кэналлийский язык его не раздражает, слова удивительно гармонично складывались с мелодией, и голос Росио был хорош, этого нельзя было не признать. Гребцу - рыбацкому сыну пение Алвы нравилось больше всех, веслами он взмахивал и веселее, и живее, как только начинал звучать голос кэналлийца, улыбался молодому черноволосому господину, но говорить ничего не смел. Эмиль под одну из песен приоткрыл глаза и спросил, почему Росио поет без гитары и куда он ее задевал, но больше особенных всплесков сознания у него не было. А потом, уже на самом Кольце, вблизи Ларитана, во время ночной стоянки Савиньяку стало хуже.
Мишель не спал, дежурил, сидя у костра. Врач, как обычно, осмотрел и перевязал юношей перед сном, похвалил Алву за стойкость его организма, уверил, что у второго раненого много хороших шансов, и лег спать, как и их гребец. Росио вроде бы тоже уснул, а Эпинэ спать не хотелось. Про себя он хоть и думал в последние дни, что если бы их хотели обязательно отыскать и убить, то уже бы нагнали и нашли, ночные дежурства все равно пока считал необходимостью. Мишель сломал очередную сухую ветку и подбросил в костер, как вдруг со стороны реки к их «лагерю» двинулась чья-то невесть откуда взявшаяся фигура. Человек был невысоким, словно карлик или ребенок, и одновременно с его появлением Эпинэ почувствовал, как с берега повеяло туманом и сыростью, пробирающей до костей. Он собирался вскочить на ноги и выхватить пистолеты, потребовать незнакомца остановиться, но с ужасом понял, что пошевелиться не может. Руки и ноги сковало холодом, сырость с запахом застарелой плесени забралась под плащ и рубашку. Неизвестный приближался не спеша, и в этот момент громко застонал Эмиль. Сперва юноша просто издавал стоны, как тяжелобольной человек, а потом сквозь них заговорил:
- Ли… Ли, приди, забери меня… Прошу тебя, забери… Я не могу больше, не хочу терпеть, приди и забери меня, Ли!
Мишель снова попытался вскочить, разбудить врача, прогнать незнакомца прочь, но у него ничего не получалось. Он не мог набрать воздуха в легкие для крика достаточно. Между тем, Савиньяк продолжал стонать мучительно и призывать своего погибшего в детстве брата.
- Ли, забери меня, Ли… Прошу…
Теперь Мишель с изумлением и ужасом смотрел, как из речного тумана приближается фигура подростка с зеленовато-землистым лицом Савиньяка и такими же, как у него, светлыми волосами, только черты лица были намного нежнее. Да, ведь Лионель Савиньяк погиб в возрасте двенадцати лет, с какой-то отрешенностью подумал про себя Эпинэ. И теперь пришел сюда за братом…
- Миль, я пришел за тобой, - сказал выходец, протягивая руку к Эмилю, - Пойдем.
Голос его был неприятным, скрежещущим, как нож по железу. Мишель понимал, что сделать ничего не сможет, да ему и не давал этот затекший под рубашку сырой туман… Да и если родственник назвал выходца по имени, сам позвал его к себе, спасти его уже не получится. Может, так будет лучше… Савиньяк уже столько отстрадал, и если теперь сам призвал брата и хочет уйти с ним, значит, ему совсем плохо. К чему же дальше мучиться… В любом случае, Эпинэ понимал, что у него препятствовать не получается, а все остальные и вовсе не проснулись, значит, Савиньяк сейчас уйдет и не будет больше страдать от раны, если только в мире выходцев нет страданий.
Однако, кое-кто считал по-другому. Мишель даже почти не удивился, когда за словами выходца и стонами Савиньяка прозвучал голос господина-выскочки:
- Лионель, ступай прочь! Эмиль остается со мной.
Росио поднялся со своего места, где до этого спал, и ступил вперед, встал между братьями: мертвым и еще живым.
- Ты не можешь называть меня по имени безнаказанно, - прошипел подросток-выходец, к которому еще не успел прикоснуться брат, - Я заберу с собой и тебя тоже!
