видимо, основывалась на том, что просто один добрый человек встретил другого такого же доброго, и, незримо работающий внутри каждой живой сущности прибор, определяющий, как в военном самолёте «свой» - «чужой», безошибочно пикнул – «свой». На Гульжан Акимовну этот прибор у спонсора никак не пикал, а только шипел и потрескивал, тужась выдать результат.
«Проблема Петровича» заключалась в том, что уволить его не было никакой возможности, потому как он уже давно стал частью детского дома, такой же как дети и территория. К тому же и с детьми и с территорией у Петровича была любовь, давняя и взаимная. И если он мог, не напрягаясь, послать по матушке и директрису, и любое другое начальство, и полуначальство, то территорию и детей он обихаживал, как родных, без всяких на то указаний. К тому же на ту зарплату, что получал завхоз, других желающих было не найти, а если бы и нашлись, то только с умыслом чего-то дополнительно уворовать, чего Петрович себе позволить не мог, в силу особых внутренних законов и понятий. Понятия эти сформировались у завхоза сначала в армии, потом на зоне, а потом в монастыре где он провел немалую часть жизни, но так и не прижился. Своей семьи у него не получилось, и теперь он жил интересами этой большой общины-семьи, в которой чувствовал себя и папой, и дедушкой одновременно. Всякий раз посещая сей детский дом, Фёдор Иванович втихаря, через водителя, передавал Петровичу большую бутылку «Виски». На этом «вискаре» завхоз настаивал потом кизил и лимон, чтобы хоть как-нибудь сбить мерзкий запах фирменной сивухи. Так называемая «проблема Петровича» заключалась даже не в том, что он пил в ежедневном режиме, а в том, что он в том же режиме говорил. А говорил он только то, что думал, прямо и резко, как дрова колол. Он мог небрежно относится к повседневным своим обязанностям, но когда зимой лютый мороз порвал всё отопление в детском корпусе, он быстро соорудил из бочек три «буржуйки», установил их в актовом зале и трое суток без сна, не останавливаясь, топил их, пока весь детдом в этом зале жил, и никто даже не кашлянул ни разу. Потом, когда ремонтники наконец все починили, он эти три дня себе вернул, беспробудно пропьянствовав в мастерской, где и жил.
Интересно, что все визиты Федора Ивановича всегда заканчивались в той же мастерской, где он уединялся со Петровичем и о чем-то долго беседовал. Содержание этих бесед интересовало всех, а особенно Гульжан Акимовну, но о том, чтобы спросить о них Петровича, не говоря уже о Фёдоре Ивановиче, даже подумать было неловко. Представить себе, что Петрович стучал на персонал или жаловался спонсору на жизнь совсем не укладывалось в образ завхоза, а о чем ещё можно было рассуждать битых два часа с глазу на глаз в неопрятной каморке Петровича никто не понимал. Стало быть – тайна какая-то, а тайна рядом всегда опасна. Ну если и не опасна, то неприятна.
Общий выход персонала на встречу спонсора Петрович, как всегда, проигнорировал, и ждал его у себя в каморке. Не то чтобы ждал, не готовился специально, просто знал, что придёт.
Свита, теперь с Фёдором Ивановичем во главе, совершила дежурный обход по детскому дому, все слова и просьбы были сказаны, и встречные обещания получены. В одной из комнат произошла внезапная задержка, которая и изменила весь намеченный двумя сторонами план посещения спонсором детского дома.
Когда все вошли, детишки послушно встали и громко поздоровались. Комната предназначалась для игр и обучения детей начальной школы и спонсору показали новые парты и пособия, купленные только недавно. Дети были искренне, по детски рады, что Фёдор Иванович пришел, он это и видел и чувствовал, и ему всегда было неловко перед ними. И всегда огромное чувство вины, всеобъемлющее, непонятное, тревожное охватывало его, когда он наконец их видел. И он терялся и понимал, что никакими подарками и никакими деньгами, он никогда не сможет дать им именно то, в чем они действительно нуждались. И если он поддастся порыву и начнет им всё самое нужное отдавать, вот сейчас, здесь, сразу, то сердце его не выдержит и разорвется на части, и он умрет, но не насытит их детские сердечки любовью. Его просто не хватит на всех и от этого он страдал.
Он уже хотел уйти, но перед дверью его остановила девочка лет пяти-шести, маленькая, черненькая, с раскосыми азиатскими глазками, чем то похожая на учительницу Оленьку, очень сильно похожая. Она просто встала перед ним и протянула вверх ручки. Он понял. Он поднял её на руки, а она обхватила его шею своими маленькими ручками и сильно-сильно прижала к себе. Так они простояли минуту, другую, и уже неловкая пауза возникла и поселилась в комнате для игр и обучения. Девочка не разжимала рук, а он не смел её оторвать от себя. Все вокруг молчали, а девочка все давила и давила ручками на шею, как будто хотела сразу получить всю мужскую недополученную ею энергию, отца, брата, мужа, друга. И уже двинулась навстречу Гульжан Акимовна, чтобы отнять ребёнка от мужчины, но он остановил ее взглядом, и во взгляде не было вежливого «не мешайте, пожалуйста», в нем было жесткое мужское – «стоять, я сказал!!!». И как только его взгляд пригвоздил директрису к полу, девочка поцеловала Федора в щеку, прошептала на ухо: «Я тебя люблю», и ослабила хватку. Он аккуратно поставил девочку на пол и повернувшись увидел тридцать детишек, дисциплинированно стоящих друг за другом в очереди к нему на ручки. Ком встал в горле. И всю жизнь потом, при воспоминании об этой очереди, проклятый ком возвращался в горло и выдавливал слезы из глаз, и снова возвращал огромное чувство вины, не избытое, не ушедшее.
А тогда он всё сделал правильно, он попросил свиту уйти и заняться своими делами, а сам остался поднимать и держать на руках детей, столько сколько им надо, не торопясь и не подгоняя. А детишки просто стояли в очереди, не толкались и не просились вперед, и ничего не говорили, и даже не обсуждали потом, словно это был хорошо и давно разученный ритуал. После объятий дети расходились, садились за свои парты, и молча смотрели на чужие теперь объятия.
Когда он отпустил последнего ребенка, он долго стоял перед классом, как учитель, которому задали вопрос не имеющий решения, а дети молчали и смотрели на него с любовью. Не дай вам бог такую муку…
А он все стоял и стоял, и вдруг понял, что сейчас он просто разревётся, безудержно, сам как ребёнок, оголенный, бессильный перед всем миром. А ком в горле уже не давил, уже рвал его всего. Он сказал только одно слово: - «Простите…» и вышел из класса.
А выйдя в коридор, он судорожно рванул галстук с шеи и бросил его на пол. Потом всё-таки всхлипнул и, шатаясь, вышел из детского дома… и надолго исчез в мастерской Петровича.
22. Вечер https://fabulae.ru/prose_b.php?id=58939
Сергей Блик
Маленький мышонок, прижавшись в углу большой комнаты, вдруг вспомнил о сыре, спрятанным недавно им, по-случаю, в самом дальнем углу, небольшой, но уютной норки…
Норка показалась ему, именно сейчас, самой уютной, и очень родной и надежной.
Сердце его нещадно колотилось, после продолжительного бега по дому. Спина, как единый пульс, колотилась в такт сердцу, и ему показалось, что вся комната, весь, громадный двухэтажный дом, - дрожали вмести с ним....
Перед мышонком сидел серый громадный кот Васька. Кот не был голодный, и за мышем он побежал просто- ради спортивного интереса, даже наверное - просто сыграл наследственный инстинкт рода. Набегавшись по этажам большого дома, Васька - загнал мышонка в угол, где не было прохода под мебелью. Теперь, загнав мыша, присев, он просто с наслаждением, спокойно стал наблюдать за мышонком, облизывая усы и правую лапу.
Азарт его потихоньку пропадал, поскольку мышь не двигалась, а трогать мыша, и не приведи его Господи есть, Ваське -не хотелось. Поэтому он с угасающим азартом, но с интересом присел и стал наблюдать....
Мышонок, видя отсутствия путей отступления, сперва жутко испугался, сердечко его, после продолжительного бега по дому, чуть ли не выскакивало из груди. Но почему-то он вдруг понял, скорее даже просто почувствовал, каким-то новым, усиливающимся чувством, что давний и страшный враг рода мышиного- кот Васька, ничего не собирается предпринимать опасного в его адрес.
А сыр, внезапно вдруг вспомнившийся ему, почему- то начал распространять- запах....
Он вдруг вспомнил, что не пригласил на сыр - своих близких родственников.
Если всё обойдётся, обязательно приглашу!
Подумалось ему, и сердце, как то само собой успокоилось, придумав и свернув на новый ход мыслей....
Васька с удивлением стал наблюдать отсутствие ужаса в глазах мыша, исчез и навязчивый запах страха...
Что происходит?
Жертва не боится?
Свои Собственные мысли и чувства изменились и абсолютно новые ощущения начали наполнять его.
- Для чего я бегаю за ним?
- Есть его?
- Не буду!!!
- Поиграть в догонялки?
- Пожалуй да!
- Но это - уже надоело, он слишком сильно боится меня...
- Интересно, насколько долго мне хватит инстинктивных забегов?
Хозяин кормил кота отменно, и кот верой и правдой отрабатывал свой хлеб. Мышей давно не было в доме...
Хотя, это было конечно же лукавство, дома -жил маленький мышь, но он как то прижился, не нанося съестным припасам в доме сколь нибудь значимого особого урона и с молчаливого согласия хозяина и кота, они делили дом....
И для спортивного интереса Васька конечно же гонял мыша по дому - регулярно -раза два в неделю, так, для поддержания формы.
Мышонок нельзя сказать, чтобы сильно боялся, но инстинкт - делал своё дело.
Страх периодически подступал и сильно сковывал его, слёзы выступали на маленьких, черных глазках- бусинках, во время погони- по дому, от страха, от желания изменить что- либо и одновременно от сожаления невозможности изменить ситуацию...
Но тут вот мысли обоих, не сговариваясь, почему-то начали одновременно двигаться в одинаковом направлении, новом и пока неизвестном, ... пора познакомиться поближе и подружиться, но гнусный страх миллионов предыдущих поколений мыша - мешал ему, а азарт генов охотника каждый раз напоминал коту, о необходимости гонять мышей....
Кот Василий ещё раз взглянул на мыша и с недоуменным видом пошел обратно к мисочке молока, периодически поглядывая на мышонка - не слишком ли быстро тот убегает...
Мышонок, переведя дух, тоже успокоился и неспеша побежал в норку, чтобы завтра всё началось опять, снова и снова, пока однажды, в один из тёплых осенних дней, они не вспомнят новое состояние, договорятся и спокойно начнут дружить, скучая просто без общения и без погонь.
И как нибудь, кот Васька и мышонок спокойно сидя рядом на подоконнике, будут наблюдать вечером закат, просто так, потому что это красиво.
И не надо будет спорить друг перед другом, что цвет заката не такой как вчера, а потому, что он снова наступил и он красивый....
23.Как я не устроился на работу https://fabulae.ru/prose_b.php?id=44556
Вадим Дергачев
Так и подмывает желание рассказать, как в наше, такое казалось бы инновационное и динамичное время, происходит приём на работу в разного рода фирмы и окологосударственные учреждения – что-то вроде Фонда, не стану называть какого (это на всякий случай, сами понимаете). В Интернете можно отыскать довольно много
