бумажной работёнки. А нет – так нет, и закроем на том недописанную страницу несостоявшегося романа. А пока не мешай работать, а то скоро вернётся рыжий, - и принялась за копировку, не обращая внимания на друга.
Но тот, облитый неприязнью с ног до головы, не унимался, не желая признать себя отвергнутым без причины.
- Я знаю, отчего ты брыкаешься. Сашку хочешь склеить, ведь так?
- Вот ты-то точно дурень! – не поднимая головы, определила хитрая бестия.
А тот:
- Учти, что у него в институте – каждая вторая, и не тебе чета! – поопасил учёный осведомитель.
- Уймись! – отчеканила не чета. – Не мешай работать, а то скоро вернётся рыжий, а мы ничего не сделали, - и принялась за копировку, не обращая больше внимания на мятущегося в обиде ухажёра.
А рыжий шеф тут как тут, лёгок на помине, и часа не ушло, как исчез.
- Ну, как дела, дятлы, много выклевали? – поинтересовался весело.
- Кончаю, - похвалилась усердная новенькая.
- А ты? – подошёл к надутому Родиону. – Учти, что характеристику тебе я писать буду.
- Учту, - угрюмо буркнул нерадивый поклёвщик, не выполнивший полудневного задания.
В коридоре послышался шум многих шаркающих шагов и приглушённое бормотание
- Ладно, детки – перерыв, - обрадовал шеф, - после обеда подгоните.
Вал-Вал своих обедами не баловал, разумно полагая за обильной трапезой у главного геолога здешней экспедиции, у которого пристроился на всё лето в обмен на сотрудничество в институтской печати, что всякая пища убивает мысль. За свою он не беспокоился, поскольку, защитив докторскую и надеясь пролезть в членкоры, считал, что она ему уже не понадобится. А подопечные обходились кто «таком», а кто чем попало, и Вика с Софьей подались, как и уговаривались, на местный базарчик.
- Камбала, палтус, морской ёрш, окунь, краснопёрка, - перечисляла знаток морской фауны, передвигаясь вдоль короткого базарного прилавка, устеленного смоченными дождём свежими, вялеными и копчёными рыбинами, пока не дошли до конца, где на мешковине распластался красный зверь, уставившийся на покупательниц вываренными глазищами. – Во! – восхищённо воскликнула Софья. – Его морское сиятельство – краб! Видела когда-нибудь?
Вика, зачарованно глядя на красное чудище, покачала головой.
- Нет, - и добавила, чтобы не казаться полным лохом, - из банки ела.
- Возьмём? – Софья уже внимательно осматривала клешнятого, чуть не обнюхивая. – Разоримся?
- А он не живой? – засомневалась тупица. – Как его едят-то?
Софья – к продавцу, ражему дядьке явно хохлацкого рода.
- Как варили-то такого?
Браконьер залыбился, чувствуя наживу.
- А так, поочерёдно в ведре: сначала одну половину, а потом другую. Да вы не сомневайтесь, проварен что надо.
- Как понесём-то, - ещё сомневалась Вика. – Страшно в руки брать.
- Я вам упакую в мешковину, в газеты – не видно будет. Да и никто не обратит внимания. Берите, утром попался, сеть подрал, чинить надоест. Берите, недорого возьму, вы же приезжие? – а сам уже заворачивал, упаковывал, нещадно ломая красоту, и шпагат нашёлся. Заплатили, не торгуясь, поскольку не знали настоящей цены, но, судя по довольному виду продавца, явно переплатили.
В своей комнатушке разложили добычу на табурете, поскольку стола не было, и под наставление старшей, с бесстрашием и без сожаления с хрустом разламывая морепродукт, принялись за дегустацию деликатеса.
- Ну, как? – поинтересовалась довольная Софья, ловко извлекая из клешней нежное сладковатое, пахнущее морем, белое мясо.
- Вкусно, - кислилась кириешкина дочь, заедая по-сермяжьи краба хлебом. – Но колбаса лучше.
Софья даже поперхнулась.
- Совсем свихнутое поколение! – пожалела напарницу и ей подобных. – Скоро вас от суррогатов в пакетиках и тюбиках не оторвёшь, нормальной шамовкой не накормишь – болеть будете с прокажённым желудком. – Сама она уничтожала зверя за милую душу, а Вике всё чудилось, что он живой выползает из моря, и она с трудом подавляла отвращение и тошноту. Однако, худо ли бедно, насытились обе, можно подумать и о рутинной жизни. – Тебе пора идти творить, - напомнила старшая, - а я, пожалуй, здесь поразбираюсь со своим барахлом, - и вольготно улеглась, расслабленно вытянувшись, на раскладушку.
- А этот? – показала Вика глазами на изрядно недогрызенную часть краба. – Может, отдадим на кухню?
- Вот ещё! – возмутилась Софья. – Сожрут и не подавятся! Спасибо не скажут! – подложила руки под голову. – Кто им мешает такого же? Но нет – экономят на всём, жмоты! Здесь томятся на командировочных, а зарплату копят там. Дудки им, а не краба! Сами вечером прикончим, - и добавила: - с макаронами. Давай, топай, пока не ливануло по-настоящему.
И поплелась раба компиляторская. А погода по-прежнему не миловала: небо хмурилось, затянутое непроницаемой хмарью, капали частые и крупные дождевые слёзы, сменявшиеся порой сплошным занудным плачем, и всё в мире, включая настроение, было беспросветно серым. Запахнувшись поплотнее по-наполеоновски в плащ и накинув на голову защитный капюшон, почапала, спотыкаясь и соскальзывая в непривычных резиновых ботфортах с узкого тротуара, уже знакомой дорожкой на уже ненавистную канцелярскую службу. Зачем она здесь? Ей-то думалось, что в экспедиции все живут единой беспорочной семьёй, а оказалось, что они даже здесь, вдали от цивилизации, каждый сам по себе и для себя. Или только эти, приезжие, с укоренившимися цивилизационными привычками к обособлению и эгоизму? А местные, впитавшие с рождения свободу и дух тайги и моря, не такие чёрствые? Они излечат? Так, успокаивая себя, добрела до конторы, до кандального прибора и, затаившись в себе, просидела до конца смены, ожидая хоть какой-нибудь призрачной перемены и не зная, как и чем её приблизить.
Дождь то моросил, то лил три дня, не давая распрямиться, расправиться скукоженному телу. От холода спасала телогрейка и печка, которую топили беспрерывно, благо и щепок, и дровяных отходов во дворе было предостаточно. Вечерами толклись у печки, и Вал-Вал, навещая утомившуюся от безделья кодлу с инспекцией её состояния, рассказывал, но больше для себя, чем для молодых, критически настроенных от неустроенного быта и дурной погоды, про свои плиты, разломы, вулканические пояса и всякую другую дребедень, понятную свихнутым мозгам. По нему, так Земля наша - довольно хрупкое и ненадёжное космическое пристанище, быстро остывающее и растрескивающееся так, что вблизи поверхности образуются какие-то литосферные плиты, перемещающиеся по какой-то вязкой астеносфере. Они, эти плиты, то расходятся, то сталкиваются друг с другом, да так, что какая-то с усилием и нехотя подлезает под другую, а с места стыка прорываются на современную поверхность вертикальные вулкано-магматические потоки, и следы их надо найти, чтобы обезопасить расселение народов и для поисков всяких драгоценных металлов и камней, образовавшихся в благополучных для них условиях чрезвычайного давления и громадных сверхъестественных температур. Чушь какая-то! Выходит, и Земля – ненадёжная опора? На что же тогда опереться, устоять от природной и душевной непогоды? Или все мы, человечишки, принуждены собачиться в порочном мире и суете, не трепыхаясь? Давить их в себе? Себе же хуже. Стоит ли, и на сколько себя хватит? Прав Витюля: каждый из нас – большой порок на неустойчивой планете, лишний на ней, пришелец, и никогда нам не найти себя.
А учёные, не парясь о тщетности своего существования, дулись себе, отрешившись от неустойчивой земной жизни, азартно и ожесточённо, в картишки на носы, и у некоторых они уже вздулись и превратились в сияющий красный фонарь, а всё неймётся. И о геологии, которой служат и от которой кормятся и сквалыжничают, ни полсловечка, как будто и нет научных увлечений, без которых наука мертва, тормозит и трещит по всем швам, как разломы между плитами. Тоскмотина! Вечернее прозябание немного скрашивал транзистор у одного из любителей поп-хлама, но лучше бы он его не включал, не колошматил по размякшим и без того от погоды мозгам. А тут ещё рыжий, оправдывая нахальную природу рыжих и предупреждения мальчика Роди, вознамерился скуки ради прощупать слабые местечки у тоскующей попутчицы в науке, уткнувшейся в пресный детектив и скромно затаившейся в углу, закутавшись в защитный куклуксплащ. Приставания назойливые, наглые, липучие, с обманными смешками, за которыми скрыто легко угадываемое любой женщиной желание кобеля попользоваться телом. Пришлось вежливо объяснить козлу, что она не из тех, кто готов, и вообще не в его ореоле, да и Софья помогла, напомнив Александру Петровичу про институтских Жаннетт, Жоржет, Мюзет и прочих Колетт. Да и Вика не любила, терпеть не могла вот таких масляных приставал, преследующих ради собственных наслаждений. И хотя в институте и позже имела много поклонников, но никогда не соглашалась на временные, ни к чему не обязывающие связи.
С выходным наступила заминка в осточертевшем копировании, но только не для учёных тлей, собиравшихся под понукания Вал-Вала расползтись по таёжным маршрутам. И Софья Иннокентьевна – тоже. Оставаться Вике одной было муторно, и она напросилась в напарницы к ней, пообещав не ныть и быть надёжной помощницей, ничуть не хуже Родиона. Тот, обрадовавшись возможности отлынить от ползанья по сопкам с тяжёлым рюком, тоже поручился за надёжность ненадёжной подруги. Да Софья и не очень сопротивлялась, избавившись от мужского догляда и решив для субботней пробы выбрать маршрут полегче.
- Хорошо, - согласилась, удовлетворённо улыбнувшись, - двинем на отвалы ближайшего, уже заглохшего, рудника, а заодно побываем на сопке, где я в прошлом году надыбала приличные гранаты в кремнях. Может, удастся наткнуться на пиропы, если пацаны не выковыряли.
- А им-то зачем? – удивилась Вика.
- Среди здешних огольцов есть такие выдумщики и умельцы, - пояснила минералог, - что из ничего делают свой первый бизнес. Собирают по отвалам и обнажениям, выпрашивают у горняков и геологов красивые кристаллы небольших размеров, обрабатывают, кто как может и помещают в деревянные полированные ящички с решётчатыми гнёздами для каждого камушка: кварца, кальцита, граната, галенита, пирита, пирротина и других, что попадёт, и продают в качестве сувениров. Очень даже расхожий презент.
Вышли так рано, что у Вики глаза ещё не успели очиститься от сна и как следует разлепиться. Утреннее недогретое красное солнце без единого дарственного согревающего лучика с трудом выкатилось из слоистых серых с подсинением облаков, чтобы не согреть, а поприсутствовать, лодырничая, рядом с трудом пробуждающейся субботней природой. По двум поваленным и обтёсанным сверху стволам деревьев перебрались через ручей-умывальник и пошли по еле угадываемой, заросшей высокой травой, дороге вверх по долине, всё время улавливая серебристые звуки скрытого посторонь ручья, перекатывающегося через чуть обнажённые сглаженные валуны. Невесть откелева налетели назойливые коричневые сойки, местные сороки, и заскрежетали-заверещали над головами в верхушках деревьев, предупреждая обитателей леса, что в него вторглись чужаки. И не отставали, пока дорога не пошла в гору. Но прежде пришлось попрыгать по камням через прозрачный ручей, из которого набрали во фляги запас холодного
