- Что, Иван Иванович, тяжело дышать г…? – спросила его с усмешкой Каллиопа.
Только теперь до него дошло, что это «что-то» есть обыкновенный кал, но его столько, что уму непостижимо. Он живо представил, что мельком увидел. Внизу лежали большие кучи экскрементов, в которых копошились люди, как черви в навозе. Они вылезали из дерьма и вновь залезали в него, его поедая.
- Неужели наш путь лежит туда? – спросил с дрожью в голосе Иван Иванович и махнул рукой в сторону дерьмоглотов.
- Нет, мой дорогой Иван Иванович. Слава Богу, ты не обжора. Так живут после смерти чревоугодники, а ты сладострастник.
С этими словами Каллиопа взяла Ивана Ивановича за руку и взмыла вверх, но под тяжестью его тела резко накренилась к земле.
- Ваня, ну, что ты повис как мешок с г.... Или мне бросить тебя к г…едам, чтобы они сожрали тебя?
- Но что мне делать, раз у меня нет крыльев? – взмолился Иван Иванович.
- Где твое воображение? Представь, что у тебя есть крылья! А не то я тебя сброшу вниз.
Иван Иванович попытался представить, но у него никогда ничего не получалось из-под палки. Поэтому он, не сдержавшись, в сердцах крикнул Каллиопе: «Ну, какая ты муза, если требуешь от меня вдохновения»!
- Ах, так! Ну, и лежи камнем у дороги, под который вода не течет, - приговорила его Каллиопа.
Она подкинула его вверх в воздух. Иван Иванович, крича и дергая ногами и руками от страха, описал в раскаленном воздухе ада широкую дугу, упав на каменистое дно уровнем ниже круга пожирателей нечистот. Когда он упал, то поднял целое облако праха. Все его тело было разбито, а из ран хлестала темная кровь. Последнее, что посетило его сознание, была мысль о том, что он оказался в новом кругу ада – кругу страдания ленивцев.
Сознание приходило к Ивану Ивановичу толчками, пока не застыло на одной и той же картинке дороги, которая уходила вдаль под острым углом и терялась в легкой дымке от адского пламени уровнем ниже. Иван Иванович понимал, что лежит на боку, но ничего не чувствовал. Шло время, а ничего не менялось. Он не помнил: то ли у него от усталости сами закрылись глаза, то ли отключилось сознание от боли при открытых глазах. Он ничего не видел и не слышал. Он только где-то глубоко в самом себе понимал, что уже ничего не чувствует, потому что боль оказалась далеко за допустимым физиологическим порогом восприятия.
Очнулся он от легкого прикосновения нежной ладони к своему лбу и открыл глаза. На него с любовью смотрела Каллиопа, виновато наматывая на свой указательный палец колечко светло русых волос.
- Вот и хорошо, что ты проснулся. Я больше так больно не буду тебя испытывать. Ты меня извини. Но ты сам виноват. Это наказание за твою лень. Однако я немного преувеличила.
- Ничего себе преувеличила. Я не мог пошевелиться от боли, не чуя себя, плаксиво ответил Иван Иванович.
- Но ты тоже не преувеличивай. Теперь ты вполне можешь идти, - возразила Каллиопа.– Хватит разлеживаться. Давай, вставай, и полетели, - скомандовала она.
- Как в прошлый раз, чтобы так больно упасть? Нет, я встану, но никуда не полечу.
- Ах, вот так, да?
- Да, вот так, - упрямо ответил Иван Иванович, но потом посмотрев на Каллиопу, уже более сговорчивее сказал, объясняясь, - я буду настраиваться на полет.
- Ну-ну, подождем, но недолго, - черти не будут ждать.
- Какие черти? Я ни одного еще не видел черта.
- И не увидишь. Они же невидимые.
- Это как понимать?
- Буквально. Черти вокруг. Они в воздухе. Воздух есть среда духов ада.
- Поэтому попусту не разевай рот, иначе черта проглотишь.
- Ничего себе.
