Кассель. – Пожелаем друг другу удачи и до свидания. Будем надеется, что до скорого.
Шеф улетел первым. Потом в воздух поднялись Эзра и Голди и полетели в другую сторону.
Василий Кандинский, Франц Марк, Пауль Клее – обитатели богемного Швабинга, открывшие новые измерения в живописи, гостили в загородном доме одного богатого мецената. Под утро художники-авангардисты выползли на крыльцо, чтобы подышать свежим воздухом. Под мерное журчание пенной струи Кандинский, как все русские, мечтательно смотрел в небо. Звезды уже угасали, занималась заря новой эры, и как провозвестники этой эры по небу пролетели, взявшись за руки, два ангела. Василий толкнул в бок стоявшего рядом Франца:
– Гляди-ка, братец, мужик с бабой по небу летят. Точь-в-точь, как на картине у Марка Шагала...
Франц пихнул Пауля, чтобы он тоже полюбовался на чудо. Пауль завалился в кусты.
– Вот она провидческая сила искусства, а, брат? – заключил Кандинский. – А нас ругают, что мы оторвались от жизни...
* * *
Натан поселился в Швейцарии, под Лозанной. Там он купил деревенский домик на берегу Женевского озера – хорошо расположенное, скромное строение с большим жилым помещением и верандой на первом этаже и тремя комнатами на втором. Хозяйство в доме вела местная женщина – одинокая и довольно еще не старая. Сначала Натан держал дистанцию, как хозяин с наемной работницей, но, как это часто случается с холостяками и одинокими женщинами, их отношения стали более близкими, интимными. Однако, поскольку этот угрюмый, как бы вечно настороже, иностранец не предлагал швейцарке, тоже, кстати, молчаливой, официально оформленных отношений, то и швейцарка не помышляла связать его узами брака. А может, и помышляла, но из природной скромности...
Время от времени Натан писал письма в Париж, Отвечала ему Голди. Она писала, что Эзра устроился на радиозавод инженером, получает хорошие деньги, сама она работает секретарем в одной фирме, так что живут они неплохо. Эзра так и не нашел, как ни старался, своего фронтового друга. Тот был связистом, и ребята его звали Волна. Вот так, пропал Волна и нет его. Но Эзра не смирился, будет продолжать поиски.
* * *
Через два года Натан получил письмо почему-то из Берлина. Голди писала, что они с мужем в отпуске, давно хотели посетить Берлин, и только сейчас эта мечта сбылась. «Берлин живет бурной жизнью. На сверкающем асфальте Фридрихштрассе или Курфюрстендамм развлекаются и танцуют. Провинциалы, однако, Берлин не любят, называют его вавилонской блудницей, а мы в восторге. Особенно теперь, когда знаем, что Германии больше ничего не угрожает».
Натан следил за политической ситуацией в Германии и знал, что после бесславной гибели «национального барабанщика», НСДАП вновь вернулась к своему первоначальному убогому состоянию – небольшой кружок ностальгирующих романтиков, любителей поболтать за кружкой пива, ставших совершенно безопасными для мира. Да и шансы, которыми пользовалась партийная агитация, почти исключительно питавшаяся комплексами общественного недовольства, стали уменьшаться, когда, начиная с конца 1923 года, положение в стране основательно стабилизировалось. Инфляция была остановлена, и в истории республики, столь несчастливо начавшейся, наступил период «счастливых годов». Это означало завершение послевоенного периода.
Из Берлина они приехали погостить к Натану. Голди, казалось, стала еще красивей. Эзра и того сильней преобразился. Оделся по последней берлинской моде. Этакий резиновый кавалер на креповых подошвах в брюках "чарльстон" и с прической "шимми" – гладким зачесом назад, что, в общем-то, было для широкого сознания безнравственным.
Натан представил швейцарке, которую, впрочем, звали Зинаридой, своих гостей согласно легенде. Кассель все больше сживался с этой легендой, которая по замыслу руководства спецотдела Моссада должна была служить им прикрытием всего-то дня два-три, а вот получилось, что срок её действия растянулся на годы. А иногда с холодом в груди понималось – навсегда.
Сидя на веранде с прекрасным видом на Женевское озеро, Натан с Голди пили домашнее вино, а спортсмен – баденскую минеральную воду, и обсуждали важную для них проблему, как вернуться домой, в свое время. Кор-Бейт не потерял оптимизма, сверкал своими великолепными зубами. Голди задумчиво следила за далекими белыми пятнышками парусов. Натан грыз мундштук своей трубки, как лошадь грызет свои удила. А что, в самом деле, думал он, разве мы не знали, на что идем? Выполняя задание, мы вообще могли погибнуть. Будем радоваться, что все, вроде, кончилось благополучно. А жить, в конце концов, можно и в эти времена. Дай бог, в Европе не будет войны... Вот возьму и женюсь на Зинариде и останусь здесь. Тем более, что Швейцария в любом случае будет нейтральной. Так что свои субботы 2 я окончу в мире.
Его надежды относительно спокойствия в Европе, кажется, начинали оправдываться. Германию приняли в Лигу наций, усилился приток американских кредитов. Существенно сократилась безработица. Произошло укрепление центристских партий. На выборах в рейхстаг движение «фёлькише» смогло получить только три процента голосов. Это говорило о том, что Германия встала, наконец, на нормальный путь.
