Путь солнца

красивой болтовнёй, обворовывали: «Короче, где-то у каждой второй лавэ отхватывали»… Со временем коллеги-мошенники ограничили пространство «работы» шустрой парочки одним районом города, а потом конкурентная борьба привела к тому, что их «сдали» свои же, и вместо очередной добродушной бабушки с чаем и печеньем их ждали «мусора» с наручниками.
  - И тут шмара моя кричит: «Живой не дамся!», всех распихивает и – прыг в окно, которое в подъезде! Оно там открытое было!.. – рассказывал Макарьев про своё последнее «дело».
  - А ты как же? Сиганул бы за нею. По-пацански, - смеялись сокамерники.
  Макарьев смущался своего неблагородного поступка, но потом вспоминал:
  - А толку? Второй этаж всего. Внизу нас тоже пасли. Эта дура даже ногу не сломала…
  - … Я в трёх местах пытался штукатурку протереть. Бесполезно, - продолжал объяснять Долбящий. – А вот тут, с полметра от ножки, - он показал на кровать, - нашёл-таки хорошее местечко. Штукатурка более-менее податливая. Короче, за полчаса сантиметр сделал. Может, даже больше.
  - Дошёл до кирпичей?
  - Пока нет. Думаю, ещё немного осталось. Хорошо будет, если кирпичи какие-нибудь бракованные шли. Чтоб кололись и крошились. Тогда день-два – и готово… Братва там, за стеной, наверное, уже слышит, что мы долбим. Может, пойдут навстречу, тоже человека поставят?..
  - Ты, Короче, стену не завали! А то похоронишь нас до времени!
  - Может, и поставят. У них тоже место подходящее…

  В очередной раз на игру в карты накладывалось вялое обсуждение того, куда выйдет их дыра в соседней камере. При стандартном расположении «мебели» место это знали почти точно, но надо же было о чём-то поговорить. Долбящий, чтобы отдохнуть и подольше посидеть на полу, опершись спиной о кровать, вежливо вставлял в разговор фразы, которые затягивали обсуждение. Рассуждали о необходимом для устного или письменного общения диаметре дыры, о преимуществах дыр, «парашютов» и прочих способов передачи информации внутри тюрьмы. Наконец, Долбящий опрометчиво высказывал мнение о том, что ему больше подошло бы для работы крепкое, острое «перо», вроде того, что имелось у него «на воле», и хитреца загоняли под кровать.
  - Чтоб долбил, как перфораторка!
  - Только без шуму, богодул…
  К вечеру показался кирпич. Небракованный. Тёмно-красный и крепкий. За ужином поговорили о том, не лучше ли было, если б Долбящий попал между кирпичами. Половина камеры высказалась за то, что раствор мог оказаться крепче кирпича. Некоторые вспомнили подобные попытки долбления из своей биографии и надавали Долбящему множество полезных советов. Он всё запоминал, выражал благодарность, но про себя сознавал, что ковырять стену будут не советы братвы, а ложка в его руках.
  Все последующие дни шла борьба Долбящего с первым кирпичом. О свойствах алюминия, обожжённой глины, вредном воздействии на организм пыли, духоты и однообразной позы молодой заключённый мог бы теперь рассказывать часами. Но ему давали только несколько минут. С большей охотой сокамерники выслушали личную историю Макарьева, не связанную с преступлениями. Удивило и позабавило товарищей по несчастью то, что парень вырос в благополучной, интеллигентной семье, хоть и без отца, но с мамой-музыкантшей.
  - … Короче, доставала она меня со своим фортепиано конкретно! На работе пиликает, дома пиликает! Базарит: «Через музыку я общаюсь с Богом!» Типа, музыка, как молитва! Что-то такое!.. Мне-то по фигу: свои дела!..
  О музыке, о матери и её оркестре подробно расспросили. Слегка и уважительно  поспорили о музыкальных вкусах и преимуществах

