и шел тихим шагом дальше. Вот он поднял руку вверх, чтобы я остановился, и кивнул вправо.
Там среди кустов на небольшой полянке паслись две косули. Они поминутно поднимали мордочки вверх и вслушивались в лес. Иногда они касались, телом, лбами, губами или просто смотрели, как бы любуясь друг другом. И было во всем этом столько доверия и любви, что у меня даже и мысли не возникало выстрелить в них или как-то вспугнуть. А сколько трелей, щебетанья, уханья и аханья, чириканья и кукованья, чмоканья и перестука я услышал на рассвете или на закате в этот переход через перевал. Мы еще походили немного по лесу и вдруг вышли к нашим лошадям. Ну, Бару, ну, следопыт! Действительно, лес для него – дом родной.
Проехали еще часа два и все – лес кончился. Дальше дорога спускалась серпантином вниз уже по открытому пространству.
Перед нами была долина. Она широкой дугой уходила влево и вправо от нас. Внизу просматривалась дорога, а за ней блестела река. Справа склон постепенно поднимался от дороги вверх и дальше становилось все круче и круче, переходя в скальную стенку, почти нависающей над дорогой. В общем, через полчаса и мы будем на нижней дороге.
Вдруг Бару показал рукой вправо. Там внизу была видна группа всадников и между ними то ли пролетка, то ли карета с откидным верхом, запряженная парой лошадей. Всадники иногда приближались к пролетке, а потом отъезжали, или просто перемещались в разных направлениях. Мы спускались вниз и наблюдали за этой группой всадников. До них было километра полтора-два, когда я заметил, как высоко над ними запрыгали камни. В горах это бывает. Животное, или зверек какой или просто ветер стронет с места камень, а он и покатится вниз, увлекая постепенно за собой другие камни. И вот уже грохочет камнепад. Хорошо если камни мелкие! Это так опасно! Тут надо или убегать в сторону, не спуская глаз от склона, или спрятаться в пещере, или... А лучше не попадать в такое место! Это я так мысленно рассуждаю и смотрю туда вниз.
А там действительно был камнепад! Мы видели, как камни прыгают с уступа на уступ, как некоторые, ударяясь о скалы, разбиваются на мелкие осколки, а другие, прыгая, летят дальше вниз. Там услышали и уже увидели грозящую им опасность. Кто-то повернул лошадей назад, кто-то вздыбил их, как бы раздумывая куда скакать. Было видно, как кучер пролетки попытался развернуться, но не смог, так как справа был крутой обрыв и река, а слева нагромождение придорожных камней и суетящиеся всадники. Только догадываться можно было, какой там был крик, шум и гам.
Очевидно, кучер все-таки решился проскочить вперед. Он развернул пролетку на дорогу, привстал и стеганул лошадей. Лошади рванули и... В этот момент несколько камней вылетели сверху и с треском ударились о придорожные валуны и обломки скал. Один из них ударился и раскололся на множество осколков. Они шрапнелью пролетели над пролеткой и сбросили из пролетки кучера. От этого грохота, обезумевшие лошади, чуть не оборвав постромки, рванули и понеслись по дороге с вжавшимся в дно пролетки человеком. Большая часть всадников успела отъехать от опасной зоны и только несколько из них периодически вздыбливали лошадей и размахивали руками. Очевидно, никто из них никак не мог решиться прорваться сквозь камнепад.
А взбесившиеся кони мчали пролетку по дороге.
– Они разобьются на повороте! – крикнул Бару и пришпорил коня.
Я резко ударил ногами коня под брюхо и, опередив Бару, поскакал к нижней дороге. Я хотел успеть к месту пересечения дорог, но опоздал на мгновенье. Пара лошадей, роняя пену, с грохотом промчалась мимо. Не задерживаясь ни на секунду, я поскакал за пролеткой. Сзади что-то кричал Бару и жестами показывал, что бы я уступил ему дорогу. Но меня захватил азарт погони и желание любой ценой догнать и остановить лошадей. Я пригнулся и хотел уже плеткой подстегнуть моего коня. Но его тоже захватил азарт погони, и он поскакал еще быстрее. Вскоре я поравнялся с пролеткой и увидел в ней испуганное лицо женщины. Через мгновенье я скакал рядом с лошадью пролетки. Я никогда не останавливал лошадей на скаку и не знал, как это делают. Попытался несколько раз схватить за уздечку, но лошадь так отчаянно махала головой, что я все время промахивался и чуть не сорвался со своей лошади. Тогда я изловчился и перепрыгнул со своей лошади на другую, ухватившись за гриву и прижавшись ногами к ее бокам. Я начал понимать, что так я долго не проскачу и свалюсь. Справа от морды лошади тянулась веревка и где-то внизу волочилась по земле. Мне удалось схватить ее правой рукой, и я стал наматывать ее на руку. Я думал, что если я подтяну ее к себе и натяну поводья, то лошади остановятся. Да и не думал я ничего! В этот момент я увидел, что дорога делает поворот влево, и, если мы не впишемся в него, то вылетим к обрыву. Вот, блин! Или лошадь взбрыкнула, или я не так сидел или не крепко держался, но меня вдруг подкинуло, и я упал вниз между лошадей...
БАРУ
Я знал, что Сергей плохой наездник. Так просто скакать – он еще ничего, а тут все уже было на уровне джигитовки. Несколько раз я пытался его опередить, но ширина дороги не разрешала сделать это. Я кричал, звал его, но безуспешно. Но вот когда ширина дороги увеличилась, и я поравнялся с ним, но он вдруг перепрыгнул на другую лошадь. Я уже ничего не мог сделать и только с тревогой смотрел на эту бешеную скачку. Иногда у меня все обрывалось внутри, когда Сергей пытался что-то сделать. Неожиданно он наклонился вниз и …упал. А лошади мчались дальше. Вот правая рука Сержа дернулась за натянувшимся поводком, и его тело кулем поволоклось, подпрыгивая на щебенке и неровностях дороги. Это конец! Через некоторое время лошади остановились. Их морды прижимали вниз натянутые поводья. До обрыва было шагов 15-20.
Я спрыгнул с лошади, подбежал ближе и посмотрел вниз. Там под пролеткой неподвижно лежал Серж. Я подлез под пролетку и обрезал поводья. Затем отвел пролетку с лошадьми в сторону и снова подбежал к Сергею. Он был без сознания и еле дышал. Я осторожно перевернул его на спину. Все лицо его было в ссадинах и в крови. От одежды остались какие-то лохмотья, ноги были ободраны до крови, а правое бедро сильно кровоточило. Я не знал, что делать и с чего начинать.
Тут я услышал легкий вскрик и чье-то прикосновенье к плечу. Оглянувшись, я увидел красивую девушку. По одежде было видно, что она из знатного дома. Округлившиеся от испуга глаза еще больше подчеркивали ее красоту. Я понял, что это была спасенная пассажирка из пролетки. Однако ее испуг и растерянность длились недолго. Она пощупала пульс Сергея и облегченно вздохнула. Затем выпрямилась и стала призывно махать рукой к приближающимся всадникам. Вскоре вокруг нас образовался круг из лошадей и спешившихся всадников. По возгласам я понял, что ее звать Валида. Очевидно, она имела здесь какой-то авторитет, так как приказала всем отойти метров на 15 и позвала какого-то Терапа. Вскоре к нам подбежал мужчина средних лет. Наверное, это был их лекарь.
Он осмотрел голову Сергея, осторожно прощупал тело, руки и ноги и сказал, чтобы принесли его дорожную сумку. Из нее он достал какие-то жидкости, мази и моток узких тряпочек. Протерев, помазав и перевязав наиболее кровоточащие раны, он крикнул в "полушепотную" толпу. Оттуда подбежали двое молодых парней, и они положили Сергея на переднее сиденье пролетки. Мне показали, чтобы я запрягал лошадей. Кто-то из всадников вскочил на козлы, но Валида что-то крикнула ему и показала рукой на меня. В пролетку сел лекарь с сумкой и Валида, которая пыталась правой рукой придерживать голову Сержа. Левой рукой она коснулась меня, и когда я повернулся к ней, она махнула рукой – вперед. Мы поехали, а оставшиеся всадники о чем-то громко спорили. Но мне это было и не интересно. Что с Сержем? Как он? Сейчас это было для меня главным!
Для особо нетерпеливых: через месяц Сергей уже гарцевал на коне.
20.Каштаны https://fabulae.ru/prose_b.php?id=119505
Татьяна Трубникова
Евгения Егоровна была совсем старенькая, сухенькая, с мутными глазами, лицом, изборожденным годами и ветрами жизни. В любую погоду, даже летом, ходила вдоль дома или стояла у подъезда, укутанная, будто в кокон, во множество одежек. Она казалась такой ветхой, что, если б предательский ветер забрался внутрь ее одежд, он, быть может, не нашел бы там ничего, за что можно зацепиться… Наверное, есть такое время в глубокой старости. Человек постепенно теряет материальную оболочку. Остается один дух, смотрящий на мир и людей из-под морщинистых век. Я всегда думала, что люди умирают от скуки… Просто им нечем жить. Не о чем. Не с чем. Не для кого. Такое часто случается, если люди живут будничной, физической жизнью. Их дух неразвит, они не дерзают, сила и безудержность авантюры им не знакома. Им скучно. Поэтому они уходят. Это не относится к людям, вырванным из жизни болезнью или каким-либо несчастным случаем. Это о тех, кто прожил все, что можно прожить на этой земле. Кто видел все и устал. Конечно, устать можно и в тридцать, и в двадцать. Можно устать и духом. Недаром Сергей Есенин писал: «Неужель под душой так же падаешь, как под ношей? Дорогие мои… дорогие… хор-рошие…». Да, такое случается с теми, кто рожден старым. Будто древняя душа, видевшая мир не раз и не два, и не три. Она все знает наперед. Ей просто надо успеть все сказать, все. Такими были Сергей Александрович Есенин, Александр Сергеевич Пушкин, Михаил Юрьевич Лермонтов, Рембо, многие гении.
Ах, да, я отвлеклась от Евгении Егоровны. Вроде, была она обычной старушкой. Меня всегда удивляло: своими подернутыми белой дымкой голубыми глазами она видела прекрасно. Как вблизи, так и издали. Всегда я с ней здоровалась. Сначала даже вздрагивала, когда в ответ слышала бойкое, ребячливое «Привет!». Много позже я поняла, что просто она такая: ребенок. Добрый ребенок. Ей восемьдесят семь, но она не старше двенадцати. Когда я об этом догадалась, все встало на свои места. Или это свойство очень глубокой старости? Когда человек проходит все искушения, все страсти, все обиды. И все это сбрасывает с себя, как ненужные, вычурные одежды, которые к лицу только молодости. А ей, зачем они ей сейчас? Пустая игра. Простой платок, сверху – шапка, пальто с немодным стертым воротником, вязанные кофты, - для тепла и только. Человек в старости сбрасывает с себя одежды страсти и обид, чтобы снова стать ребенком, снова любить только солнце и все вокруг, любить безусловной беспредметной любовью, как умеют только дети. Наверное, она грустила, что не может прыгать, как дети, резвиться во дворе, играть в снежки. Что приходится стоять неподвижным коконом, с запертой, еще спящей, но готовой вот-вот улететь бабочкой-душой.
Была весна, взорвавшаяся первой робкой новорожденной зеленью на ветках. Заласканный, заколдованный маем воздух вливал внутрь, прямо в сердце, такую теплынь, что хотелось улететь. Я проходила мимо Евгении Егоровны, одетой чуть легче, чем зимой, и услышала: «Таня! Подойди!». Ничуть не удивилась, что она знает мое имя: эка невидаль, я в этом подъезде двадцать лет живу. Всегда гадала: откуда взялась эта старушка? Раньше ее никогда не видела. Стоит столбиком возле подъезда: безмолвная, спокойная.
«Понимаешь, мои внуки никак не могут найти