Конечно, было бы наивным полагать, что теперь все само собой пойдет-поедет как по маслу. Впереди всех ждали тяжелые испытания: грядущий мировой экономический кризис 1929 года, который жестче всего ударит по Германии, и последующий за этим правительственный кризис начала 30-х.
У немощного Гинденбурга, в отсутствие Гитлера, которого он назначил канцлером, скрепя сердце, в новой реальности будет еще меньший выбор между политическими пауками. Либо «великолепный наездник» Папен, либо «дьявольский генерал» Шляйхер. Либо еще какой-нибудь хрен, который не слаще редьки. Очевидно, рейхспрезиденту Гинденбургу не останется ничего другого, как ввести в стране чрезвычайное положение и, прежде чем почить в бозе, передать полную власть в руки военного диктатора (более-менее цивилизованного). Диктатура рейхсвера продержится, пока не минует кризис, а потом военным придется – modus vivendi [здесь: так уж заведено (лат.).] – передать власть гражданским.
Если Сталин будет вести себя тихо (а, не имея соблазнительного примера Гитлера, с его наглой экспансией, он вряд ли осмелится претендовать даже на западные территории бывшей Российской империи, не говоря уже о конфликте с Финляндией), то, очевидно, удастся избежать войны с Советским Союзом, поскольку весь генералитет, кроме Гитлера, считал безумием вторгаться в Россию.
В свою очередь у Сталина, в отсутствие гитлеризма, не будет формального повода напасть на Европу.
Каким будет новое будущее Германии, Натан не знал, но надеялся, что не столь мрачным, каким оно было однажды.
Глава 8
В следующий раз они встретились летом 1926 года. На этот раз Натан приехал в Париж к чете Кор-Бейтов. Да, Голди официально перешла на фамилию мужа и родила, наконец, долгожданного ребенка. Это был мальчик, милый карапуз двух лет от роду. Очень умный, как мама, и крепенький, как папа.
Кор-Бейты жили в особом квартале Жюнвери, его еще называли еврейским, на правом берегу Сены, откуда видны башни собора Нотр-Дам, в квартире из семи комнат на втором этаже, имели счет в банке Лионский Кредит. Эзра был уже директором собственной фирмы, которая производила электрооборудование или что-то в этом роде, Натан не стал переспрашивать. В застольной беседе, когда они в который уже раз анализировали ситуацию, почему исчезла Волна, Натан поинтересовался у Эзры, знает ли он историю создания темпорального транспортера?
– Конечно, шеф, – ответил Эзра, – это входило в теоретический курс моей подготовки.
– Не случилось ли так, что мы, основательно перетряхнув Историю, ненароком прихлопнули и самого изобретателя машины времени?
– Я понял вас шеф, вы имеете в виду Брэдбери-эффект?
– Именно это. А ведь мы раздавили не бабочку, а такую ядовитую гадину.
– Не думаю, шеф, открытие сделано было в Японии, так что вряд ли туда докатилась волна изменений... К тому же автор темпорального транспортера был не человек, а искусственный интеллект по имени Микота. Но в любом случае: где бы ни изобрели машину, все равно она будет у нас в Израиле.
– Это верно, – усмехнулся Натан. Потом нахмурился. И заключил:
– К сожалению, мы так и не можем ничем объяснить отсутствие связи с Базой. И даже если бы, как утверждала Голди, Объединенные Нации прижали Израиль, то наши все равно нашли бы способ вытащить нас отсюда.
– А если они были вынуждены отказаться от нас? – мрачно предположил сержант. – Специфика службы спецопераций...
– Ни Боже мой! – категорически отверг шеф. – Только не в данном случае. Для собственной же безопасности. Представляешь, что может натворить отчаявшийся агент, находясь в Прошлом? Это все равно, как для человека проглотить гранату с выдернутой чекой. Нет, тут какая-то другая причина, более глубинная...
– А что ты думаешь, bel ami?* – поинтересовался Эзра у своей жены. [*милый друг (франц.).]
– О чем ты? – рассеянно отозвалась Голди, прислушиваясь к чему-то постороннему, и прошептала: – Ah, le pauvre petit. [Бедный ребенок (фр.)]
– Ну, о Брэдбери-эффекте и вообще... есть какие-нибудь идеи?..
– А ну вас с вашими Бредбери-эффектами, – махнула рукой Голди и, не спрашивая разрешения у старшего по званию, ушла в детскую, потому что малыш опять плакал и ругался с гувернанткой.
Натан вдруг посчитал себя оскорбленным этим вызывающим пренебрежением субординации. Кровь бросилась ему в лицо. Хотелось приказать лейтенанту Даржан встать по стойке смирно... Впрочем, майор Кассель быстро остыл. Имеет ли он теперь, в сложившихся обстоятельствах, моральное право отдавать приказы? Да и кому? Ведь очевидно – нет уже лейтенанта Даржан, есть мадам Кор-Бейт.
Эзра стеснительно посмотрел на шефа и сказал, оправдываясь:
– Не обращайте внимания, шеф, она в первую очередь женщина. – И для большей ясности пояснил: – У нее типичный послеродовой crise de nerfs*. [*Истерика (фр)]
– Да, она права... – отходчиво вздохнул Натан и попытался пошутить. – Вообще, в этой чертовой ситуации, как говорят русские, «без бутылки не разберешься...»
Сержант глупо хохотнул.
Шеф не сдержался, закурил свою трубку. Эзра тотчас поспешил выпроводить его на балкон. «Ребенку вреден дым», смущенно
