словно боялись раз-вести свои переплетенные руки, потому что тогда они вновь становились разделенными и вновь могли бы расстаться или потеряться, но теперь уж навсегда, без всякой надежды на новую встречу.
* * *
К вечеру Андрей Миронович уехал к себе домой. Любаша проводила его и пошла в ванную комнату. Она включила воду в ванную и сняла халат. Халат был китайский, шелковый, желто зеленого цвета, расписанный непонятными узорами и сказочно красивый. Халат привез муж из Гонконга еще год назад, но она его ни разу не надевала.. Не бы-ло повода. А вот теперь повод появился. Она надела его для Андрея, теперь правда уже Андрея Мироновича. Для других. Но не для нее. Для нее он по-прежнему оставался Анд-реем, Андрюшей, Андрюшенькой.
Любаша повесила халат и встала перед большим, во весь рост, настенным зерка-лом. Она не разглядывала себя в зеркале. Сейчас ей это не было нужно. Она не нуждалась в подтверждении того, что эта немолодая женщина, которая весело смотрела на нее из зеркала, может быть еще счастлива в жизни. Потому что она действительно была сейчас счастлива, и те несколько часов, только что проведенных ею в постели с мужчиной, которого она считала потерянным для себя навсегда, показали ей со всей очевидностью, что она любима и что она сама тоже любит, и что нет теперь на всем свете ничего для нее дороже этих вот нескольких часов счастья. Судьба все-таки сжалилась над ней и подарила ей на закате жизни кусочек того, неземного ощущения жизни, о котором мечтает в душе каждая женщина. А после таких часов - и умирать-то будет уже не так обидно и страшно. Хоть что-то светлое да осталось за спиной.
Она подняла руки вверх и сладко, до хруста в суставах, потянулась. Каждая клеточка ее тела жила, играла и пульсировала только в самых радостных ритмах. Ей было очень и очень хорошо. И ей не хотелось терять этого восхитительного ощущения полноты жизни. Но вот если она сейчас залезет в ванную - вдруг это "хорошо" возьмет да и смоется вместе со следами пота и запахом ее Андрея и исчезнет теперь уж навсегда, а?
Любаша засмеялась своему отражению в зеркале и погрозила ему пальцем:
-- Ну и глупая ты у меня, Любашка! Какая только дребедень не лезет в твою закружившуюся голову...Ой, Любашка - тебе же не 17-ть лет, а во много раз больше. Не дури... Остынь...Спустись на землю...
Она махнула рукой и зашла в ванную.
Потом Любаша привела себя в порядок и выпила чашку чая. Есть не стала. Не хотелось. И легла в постель. Заснула мгновенно. Как провалилась. Она лежала недвижно на спине, раскинув руки, и мягкая, теплая улыбка солнечным зайчиком блуждала по ее просветленному и как бы даже одухотворенному лицу.
А Любаше снилась весна. И поле, большое-пребольшое, аж до самого горизонта. Все в цветах и в зеленой, мягкой, как пух, траве. И она, молодая, красивая, идет по полю босиком со своим Андреем. Тоже молодым и красивым. Цветы путаются у них под нога-ми. Они падают на траву, кувыркаются, барахтаются, дурачатся, смеются. Им весело. Они счастливы Им улыбается небо, солнце щекочет их своими лучами, ветерок ласкает их разгоряченные, молодые тела. А потом Андрей куда-то исчез, спрятался, затерялся в траве и цветах. Любаша перевернулась на спину, и закрыла лицо руками. Спряталась от Андрея. Пусть теперь поищет И здесь кто-то тронул ее за плечо. Кто же здесь может быть, кроме Андрея?. Она открыла глаза, но вместо Андрея увидела чье-то мерзкое, злое лицо и голос, как удар кнута, свистящий, хлесткий со страшными, чудовищными словами:
--А-а-а-а, вот она-а, подстилка негритянская!