- Не отвлекайся: ты хотел настроиться на полет мысли.
- Но полет мысли - это не то же самое, что полет в мысли. Мысль летает, но не летает мыслящий. Он летает, если мыслит полет в мысли.
- Какой ты умный. Вот и сделай то, что подумал.
- Но для этого нужно, чтобы все происходящее происходило в мысли. В нашем же случае то, что происходит, происходит не в мысли, а в реальности.
- Ты так думаешь? Вспомни, ты находишься в аду после смерти. Это в жизни мысли и реальность не совпадают, а разнятся.
- Неужели в смерти, то есть, после смерти не так?
- Подумай и увидишь.
Иван Иванович последовал совету Каллиопы. Он подумал о том, почему бы не полететь, если он уже мертв. Как иначе можно объяснить то, что с ним происходит, как не то, что он еще умирает и перед смертью грезит, что находится в аду. Просто он адски чувствует себя в смерти, в агонии. Но раз так, то что мешает ему полететь в мысли. Сознание, предоставленное самому себе, вероятно, может пока еще не умерло, создать полную иллюзию полета наяву. И действительно он почувствовал, что оторвался от земли и полетел. Каллиопа взяла его за руку, и они полетели вниз адской пропасти на следующий уровень.
- Куда мы летим? – спросил весело Иван Иванович. Небывалое чувство полета перехватило у него дух и подняло настроение.
- Мы летим к более ужасным, но менее телесным кругам ада. Там переживаются грехи уже не тела, но души, - наставительно объяснила Каллиопа тоном классной учительницы.
- Значит, там я буду страдать уже не физически, а морально? Так?
- Нет, не так. Там будет страдать, не твоя совесть, а сама душа. Как это сказать по-русски? Ты будешь чувствовать боль весь целиком, не находя ее нигде конкретно, в определенном месте. От этого тебе будет еще больнее.
- Спасибо, Каллиопа, утешила, - саркастически заметил Иван Иванович. – Но, по моему разумению, это и есть моральные, точнее, нравственные страдания.
- А что ты хотел? Ведь это ад. Я не могу тебя утешить. Я могу только огорчить тебя. То, что это моральные страдания, можно сказать, но с натяжкой, - моральные страдания абстрактны, а твои страдания реальны, душевны. Нравственные страдания ждут тебя на дне ада, где страдают за духовные грехи. Они касаются уже не твоей души, а собственно тебя как Я.
- И за какой душевный грех мне отвечать сначала?
- Пришло время ответить тебе за свою гневливость, за то, что ты нередко выходил из себя и злился на людей, а не на самого себя.
- И каким образом меня накажут?
- Не торопи события. Впрочем, мы уже прилетели, - сказала Каллиопа и отпустила руку Ивана Ивановича.
Беспомощно барахтаясь в воздухе, Иван Иванович упал навзничь на вязкую землю и схватился за левый бок от острой боли.
- Каллиопа, ты куда? – крикнул Иванов вдогонку своей музе, но от нее и след простыл.
Он привстал и осмотрелся. Рядом с ним зияла пропасть, из которой валил едкий дым, по запаху, от горелой человеческой плоти. Напротив шла отвесная стена, разделявшая уровень круга гнева с уровнем круга лени. Но ней что-то стекало. Присмотревшись, Иван Иванович похолодел от ужаса: стена как живая сочилась кровью. Он невольно обернулся, испугавшись, не стоит ли кто рядом. Но никого не было. Между стеной и пропастью стелилась дорога. Вдруг недалеко из-за поворота он услышал топот множества ног. Кто-то бежал, улюлюкая и страшно, грязно ругаясь на неведомом Ивану Ивановичу языке ада. До него дошло, что пора «сматывать удочки» и «делать ноги». Бросившись со всех ног в противоположном крикам и топоту направлении, Иван Иванович почувствовал предательскую вязкость земли, которая прямо хватала его за ноги и не хотела отпускать. Он стал невольно выходить из себя, злиться и материться в страхе. «Вот, значит, как меня будут наказывать: погоней за мной как жертвой», - молнией пронеслась догадка в его голове. Адский страх гнал его вперед, и он бежал, не разбирая дороги.
