подходящий ключ от почтового ящика. Нигде поблизости нет таких болванок. Говорят, на рынке хорошо делают ключи. А мне туда не добраться… Вдруг ты там будешь?». Вздохнула. Голосок у нее был нежный, ничуть не старческий. Она будто оправдывалась, что внуки не могут ей помочь… Я кивнула. Мне не трудно. Спросила, как ее зовут. «Женя…». «А по отчеству?». Она смущенно улыбнулась. «Баба Женя». «Нет, я так не могу…». Пришлось ей сознаться, что она Евгения Егоровна. Вот таким было наше знакомство. «У меня только один ключ, понимаешь, Тань?». Я взяла его и обещала беречь. На следующий день уже принесла ей ключи. Она все допытывалась, сколько они стоят. Только разве я могла взять с нее деньги? «Чепуха какая». Ведь правда, копейки. Она улыбнулась смущенно и светло. Будто помолодела. Смотрела задорно и как на родную: мы одной крови, из тех, далеких лет, из социализма. Когда просто попросить соседа починить кран и стрельнуть десятку до получки. Когда можно постучать в соседнюю дверь, если в борщ не хватает луковицы. Когда девочка лет семи в пушистом веере ресниц стоит на пороге с тарелкой спелой клубники из своего сада и спрашивает: «А Таня дома?».
Когда отдавала ключи, Евгения Егоровна сидела на лавочке. Почему-то с закрытыми глазами. Я даже подумала: уж не уснула ли? Это часто случается с пожилыми. Нежданно уснуть. Но, услышав шорох моих шагов, она взглянула бодро и озорно, будто притворялась спящей. Над нами веяла сладкую дрему красавица белая вишня.
Повертев в руках ключи и пообещав сегодня же их испробовать, Евгения Егоровна вдруг сказала:
«Тань, знаешь, я так весну люблю. Всегда вспоминаю наш сад, детство. Сад казался когда-то таким огромным. И каждый клочок знаком. Яблони – розами пахнут, вишни – ванилью. Вот сижу сейчас, вся в этом белом аромате, глаза закрою – и будто там. Маму вижу… Знаешь, у меня нету мамы…».
Печаль в ее голосе была такая, будто она вдруг, сейчас узнала, поняла это. «Если мамы нет, ты сирота. Вот мне много лет, а я все равно сирота, понимаешь?».
Я кивнула.
«Мама моя, знаешь, долго жила. Всегда ждала, когда вишни зацветут. Любила очень это короткое время. Говорила: «Как тут умереть и не увидеть?». Так весь год и ждала, до следующего цветения. Она потому и прожила долго. Каждый год ждала снова и снова, только бы сад свой еще хоть разок таким увидеть, хоть глазком. Говорила, что время это небесное, райское».
Осень – время вдохновенной грусти. Дышится легче, пишется, но первый, пока невнятный холод будто насвистывает порывом ветра мелодию будущих разочарований и зимы.
С сожалением увидела, что Евгения Егоровна стала еще призрачнее, бесплотней, еще тоньше, еще тусклее и прозрачней. Только улыбка прежняя и залихватки-детское «Привет!».
Она снова меня остановила. «Таня, я тебя попросить хочу. Сейчас каштаны опадают. Найди мне штук шесть. Я посажу».
Я улыбнулась этой странной просьбе. Обещала найти. Вблизи росли только два каштана, возле школы. Еще была каштановая аллея вдоль крупной дороги. Но туда идти дальше. Да и бродить на виду у проезжающих мне не хотелось. Пешеходная дорожка там далеко от трассы, метрах в двадцати, поэтому копаться в листьях пришлось бы под скучающими взглядами автомобилистов. Вот разве только у школы не найду.
Увы, оказалось, что это любимое детское развлечение после уроков – собирать каштаны. Чем они детям нравятся? Шелковистой гладкостью шоколадной шкурки? Округлой плотностью сжатой внутри этого зародыша дерева жизнью? Ими кидаться хорошо. Можно собрать целый пакет. Валюта!
Цветет каштан удивительно. На высокой пирамидке много соцветий, похожих на сладкие, дурманящие, мелкие орхидеи. Сочетание мужского и женского начала.
Я долго ходила, ковыряя носком ботинка опавшую великолепную листву этих чудо-деревьев, напоминающую лапы диковинных динозавров.
За этим занятием меня застали двое детей лет десяти – мальчик и девочка. Они шли из школы. Мальчик спросил: «Каштаны ищете?». Я кивнула. И прежде, чем я успела возразить, рюкзаки их полетели в пыль, а мальчик ловко и быстро, видно, что привычно, полез на дерево. Думала, он остановится на первой толстой ветке. Куда там! Полез высоко. На мои мольбы слезть немедленно никак не реагировал, улыбался только. Долго тряс ветки. Каштаны посыпались. Девочка скорехонько и аккуратно собирала их в мой пакет. Пока никто не «помог» с этим делом, быстрее, быстрее.
Я, глядя на мальчика, покрылась холодным потом от страха. Сердце было где-то в горле. На мои уговоры он только приговаривал: «Счас. Счас!».
Когда он сполз вниз по стволу, я выдохнула. Грязный, весь в ошметках коры и страшно счастливый.
Девочка протянула мне целый пакет колючих шариков. Я спохватилась, что мне нечем отблагодарить детей за их «работу». К счастью, в сумке оказалась парочка только что испеченных в местной пекарне нежнейших булок. Дети с радостью ухватили их. И сразу, одновременно, отправили сдобу в рот. Вспомнила себя, какой голодной приходила из школы!
Евгения Егоровна ждала меня у подъезда. Просияла счастливо и совершенно по-детски, как только что - отважный мальчишка. Отдала ей пакет с каштанами.
В ноябре осень хмурила тучные брови. Когда я проходила мимо, Евгения Егоровна вдруг обронила: «А каштаны я посадила. Как думаешь, когда они вырастут?».
Интересный вопрос. Не в ноябре же! Улыбнулась. «Думаю, весной должны прорасти».
Противной, шкодливой вьюжкой сыпал колючий снег. Видела старушку, совершенно круглую в наверченной на ней одежде, гуляющую от одного подъезда до другого. Снег не чищен, как она ходит? Потом не видела ее долго, долго. Уже солнце выше и дни дольше. Скоро весна расправит небесные крылья разорвавшимися лазоревыми облаками. Расмахнет-распахнет навстречу руки ветрами ласковых объятий. Где же Евгения Егоровна? Добрый ребенок.
Я, наконец, поняла, для чего ей нужно было посадить каштаны.
21. Спонсор и дети https://fabulae.ru/prose_b.php?id=93728
Иван Жердев
Дети, директриса, спонсор и завхоз. Детям нужно обнять взрослого, а взрослые должны это знать.
Фёдор Иванович поехал в детский дом, сразу после посещения офиса филиала, где он, только глянув на отчетность, сразу увидел, что воруют, как прежде, и даже не захотел вникать. Это ничего не даст. Возможности проверять все эти бумаги у него были, а вот желания нет. На душе было гнусно, как всегда, когда приходилось листать какие-либо документы – договора, счета, акты и прочую ерунду, к которой он уже давно не относился, хоть с каким-нибудь пиететом. По своему богатому опыту, он знал, что любой счет, любой договор, любую бумагу из мира денег, легко можно соорудить, и цена той бумажке не больше цены обработанной деревяшки и краски на ней разлитой. И если в начале своей карьеры он вчитывался в документ, сопоставляя цифры и параграфы, ответственности и обязанности сторон, то сейчас проглядывал их мельком, точно зная, что все это игра, к реальной жизни отношения не имеющая, так же как и речи обвинения и защиты в судах. И если он начнет копаться в отчетах, то ему придется обвинять начальника филиала, а тому оправдываться, при этом продолжая улыбаться и лебезить. А потом, нагнав на человека страху, и, поселив еще одну порцию ненависти, его придется оставить на месте, потому как заменить некем, и, в целом, тот хорошо работает, хотя и ворует. И оба согласятся на этот компромисс и разъедутся с осадком своей правоты и мерзости в душе. Поэтому он свернул проверку и велел отвезти себя в детский дом.