Слова эти Любаша даже не услышала. Слова прошли как-то мимо ее ушей и мимо сознания. Она не поняла сути происшедшего, но инстинктивно уловила опасность. Она попыталась напрячься, сосредоточиться, но не успела. Слова сразу проникли в ее сердце Не звуками, не буквами, а своим бесчеловечным смыслом.. Сердце вздрогнуло от ужаса, испуганно затрепетало и лихорадочно рванулось куда-то в судорожной попытке уйти или увернуться от тяжелого, разящего удара брошенных в лицо Любаши слов. Но сил у сердца не хватило. Пронзительно острая, все сокрушающая боль рванулась в левой стороне груди Любаши. Боль стремительно нарастала и в считанные мгновения стала такой огромной и такой нестерпимой, что сознание покинуло Любашу и она провалилась в непроницаемую черноту.
Утром повариха Любаши, пожилая тучная женщина в неизменном синем платье и цветастом фартуке, зашла в ее спальню. Зашла, как обычно, спросить про завтрак. Люба-ша лежала на спине. Лицо ее было спокойным и умиротворенным. Слабая улыбка застыла на припухших от вчерашних поцелуев губах, придавая лицу загадочно лукавое выражение. Только вот брови ее почему-то были сдвинуты в недоуменной гримасе. Да и то чуть-чуть, слегка. Как будто она во сне увидела что-то неожиданно-ужасное, но удивиться или испугаться еще не успела. Только начала удивляться. Но тут ей помешали. И лицо у нее так и осталось наполовину радостным, наполовину встревоженным. Кто ей помешал? Что ей помешало? Неизвестно .Но она лежала, как живая. И ни что не говорило о случившейся ночью трагедии.
Повариха позвала ее раз, другой, потом подошла и тронула за руку. Рука была холодная. Не живая. Повариха закричала, заголосила. Сбежались все, кто в это время были в квартире. Прислуга, уборщица, охрана. Вызывали неотложку, милицию. Врачи констатировали смерть от инфаркта. Смерть пришла к Любаше ночью, во сне, когда она спала.
Спала, глотнув несколько часов счастья и поверив в возможность этого счастья для себя. Страшно обидно умирать в такую минуту. Оттого и улыбка на лице, и брови в недоуменной гримасе...За что? За что? За что жизнь иногда бывает так несправедлива к нам..?
Андрей Миронович ехал на работу с нехорошим, гадким ощущением собственной виновности не только перед своей женой Ольгой, но и чуть ли не перед всем человечеством сразу. Никогда он в жизни ни перед кем не подличал, никогда всерьез не обманы-вал своих родных и близких. Никогда никого не предавал. И перед женой всегда был чист, не изменял ей никогда, хотя возможностей для подобных делишек была у него всегда предостаточно. Женщины к нему липли А теперь? Теперь - совершенно другое дело И как же теперь быть? Как жить? Как смотреть жене в глаза? Она-то в чем виновата?
Андрей Миронович понимал, что жена догадывается о появившейся у него женщине. Жена его любит, а любящая женщина не может не заметить тех малейших нюансов поведения любимого ею мужчины, которые свидетельствуют об измене, измене явной или мнимой, случившейся уже или только назревающей. Вот откуда у нее эти встревоженные и уже покрасневшие глаза, и этот ее постоянно ускользающий взгляд, и это появившееся недавно странное стремление побыстрее отдернуться от него при случайных или даже не случайных прикосновениях, отодвинуться и постоянно быть на расстоянии.
Андрей Миронович не был так уж по мужски слеп, не был он и слишком уж по мужски глуп и эгоистичен. Он прекрасно все видел и понимал, но ничего с собой поделать не мог. Любаша заслонила для него все и всех. А после вчерашнего - тем более. Тем более. По-этому на душе у него было "погано-препогано" и даже мерзопакостно. Есть та-кой термин, определяющий такое состояние души, когда хуже быть уже невозможно, не-куда больше хуже. Хуже уже не бывает. Вот это и есть мерзопакостное состояние.. .