клавишных, струнных и духовых инструментов. Долбящий в обсуждении не участвовал: его работа шла очень медленно, хвастаться было нечем, и, когда он в конце дня измерял глубину дыры, оказывалось, что она стала больше лишь на один-два миллиметра. Некоторые предлагали внести изменения в технологический процесс, даже, наклонившись, заглядывали под кровать, чтобы оценить рабочий процесс, но в целом, вместо сочувствия, Долбящий получал нагоняи, упрёки в лености и даже угрозы наказания:
  - Долби и не бзди! А то заберём инструмент и будешь долбить пальцем!
  Когда через две недели оказалось, что первый кирпич ещё не пройден, а Долбящий завёл разговор о необходимости напарника, его загнали к месту работы, лишив права выползать из-под кровати без особой необходимости. Теперь он появлялся среди людей только, чтобы поесть и справить нужду. Следователь им не интересовался, и дело о покушении на имущество старушки где-то дописывалось-доделывалось без участия обвиняемого, а скорее всего, лежало в каком-нибудь сейфе и созревало до своего двухмесячного срока, чтобы упасть, как созревший плод, на стол судьи.
  Теперь Долбящий отчитывался о работе прямо от дыры. Его спрашивали о глубине, он измерял, сообщал и, получив указания, продолжал ковырять. Такое положение – подкроватное – его начало устраивать. Про трудягу могли забыть на несколько часов даже днём, и можно было вздремнуть. Контроль ослабевал ещё и по той причине, что авторитетные люди в камере иногда сменялись, и новенькие, которые не ставили Долбящему задачу, относились к нему равнодушнее.
  Долбящий ковырял с усилием, когда уставал – ковырял без усилия, отдыхал, размышлял о чём-нибудь, прислушивался к разговорам в камере или к ходу карточной игры. Дыра, ложка, кирпич стали главными его собеседниками. От «ну, что же ты гнёшься», «камешек попался? Сейчас мы тебя…» и т.п. он постепенно переходил к длинным монологам. Поначалу громким шёпотом он хотел показать, что работает, а не лежит просто так, потом привык разговаривать, и средство работы, объект работы приобрели в его воображении определённые черты характера, а значит, к ним можно было соответственно обращаться, выражать отношение и - главное – осуждать и ругать. Очередная ложка сравнивалась с предыдущими, стёртыми в неравной борьбе с твёрдостью стены. Отверстие, увеличиваясь вглубь, делалось менее податливым для долбления и ковыряния и потому беспрерывно испытывало

удары проклятий и изощрённых матов. Иногда словесная борьба Долбящего с дырой привлекала внимание, и над сокамерником начинали подшучивать, намекая на его драматичные интимные отношения с «подругой».
  Когда крошка сменила цвет и размер, Долбящий догадался, что пробил первый кирпич кладки насквозь. Это его так удивило, что он вылез из-под кровати и, не дожидаясь паузы в разговорах, объявил о своей маленькой победе. На целый час камера вернулась к прежним рассуждениям о дыре к соседям и всему, что с нею связано, а Долбящему позволили выпить чаю, выделив солидную порцию «рассыпухи». Авторитетному блатному, который вошёл в эту «хату» только вчера, поведали об оригинальной биографии Долбящего, и герой дня – гулять так гулять – не только ещё раз подробно рассказал о маме и фортепиано, но и прибавил никем не слыханную прежде историю маминого второго замужества. Оказалось, что, когда парню было тринадцать лет, в их жизни появился мужчина и тоже, как и мать, из сферы искусства. То ли женщина устала от одиночества, то ли (как она утверждала) хулиганистому сыну требовалась для воспитания крепкая мужская рука, но однажды через порог квартиры переступил «художник-оформитель с материной работы с бородой и двумя чемоданами». Он тоже пытался привлечь мальчика к искусству и добропорядочному поведению, тоже говорил, что есть другая жизнь, более привлекательная, чем пропуски школьных занятий, шатания по улицам и распивание пива. Он даже нарисовал портрет пасынка, где тот улыбался, был причёсан и одет в рубашку, а не в футболку с фото киношных вампиров.
  - Да плевал я на этого бородатого Виктора! Я вообще перестал домой приходить! Только похавать да переодеться! Сдались мне его проповеди!..
  Неизвестный эпизод из жизни Долбящего спровоцировал ещё один часовой разговор. Парня не осуждали и не хвалили. Говорили вообще за жизнь, о том, какие бывают повороты в судьбах и как на эти повороты влияют поступки родных и близких. Однако Долбящий слушал эти рассуждения уже из-под кровати. Срок его предварительного заключения подходил к концу, а работа едва ли дошла до половины, потому расслабляться было непозволительно.
  Ковырять становилось всё труднее и труднее, но Долбящий не расстраивался. Он уже почти не ругал стену и дыру в ней, а спокойно и монотонно делал своё дело. Он привык. Долбление сделалось его жизнью. Желание выбраться наверх, посидеть за столом или полежать на мягкой