«Что же он и правда делает, осел кэналлийский?!» - отчаянно подумал про себя Мишель. Вслух ничего говорить все равно не получалось.
- Нет, не заберешь, - произнес Алва, - ни его, ни меня. Убирайся прочь, пока тебе не причинили боль слова древнего заклинания. Вряд ли ты захочешь его услышать от меня?
Он подчеркнул голосом последние слова, и Эпинэ уже в который раз уверился в безумии Алвы. Пока они плыли потихоньку все это время, и кэналлиец только и делал, что пел свои песенки, да стремился хоть чем-то помогать на стоянках, насколько позволяла раненая рука, он может и сходил за нормального, но так разговаривать с выходцем мог только сумасшедший. Лионель, похоже, был того же мнения, поскольку очень неприятно рассмеялся в ответ на слова Росио и протянул к нему землистую руку.
- Пойдем со мной, глупый человек! – воскликнул он и схватил Алву за плечо, как тут же издал пронзительный визг, отдернул руку и отбежал назад, к деревьям, растущим на берегу, прижимая ее к себе.
- Я тебя предупреждал, Лионель, - спокойно сказал ему юноша, - Дальше будет еще больнее, если не уйдешь сам. Эмиль остается со мной.
Лионель его, похоже, уже не слушал, только невыносимо визжал и скулил, баюкая руку, Эмиль в это время продолжал стонать все громче, врач и гребец почему-то не просыпались, а Мишель чувствовал, что еще немного, и он и сам сойдет с ума от всех этих звуков и происходящего, но оказалось, это было только начало. Маленький выходец продолжал скрежетать, как заржавленная пила, и тут из-за деревьев, к которым он подбежал, шагнула вперед фигура большого, какого-то изломанного. Ноги у него словно были перебиты, одна рука висела, как будто неловко пришитый рукав, а самое ужасное было с шеей, вывернутой под неестественным углом.
«Арно Савиньяк… Вот как его убивали – жестоко и долго,» - подумал про себя Мишель, с ужасом уставившись на старшего выходца.
- Мой мальчик, - проговорил он, - пойдем со мной, не слушай никого. Просто позови, и я тебя заберу.
- Нет, Арно, - Росио произнес это не сразу, сначала он опустил голову и зажмурился, но только на мгновение. Теперь его глаза снова смотрели на выходца прямо, и говорил он твердо, - Вы никого не заберете. Уходите, ваш сын останется в мире живых, здесь, со мной.
Но Арно не слушал, он шел на продолжающиеся стоны Эмиля, и тогда Алва, преградив ему дорогу, сорвал с плеча рубашку и повязку, скривившись, прижал ладонь ко вновь закровоточившей ране, и протянул руку вперед, к выходцу.
- Пусть Четыре Молнии падут четырьмя мечами на головы врагов, сколько бы их ни было, - начал Росио, словно стараясь коснуться его окровавленной ладонью, и этого Арно хватило.
Выходец заорал и зашипел еще страшнее, чем Лионель, и начал отступать.
- Я еще вернусь за сыном, когда тебя рядом не будет, - выкрикнул он.
- Нет, Арно, не вернетесь, - сказал Алва, - Проход закрыт для вас и Лионеля, раз вы не послушались меня сразу. Эмиль мне нужен, и он будет жить. А вы оба – убирайтесь насовсем. Так я велю вам, и моя кровь велит, - произнес он, и на этих словах над его головой словно бы вспыхнул звездный венец, лунный свет объял красивое лицо и фигуру юноши, а оба выходца растворились в тумане, который почти тут же разогнал вдруг поднявшийся сильный ветер. Ветер выгнал сковывающую сырость из-под рубашки Мишеля, он был прохладным, но ощущать его на коже было приятно. Потом все стихло, кроме уже не таких громких стонов Савиньяка, и Эпинэ вышел из оцепенения, ощущая, что челюсть у него от последней сцены по неволе отвисла, и ставить назад ее придется чуть ли не рукой. Алва пошатнулся, потом сел прямо на землю и спросил:
- Эпинэ, у вас еще осталось что-нибудь выпить?
-А… уу, - только и смог пока произнести Мишель.
