет тот, кто научил ее простому счастью – Жить. Тот, к кому, как ей казалось, испытывает самую светлую любовь.
- Как ты можешь так говорить? - Сквозь слезы убеждала его Светлана. – Я хочу жить с тобой – только и всего. А если… А если с тобой что случится… У тебя же есть и сестра и брат!... Ты думаешь, я способна отобрать, что не мое?... Я ТЕБЯ считаю моим. Но твоя мама… Мне тобой приходится с ней делиться. Вот что я не хочу делать … Я и в деревню поехала – чтоб ты только мой был. Я тебя отдавать не хочу никому!!!
Но трубка не унималась, не обращая внимания на слезы Светланы.
- Конечно! Когда ты поняла, что с этой квартирой тебе не «светит», ты другую жертву нашла: деда древнего, к тому же – пьяницу. Но там – люди ушлые. Не надейся! Тебе и там ничего не достанется!
Светлане вдруг показалось, что телефонная трубка раскалилась. Ничего не оставалось делать, как закончить разговор и избавиться от того, что приносило боль. Не обращая внимания – куда положила трубку, да и вообще, что-либо плохо соображая, на негнущихся ногах, Светлана прошла в зал и упала на диван. В повисшей трубке еще что-то кричали. Потом оттуда донеслось: «Да пошла ты…!» И был дан четкий адрес.
Слез уже не было. Боли не было. НИЧЕГО НЕ БЫЛО!..
Так вот, что видели люди! Благодарность, любовь – они принимают за тонкий расчет. То, о чем она никогда не задумывалась, приписывали ее каким-то «коварным планам».
Да, она любила и Акулинино и Криволучье. Но только потому, что там были ее Хищник и Гена.
Ей больно было представить, что эти дома опустеют без дорогих ей мужчин. Не меньшая боль ее ждала, когда она пыталась представить их мертвыми.
Сережа тихонечко подошел, присел рядом, положив голову ей на локоть. Потом побежал к бабушке.
- Мама не спит и не плачет. Мама с телефоном полугалась. Гена какой-то. Ба! А это не наш дядя Гена. Наш дядя Гена маму не лугал. Выласту – всех побью!!! Девочек обижать ниизя. Мама – моя девочка и ты моя девочка. Тока бойсые. Я тоже такой буду.
Весь вечер Сережа изо всех сил старался не шуметь.
Целую неделю Светлану не отпускали мысли о том разговоре. «Почему он так говорит? Неужели и сам так думает? Зачем она его против меня настраивает? Надеется, что другую найдет? Кто же согласится, не любя, на жизнь с человеком, над которым висит это страшное слово: «смертник»? Если только… Но ведь именно это он и сказал: « Не я, а квартира». За что?»
В пятницу вечером к ней подошел мастер – полная женщина лет 60-ти, которую рабочие «за глаза» называли: «наша курушечка»
- Золотко, что-то на этой неделе какая-то … м-м-м-м-м … невеселая была. А сегодня, и вообще, завял наш Светик-цветик. Уж не приболела ли ты?
- Нет, Татьяна Ивановна. С другом поругалась. Очень заметно?
- Да ты сама не своя. Красавица, не печалься – вон как на тебя наши грузчик да слесарь смотрят. … А, может, его ревность заела? Он у тебя, я слышала, м-м-м-м-м … не совсем обычный (ты уж извини – слухами земля полнится). А ты у нас вот какая!
- Вряд ли ревность…
- Она самая! И чего этим мужикам надо? Обстирывай, еду готовь повкуснее, развлекай.… А они все не довольны! Вот что, девонька! Давай-ка я тебя на недельку отпущу. Отдохни, с сыночкой куда сходи. Лето, все-таки. А то … Ну, какая из тебя работница будет, ежели и дальше так? Вот, прямо с понедельника и отдыхай.
По дороге домой Светлана думала над словами Татьяны Ивановны. «Может, она и права: все дело – в ревности. Он же постоянно деда напоминал. Ну, не мог он серьезно так про меня думать! Значит, если я не буду ездить