Но топот и крики неумолимо приближались, пока из-за очередного поворота (ведь он бежал по кругу гнева ада) не показались его охотники. Они неслись во всю прыть. Одни из охотников бежали, пятясь, так что были видны только их лоснящиеся от грязи и пота спины, другие охотники бежали боком вприпрыжку, высунув свой длинный красный язык. В толпе охотников выделялись паукообразные существа с множеством глаз на маленькой голове, оснащенной складными жесткими челюстями. Они стучали своими челюстями, дергали брюшком и часто сучили по земле длинными и согнутыми в коленных суставах ножками. Впереди всех охотников скользила, шелестя по земле переливчатой кожей, гигантская змея, периодически высовывая из жуткой пасти раздвоенный язык. Раз обернувшись, Иван Иванович замедлил свой бег, завороженный тем, как на него смотрела, не мигая, змея своими злыми глазками, все ближе приближаясь, волной, из стороны в сторону, накатывая на него свое гибкое тело. Но тут кто-то из охотников наступил змее на хвост. Остановившись, она, шипя, натянулась и пружинно вернулась обратно, мгновенно ужалив бедолагу в лицо. Тот снопом повалился набок, задергался в ужасной конвульсии и затих. Все молча, тяжело дыша, наблюдали за случившимся. Змея снова обратилась в сторону Ивана Ивановича, зашипела со свистом, призвав охотников продолжить погоню. В страхе от того, что с ним скоро будет, если он не ускорится, Иван Иванович побежал, не чуя под собой ног.
Он уже намеревался броситься в пропасть ада, зияющую справа от него, но тут подумал на ходу, что не может умереть дважды. Так зачем тогда он убегает от злодеев? Он сам может быть еще большим злодеем, чем все взятые охотники. Только он подумал об этом, как стал расти. Когда его преследователи поравнялись с ним, то они наткнулись уже не на жалкую жертву, в страхе убегавшую от них, а на сам воплощенный гнев в образе циклопа. Тогда змея обвилась вокруг его исполинской ноги и стала взбираться по ней вверх, по пути жаля его в ногу. Но таким образом впрыскивая свой яд, змея только увеличивала его ярость. Он отодрал ее от своей ноги и разбил ей голову о стену, бросив ее тело как тряпку на землю, и стал давить ее своими ногами, от топота которых дрожала и стонала земля со всеми теми, кто ему попадался под ноги. Потом он стал бить и давить руками и ногами тех, кто пытался убежать от него.
Завернув за поворот, который только недавно он пробежал в страхе, Иван Иванович увидел еще одно живое существо, скрытое с головы до пят плащом и сидевшее, потупившись, на камне. Еще не отойдя от ярости, он решил убить и его, не отдавая себе отчета в том, что в аду убить нельзя. Занеся свою циклопическую ногу над жертвой, он увидел, что она в страхе посмотрела на него, беспомощно прикрыв свое лицо слабой рукой. Это была Афродита Ивановна. Но Иван Иванович уже не мог ничего сделать, - нога механически закрыла собой тело бедной Афродиты и припечатала его к каменистой земле. Так вся сила ярости Ивана Ивановича, убив Афродиту Ивановну, убила саму себя. Но она убила не только себя и Афродиту, она убила душу Ивана Ивановича. Убитый горем, Иван Иванович упал рядом с бездыханным и разбитым телом Афродиты и стал громко рыдать. Когда он затих, то за спиной услышал голос Афродиты.
- Ты сам виноват, что убил того, кого спас.
- Но я не убил тебя, ведь ты со мной говоришь, - ответил с надеждой Иван Иванович, обернувшись на голос, но осекся, - за спиной никого не было.
- В аду не умирает тот, кто проходит испытание. У каждого свой ад. Тот, кем