Отошел он только на работе. Он сразу впрягся в дела, работал много и напряжен-но, без особых перерывов и перекуров. Старательно пытался уйти от нависших над ним лично домашних проблем в проблемы фирмы, закрыться от настигнувшей его жизненной волны вот этой кучей папок с деловыми бумагами, что лежали у него на столе. И на какое-то время ему это удалось. Он действительно забылся. Элементарная производственная те-кучка затянула его в свое русло, заставила не думать ни о чем другом, кроме интересов работы, интересов бизнеса, интересов фирмы. Он даже на обед опоздал, задержавшись на совещании у Генерального директора. А его обед – это время звонка к Любаше. И ему очень хотелось услышать ее голос после вчерашней встречи, такой знаменательной для них встречи.
Когда он вернулся в свой кабинет, прошло уже почти половина времени обеда. Он захлопнул за собой дверь и быстро набрал ее телефонный номер. Однако вместо Любаши ему ответил другой, совершенно незнакомый ему женский голос. Андрей Миронович по-думал, что он в спешке неправильно набрал ее номер и глянул на дисплей телефона. Нет, номер был тот самый. Значит, не дождалась его звонка и куда-нибудь ушла. Жаль. Очень жаль. Срывается их разговор. Он вздохнул и спросил:
-- Простите, а где Любовь Васильевна?
В ответ Андрей Миронович услышал такое, отчего ноги у него сразу же подкосились и он даже вынужден был опереться спиной о стол. Взволнованный женский голос со всхлипами произнес:
-- Нет больше нашей Любови Васильевны. Не-ет. Умерла она...
-- Как умерла?! Когда?! - ошеломленно выкрикнул Андрей Миронович, - Вы что- то путаете!.
-- Сегодня ночью, - продолжил тот же женский голос, - Инфаркт у не был...
Женщина еще что-то говорила. Но Андрей Миронович ее уже не слышал. Страшная весть обухом ударила по голове, тупой, давящей болью отозвалась в сердце. Ошеломленный Андрей Миронович бессильно опустился в кресло. Невыносимо заломило в висках, стало трудно дышать. Воздуха не хватало совсем. Он с силой рванул ворот рубашки, срывая пуговицы и попытался сделать вдох. Но в этот момент большая острая игла вонзилась ему в сердце. Боль была неожиданной и просто чудовищной. Он замер в испуге, боясь пошевелиться, боясь сделать еще вдох. Но игла оставалась в сердце. А боль медленной волной растекалась по всему телу. Он сделал еще одну, но уже судорожную попытку вдоха, скорее инстинктивную, рефлекторную, чем сознательную. Игла резко пошла в глубь сердца, боль стала совершенно невыносимой. И Андрей Миронович последними усилиями гаснувшего сознания заставил себя вытянуть вперед руку и нажать кнопку вы-зова секретаря. Сердце отозвалось на эту его попытку самозащиты резким взрывом боли, которая разом поглотила все вокруг. Андрей Миронович упал головой на крышку стола и замер в недвижности.
Машенька, секретарь Андрея Мироновича, услышав непрерывный звонок вызова, удивленно дернула плечами. Такого еще при ней не было. Она нажала кнопку звука на телефоне и сказала:
-- Андрей Миронович, я вас слушаю...
Телефон молчал. Машенька торопливо вскочила и бросилась к двери. Она увидела Андрея Мироновича, лежащего с вытянутой рукой на столе, закричала и кинулась из кабинета в коридор. Сбежался народ. Андрея Мироновича положили на диван и вызвали неотложку. Врачи приехали быстро. Но было уже поздно. Он был мертв.
Так свершилось проклятие этой любви. Долгие годы носилось оно по белу свету, ища подходящего момента, и ударила именно тогда, когда о нем совершенно забыли, когда, счастье, казалось, наконец-то нашло их обоих. И они умерли в один день. Так бывало и так бывает часто с влюбленными. С настоящими влюбленными. Когда уходит один из них - другой не хочет или не может без него жить. Такова она -