постели исчезло полностью. Он больше не старался затянуть время, когда ел; испытывая жажду, не вылезал тотчас же, а терпел, сколько можно. Впрочем, и дыра не была теперь целью его жизни, цели вообще исчезли. Он просто долбил и долбил. А когда после длительного перерыва его вдруг вызвали на допрос, Долбящий, идя по коридорам тюрьмы, придумал кое-что, дабы затянуть следствие. И у него это получилось. Вернувшись в камеру, он с чувством довольства залез «к себе», посмотрел на дыру как на что-то родное, с чем больно расставаться, и взялся за ложку.




















                                                    Крестины

  - И какой ты после этого крёстный отец?
  - Нормальный отец! Лучше не найдёте! Что я, к внуку на день рождения не приеду, что ли?! Завсегда приеду!
  - «Приеду»… Приедем.
  - Ну, приедем! Хоть с тобой, хоть без тебя!
  - Без меня – чтоб больше выпить?
  - Сразу – «выпить»! Я за рулём не пью!.. Вот когда вылезу из машины, тогда другое дело! Ха-ха-ха!
  - Вы бы хоть перед храмом не пререкались… Сват, ты что думаешь, крёстные только поздравляют крестников с именинами и всё?
  - Ну, могу на рыбалку взять, когда подрастёт! А что ещё?!
  - Ещё много чего. Мы теперь не меньше, чем родители, будем отвечать за то, кем Дениска вырастет: человеком или разгильдяем.
  - В нашей семье разгильдяев не было! Знаешь, какой у меня был дед?!. Цельный день в колхозе, а вечером за гармошку – и по деревне!..
  - Разгильдяев у них не было. Только пьяницы.
  - Подожди, сваха. Я вижу, будущий крёстный совсем не слушал батюшку…
  - Да на кой мне его инструктаж?! Сами в своей семье разберёмся! Что, наш Вовка и твоя Светка не вырастят ребёнка, как надо?!. Да они нам ещё одного или двух внуков народят!
  - Я не против. Но пока у нас один внучок, и заботиться надо о нём. Родители будут кормить-одевать, учить да воспитывать, а наша забота – в своё время объяснить ребёнку, зачем нужно носить крестик, как молиться Богу и Ангелу-хранителю, приучить ходить в храм хотя бы в праздники…
  - Люда, о чём ты говоришь? Да для него та же Пасха – лишний повод «отметить это дело»…

  - А что, не отмечать что ли?!. Святое дело! Потянуть рюмашку-другую, яичком крашеным закусить!.. Батюшка, небось, тоже выпивает!
  - Может, выпивает. Только на Пасху он здесь всю ночь и часов до шести, потом едет в Николаевку, где церковь без своего батюшки, потом в зону – тоже просят освятить куличи, потом в Дом престарелых…
  - Вот это праздник! Вот это я понимаю! А МОЯ мне пить запрещает, работать запрещает! Мука весь день!
  - Ладно, о Пасхе потом поговорим: служба начинается. А ты, сват, бросай свои отговорки. Нам, как будущим крёстным, надо всю обедню отстоять.
  - Идите вдвоём! Вовка приедет – и я зайду!
  - Ты же знаешь: