ТУДА И ОБРАТНО

        Сколько я ни старался вспомнить, что произошло в то лето, у меня в памяти постоянно вставал образ моего друга-единомышленника, который, как в таких случаях говорят, «приказал долго жить». Поэтому мне пришлось проводить его буквально «в последний путь». С того времени уж минуло примерно десять лет.

      Поначалу он приходил ко мне в голову чуть не каждый день для того, чтобы поговорить о том, о чем мы обыкновенно говорили прежде, - о смысле жизни и прочих философских проблемах. Однако со временем его лицо и прежде всего голос стали посещать меня все реже и реже, пока совсем не исчезли. И даже произвольное усилие уже не могло извлечь его бесплотное присутствие из глубин моей памяти. Он меня, точнее, я его навсегда отпустил, наконец, найдя в самом себе своего единственного собеседника, - alter ego.

      Так безмятежно протекали дни моей привычной жизни, к которой я относился философски, если брать обычное, бытовое словоупотребление этого далеко не бытового по своей сути оборота речи, для того, чтобы не мешать себе в занятии духовной работой. В обычной жизни все, что я ни делал, я делал автоматически, как это было заведено «со времен царя гороха». Мне нужно было мыслить, размышлять. Все прочее: тупая и пустая работа по обучению и воспитанию воспитанников,  неподдающихся оному испытанию, дом с его кругом невыносимых обязанностей, озабоченные близкие, удаленные друзья, назойливые приятели, равнодушные сослуживцы, проблемные соседи служило подспорьем размышлению и только в этом качестве имело смысл.

      Знаете ли, возможные читатели, размышление требует далеко не минимум свободного времени и максимум интеллектуальных усилий. Было бы странно, если бы вы естественно не спросили: «Это почему»? Попробую просто ответить на столь непростой вопрос. Человеку от природы не свойственно думать просто так. Он думает лишь тогда, когда не может не думать. Все остальное время он не думает. И нет никакой гарантии, что от вынужденных дум у него появятся мысли. Для чего же  тогда думать? Поэтому правильно делают люди, когда отлынивают от раздумий. Думы отнимают все силы у человека. Это так: когда человек задумается, ему уже не до дела, - вся сила ушла в думу. С думы мысли гладки. Взять хотя бы нашу Думу: чтобы они ни надумали, это можно уподобить тому, как гора родила мышь. Именно этим думы отличаются от мыслей. Мало думать, - нужно еще мыслить. А как это сделать, если для этого необходимы желание, умение и навык? Навык дает медитация. Умение – разум. Желание – отсутствие всех прочих желаний. Между тем человек есть существо желаний и страхов, которые не дают ему времени опомниться, наперебой предлагая свои услуги.

      К сожалению, человек живет не разумом, но чувством, к которому приходится приспосабливаться, прикидываясь здравомыслящим умом. Ум отличается от разума тем, что во всем видит свою пользу. То, в чем ум ее не видит, он находит вред и его избегает. Так вот этот самый ум и есть способность думать в качестве приспособления разума к человеческим желаниям, страхам и чувствам. От него нельзя ждать не то, что идей, но даже простых мыслей. Ум способен только на глупость. Почему? Ждать ответа на этот вопрос от умного человека глупо. Не для того он думает, умничает, чтобы заниматься таким бесполезным занятием, - выяснять заведомо глупое вопрошание. Как это так: умный человек, когда он умный, а таким он бывает всегда, иначе его не назвали бы умным, способен на глупость? Получается результат, прямо противоположный способу действия. Явное противоречие. Сразу хочется сказать: так думать неправильно. Думать правильно так: умный человек способен на ум. От чего же тогда бывает глупость? А она бывает? Еще как. Речь идет не об элементарных ошибках рассудка, когда люди принимают одно за другое, руководствуясь не умом, а своими чувствами, например, находясь в состоянии аффекта или пост-аффектной усталости, что выводит их из себя, а об иллюзиях разума.

      Естественное состояние человеческого разума – это иллюзия. Иллюзия является производной не избытка, а его недостатка, собственной недоразвитости. Человеку свойственно «витать в облаках», когда он думает. Поэтому он старается приземлить свои «мысли», точнее говоря, «глупости», чтобы извлечь из них хоть какой-то смысл. Пребывание человека в мире грез или желаний, порой страхов оставляет человеческий разум «вариться в собственном соку». Находясь в таком положении, разум является в качестве ума или разума в себе. Оборотной стороной такого положения разума становится его работа для иного, ему чужого. Здесь, на чужом, он застывает, останавливается. Тогда как в ином он может найти себя, но так чтобы себя найти и чужое освоить и присвоить, сделать своим. Если это случится, то можно уже быть не только в себе, но и для себя не только в себе, но и в ином и через иное самим собой.

      Никто не хочет или почти никто не хочет быть «ходячим разумом», жить только умом, ведь есть еще, вернее сказать, прежде всего, тело. Жизнь в этом мире телесная. Это плотская жизнь. Все прочее от лукавого, роль которого отведена уму. Поэтому человек не столько разумен, сколько хитроумен. У тела есть душа. Хотя люди говорят наоборот, что у души есть тело. Однако истина есть не то, что люди говорят, а то, что они делают. Делают же они телом. Именно это является истиной того, что они думают и говорят. Так устроен тот мир, в котором мы находимся. Поэтому и в размышлении истиной становится не то, о чем и что мы мыслим, а то к чему мы в ходе размышления приходим, как мы мыслим. Это, как сказал бы советский философ, «теоретическая или интеллектуальная практика».

      Так вот сам мой друг-единомышленник в свою бытность бесплотным духом оказался предметно пустым, сколько бы я ни размышлял о том, что с ним стало. Когда друг умер, он прекратил свое становление, оказался раз и навсегда ставшим таким, каким был. Размышление о смерти навело меня на безутешную мысль о том, что смерть лишает нас не только настоящего, но и будущего. Данте, обронив еще несколько веков назад фразу об аде: «Оставь надежду всяк сюда входящий», мне подсказал, что человек, умерев, не может не пройти мимо ада. Что такое ад? Это место, в котором нет места для будущего. В нем все от века уже прошло. Ад есть то настоящее, в котором нет будущего, но есть прошлое. Значит, умирая, человек возвращается сначала в свое прошлое, а затем, после смерти, идет в общее прошлое. Именно в то прошлое, в котором нет будущего. Все прошлые времена в нем слились в одно сплошное прошлое. Он есть ушедший в никуда, ибо прошлого без будущего уже нет.

      В аду имеет смысл только такое состояние времени, которое называется «никогда». Никогда ему не быть живым, становиться из прошлого настоящим в будущем. Это в аду. Но говорят, что есть еще и чистилище, а следом рай . Нельзя не задаться вопросом в таком раскладе/контексте о том, что такое чистилище? Оно есть настоящее заупокойного существования человека, граница между тем, что было адом и тем, что будет раем. В смерти обрывается нить жизни, нить ее желания. В аду, который древние называли «царством теней», царит призрачная жизнь без желаний, без желания самой жизни, ибо она вся иссякла, улетучилась в прошлом. Нет ни ее, ни того, кто желал бы жить. Это и есть нирвана как состояние субъекта без субъекта, состояние нулевого субъекта желания. Из нирванического ада невозможно вернуться в обычную плотскую жизнь. Будда завещал своим ученикам: «Будьте сами себе светильники». Что означает это завещание? Ничто иное, как то, что человек должен сжечь себя сам на огне желания, чтобы больше не страдать. Таким желанием может быть только желание смерти желания.

      Однако если смерть есть настоящая расплата за прошлую жизнь, то зачем необходимо чистилище? Оно нужно затем и для того, что не прошло, не ушло в прошлое ада. Уходит в ад только то, что стало, воплотилось, обрело себя в конечной форме материального. То, что заключено в эту форму, смертно. Сама форма вечная, а вот то, что с ней материально срослось, не вечно, временно, смертно. Что стало точкой такого роста? Это душа. Форма вечна. Тело смертно. А сама душа? Что она такое по отношению к форме? Форма как идея духа воплощения накладывается на материальное вещество и появляется вещь, тело, существо. Душа есть оттиск духа на теле. Со смерть тела стирается и оттиск. Правда, он способен сохранятся по аналогии в душевном общении в других оттисках, с которыми контактировал, пока они живы в качестве душ живых существ.

      Но как быть с тем, что еще не обрело своего воплощения? Для него необходимо освободить место от прошлых воплощений. Это место мы зовем чистилищем. Освобождение как развоплощение тонких остатков прошлого воплощения. Если все же кое-какие остатки остались, то возможно такое возвращение в наш мир, которое является производным от оставшегося остатка прежнего воплощения с уклоном либо в телесную (чувственную), либо душевную (чувствительную или решительную), либо духовную (интеллектуальную или интеллигибельную) направленность. Полное освобождение приводит к окончательно развоплощенному состоянию того, кто умер.

      В силу того, что на пределе крайности или противоположности сходятся, ад оборачивается раем, прошлое стирается будущим. Заупокойное, очищающее настоящее становится чертой стирания.

      Вот какие мысли меня посещали накануне неожиданной встречи с забытым прошлым. Но как говорят бывалые люди: «Не буди лиха, пока оно тихо». Не послушался я этого совета, за что и расплатился в полной мере. Прошлое пришло ко мне тогда, когда я, наконец, задумался о своем невеселом будущем. Каким оно будет? Об этом я стал размышлять, как только очнулся от сна без сновидений и пришел в себя.

      - Владеем ли мы будущим? - внезапно сказал я вслух и от собственного голоса невольно вздрогнул.

      - Как сказать, - услышал я знакомый голос из-за спины.

      От неожиданности у меня душа ушла в пятки, - в кабинете, где я уснул на тахте, никого не было. Не оборачиваясь, я весь похолодел от ужаса, - голос моего невидимого собеседника напомнил мне давно забытый голос моего друга-единомышленника.

      - Кто здесь? - только и мог я машинально спросить, страшась услышать что-нибудь в ответ.

      - Не бойся, - я тебя не обижу, - спокойно ответил мне голос моего покойного друга.

      Воодушевленный ровным, умеренным тоном голоса, я сделал над собой усилие и повернул свое оцепеневшее тело по направлению к нему. Как я и предполагал, за моей спиной стоял покойный друг и отстраненным взглядом взирал на мое застывшее в немом ужасе лицо.

      - Вот видишь, - я не представляю ни малейшей опасности для тебя, - ответил он не столько мне, сколько самому себе. На это указывал его взгляд, который заметив во мне препятствие, вернулся в себя и замер в ожидании моей реакции.