- Удивлены, - согласно кивнул Росио, - Ну что ж, я не знаю, для чего вы оказались единственным неспящим свидетелем всего этого, но раз так случилось, значит, так было надо. Объяснять я ничего не буду, скажу только, что моя кровь нужна Талигу, и я ее намерен для него сохранить, так что был бы очень вам признателен, если бы вы, Эпинэ, помогли мне перевязать плечо и принесли выпить что-нибудь покрепче. Давайте, хоть, на худой конец, разопьем какую-нибудь тинктуру из сумки врача, если больше ничего не осталось.
Алва говорил, зажимая растревоженную рану ладонью, сквозь пальцы сочилась кровь. Эпинэ, наконец, разогнул затекшие ноги и встал.
- Держите, - сказал он, доставая флягу и протягивая ее юноше, - Это касера, пейте небольшим глотком.
Потом Мишель достал свежие повязки, отыскал и чистую рубашку и вернулся к Алве, который один раз уже приложился к фляге.
- Пойдемте ближе к костру, не надо сидеть на земле, - сказал он.
Затем Эпинэ расшевелил, разжег огонь посильнее и стал в свете пламени затягивать повязку не плече Росио. Тот еще глотнул из фляги и поморщился, то ли от боли, то ли от крепости напитка. Эмиль почти перестал стонать, и Мишель глянул в его сторону встревоженно.
- Может, стоит разбудить врача? – спросил он.
Алва проследил за его взглядом и покачал головой.
- Не нужно. С Милем все будет в порядке теперь.
- Давно вы так научились разговаривать с выходцами? – спросил Эпинэ, закончив повязку и помогая юноше надеть чистую рубашку. Затем он набросил на него овчину, сделал глоток касеры сам и передал флягу обратно.
- Это был мой первый раз, - ответил Росио, тоже делая глоток.
- Вам не было страшно? – поинтересовался Мишель.
- Было, - признался юноша, - еще как, очень. Но не из-за Лионеля, и не из-за Арно.
- Вы боялись, что следующим за Арно Савиньяком из-за дерева появится ваш отец, - догадался Эпинэ.
Алва вместо ответа надолго приложился к фляге, потом отдал ее Мишелю и произнес заплетающимся языком:
- Кажется, я все допил, до конца.
- Ну тогда, пора спать, господин укротитель выходцев, - сказал Эпинэ, встал сам и поднял Росио на ноги.
На ногах юноша уже стоял совсем нетвердо, так что Мишель проводил его к самому «спальному месту» и помог там устроиться. Улегшись, Алва взглянул на него одним приоткрытым глазом, словно собирался сказать что-то многозначительное, но так ничего и не произнес, и через мгновение уснул. Эпинэ достал из припасов одну из пары оставшихся бутылок вина, откупорил ее и стал пить из горлышка. Видение звездного венца над головой Алвы не давало ему покоя, но он знал, что мальчишка ему ничего не расскажет, а при попытке более подробных расспросов – высмеет.
После этой ночи Эмиль действительно начал приходить в себя. Алва все время сидел в лодке рядом, разговаривал с ним. Лекарь хвалил состояние раны. Савиньяк помнил, при каких обстоятельствах он был ранен, и как они с Росио были спасены. Он поблагодарил Мишеля искренне, потом спросил, есть ли возможность защитить его мать, которая находилась в Сэ и была на сносях, на последних сроках. Эпинэ не знал и не стал лгать. Впереди был еще изрядный кусок дороги, и заезжать в Сэ он не собирался, это было небезопасно. О гибели отца Эмилю не говорили, а он не спрашивал, либо обо всем догадался, либо был еще недостаточно здоров, чтобы все сопоставить, но уже было видно, что у юноши есть характер, и он не расклеится слишком. Савиньяк нравился Мишелю больше Алвы. Не смотря на свое самочувствие и их незавидное положение, Эмиль часто улыбался, когда ему помогали или к нему обращались, не едко, как Росио, а доброжелательно. С того момента, как светловолосый юноша пришел в себя, в их вынужденной компании словно бы немного спало напряжение, которое Алва, по ощущениям Мишеля, как будто специально