В детские дома Федор Иванович, большой спонсор и начальник, ездить любил. Он видел, что после украденного сотрудниками и чиновниками, что-то все же детворе перепадает и был рад, что это «что-то» от него. Фёдор Иванович был добрым человеком. Не на показ, а действительно добрым. Увольняя в очередной раз кого-нибудь из верхнего эшелона своей компании, он перед подписью писал «Целую, Федя» и этого поцелуя все боялись. Бывает и часто – сильно добрый человек внутренне очень жесток. То есть, проявляя во внешнем мире доброту, в воображении своем человек способен очень жестоко расправляться и с отдельными людьми, и с целым человечеством доведись оно случиться. Но прожив внутри себя эти реально садистские расправы с ближними, потом, как бы извиняясь, он поступает мягче, чем следовало бы поступить в соответствии с ситуацией. И никакого противоречия тут нет. Только святые живут без качелей. А «просветленных» тоже бывает рвет на части, и еще как. Христос не был медитативно спокоен. Когда «рабы божьи» его доставали до самого «немогу», он уходил на сорок дней в пустыню, только чтобы не видеть их, «спасаемых», и в одиночестве убрать раздражение и узнать истину. И у каждого из нас, смертных, эти качельки летают внутри постоянно. И чем больше разлет в черную сторону души и тела, тем сильнее вылет в белое, а потом обратно. И иначе никак. Не может маятник не возвращаться. Только у детей и стариков он еще и уже не летает, а тихо покачивается. Потому и любил Федор Иванович посещать детские дома.
Там его уже ждали. Деток одели во всё новое, бережно припрятанное. Застелили чистое белье и вкусно сварили обед. Знали, что есть он будет с детьми. Персонал тоже приоделся и накрасился. Особенно директриса. Гульжан Акимовна Буксман была старше Фёдора Ивановича, но старалась выглядеть хотя бы ровесницей, с претензией на младше. Самого Фёдора Ивановича она сильно не любила, и его приезды тоже. «И чего он мотается, слал бы деньги и сидел у себя в офисе» - думала она перед каждым его приездом и красилась каждый раз сильнее. Фёдор Иванович отвечал даме взаимностью, и чем сильнее красилась директриса, тем большую брезгливость она вызывала. Взаимная внутренняя неприязнь, как всегда выходила наружу излишней любезностью, и встретившись на пороге детдома они обнялись и расцеловались.
- Вы, Гульжан Акимовна, с каждым годом всё красивее и моложе. Как вы это делаете? - дежурно сказал Федор Иванович, оторвавшись наконец щекой от губ. На щеке остались следы помады, немного, но неприятно. Косметику спонсор не любил.
За директрисой умилялась свита, тоже вся чистенькая и благообразная. Позади свиты скромно пряталась воспитательница и учительница начальных классов Оленька. Её все так и звали, Оленька, даже дети, и она, в отличии от многих, на имени-отчестве не настаивала. Оленька была мила, свежа и романтична, и под подушкой прятала томик «Евгения Онегина», часто открывала и листала, хотя уже давно знала наизусть. Приезды Фёдора Ивановича ее всегда тревожили.
- Вашими молитвами, Фёдор Иванович, вашими молитвами, - ответила Гульжан Акимовна, - Ну наконец-то, вчера еще ждали. Не балуете вы нас. Ведь год уже не были. Ну пойдемте, пойдемте, ребята сюрприз вам приготовили. Ждут не дождутся.
Его сначала провели по всему зданию, показывая достижения и жалуясь на неудачи. Достижения, в основном, были декоративного плана – новые ковры, игрушки и кое-где мебель, ремонт в спальнях и актовом зале. Неудачи касались капитальных вещей, таких как постоянно протекающая кровля, трещина в кирпичной кладке здания, и, по прежнему пьющий, завхоз Иона Петрович. Петровича Фёдор Иванович знал давно, еще с первого приезда и испытывал к нему необъяснимую симпатию. Симпатия,
