- Согласна с тем, что в письме речь идет о воскресении. Но одной морали мало для бессмертия. Требуется не рациональная этика Сократа и тем более не добродетель равноудаленного от борьбы милосердия, а жертвенная нравственность Иисуса, вмещающая в себя всю полноту деятельной любви. Если Сократ смирился перед законами своего Отечества, осудившего его на смерть, то Иисус возлюбил своих врагов, за что они его распяли на кресте. Через такую смерть возможно всеобщее воскресение всех грешников, которые не могут примириться со своими грехами.
- Элен, ты себя со стороны слушала? Я вот послушал, как ты пересказала часть воскресного письма Соловьева, и понял, что меня бог миловал от таких детских иллюзий. Это простительно Иисусу, одержимому манией пророчества, но не нам, занятым серьезным размышлением.
- Почему ты так в штуки принимаешь то, что все или почти все считают верным? Верно то, во что верят. А многие верят в бога, в такого бога, в которого верили их предки. Это же очевидно. Причем они не глупее тебя.
- Я говорю не о глупости и мудрости, а о том, что у меня нет веры в то, во что ты веришь. Я вполне хорошо живу и без этой веры. Она мне не необходима. А если ты веришь, то потому, что она тебе необходима, что она стимулирует тебя жить и жить по-человечески. Меня так стимулирует познание, точнее, размышление. Если ты верующая, то я гностик, вернее, философ.
- Вот видишь, ты не можешь обойтись без веры, если не только духовно, но и буквально обращаешься к вере.
- Так я говорю тебе и себе по культурной, а не культовой, привычке. Вот в чем разница. Вера – это привычка. Для меня в обычной жизни она имеет смысл в качестве доверия к существам и вещам. Но тогда, когда я обращаюсь к существам и вещам необычным, то стараюсь полагаться на разум и мысль в переживании и восприятии, чтобы не уничтожить необычное. Вера – это реакция, реактивное движение обычного, обывателя на необычное, превращающее необычное в обычное. Так человек адаптируется к миру и адаптирует его к самому себе. Исходя из этого, мое отношение к вере является превращенной формой самой веры, ставшей мыслью. Это так, если не предполагать, а полагать веру изначальной. Не допустим, что вера изначальна. Но верю, что вера изначальна. Вначале было не слово, как мысль и слово, и не дело, а вера. Но так считать у меня нет оснований. А принимать это на веру нет желания и потребности.
- Арис, какой ты неисправимый скептик.
- Да, не скептик я, а разумный человек.
- А если со мной что-нибудь случится? Как ты с этим примиришься, если не поверишь в то, что я бессмертна. Одного сознавания меня, моего образа в твоем сознании будет мало, если ты меня любишь. Как тогда быть любящему, не способному физически сохранить любимую? Ему остается только верить в то, что она жива, но уже не телесно, а душевно. И эта вера как связь живого с той, кого уж нет, поддерживает и его и ее, точнее, их любовь, которая еще живет, пока хотя бы один из них живой. Иначе любовь умрет, ибо она питается верой и надеждой, если не самой собой, но отнюдь не разумом. Вот ты разумный человек, ты любишь разумом меня, интеллектуальной любовью к Элен?
- Элен, я что дурак? Ты таковым меня считаешь? Неужели, в самом деле, я готов признаться в том, что женщину можно любить умом? Ты что абстракция? Конечно, нет. Тебя я понимаю и в чем-то разделяю твою досаду на меня. Я не выступаю против веры. Я не противник веры. Я не против веры, я за разум. Только к вере я отношусь не как к необходимости, а как к реальности в модальном смысле, как к наличности того, что есть. Разумеется, когда тебя со мной не будет, я буду знать и переживать, что тебя нет со мной рядом, но я буду думать, а для меня думать и есть верить, что ты есть, но далеко. Придет время, и мы с тобой снова встретимся, если не в этой жизни, то в другой, когда сами будем другими. Есть другая жизнь и для нас тоже и не обязательно она есть сейчас. Она может быть и сейчас есть, только мы этого не замечаем. Мы просто привыкли жить во времени истории, последовательно, а не одновременно в разных местах, временах, ипостасях.
- Ты расширяешь границы разума до самой веры как абсолютной или метафизической предпосылки разума. Я не буду с тобой спорить о том, что согласна ли вера с разумом или противоразумна, ибо есть еще разум, превосходящий наши возможности. Это Божественный Разум. В одном его действие может казаться нам противоразумным. Тогда как в другом, напротив, согласным с нашим разумом. Думаю, что там, где нам кажется нечто противоразумным, следует полагаться на веру. В другом же, если вера не противоречит разуму, полагаться на разум. Обыкновенно так бывает в земных делах. Но что касается миров иных, то проводником в эти миры, если они блаженны, может быть вера.
- Элен, то, что ты ставишь условия, показывает твое понимание проблемности религиозной доктрины. Ты не можешь скрыть, что приходится изворачиваться, чтобы свести концы с концами. Ты говоришь, что там, где мы умом слабы, следует полагаться на веру, которая, надо думать, если следовать твоей религиозной, даже церковной, интенции, подтверждается ссылками на Священное Писание, где дается ответ, как правильно понимать то, что ты своим умом, самостоятельно понять не можешь. Здесь правильно понимать – это не понимать собственно, а принимать на веру, ибо она от бога. Здесь действует уже не человеческий разум, а божественная премудрость через веру человека. Действительно, человек умом, грубо, головой, не все может. Он, например, не может измыслить мысль, если мысль есть реальное событие в мире, а измышление есть выдумывание. Но о чем это говорит? Лишь о необходимости принципиальной координации человеческого ума с миром, который обратным образом от него тоже зависит, а не о том, что вообще не дано понять человеку. Да, разум как вселенский порядок не дается конкретным образом целиком человеческому уму, но абстрактно он для него доступен. Я не думаю, что в делах истины и заблуждения пробным камнем может быть нечто иное, чем разум. То, что ты называешь «Божественным Разумом», той же самой природы, что и наш. Это один и тот же разум, только более возвышенные и разумные существа, чем мы, например, духи, или, как ты говоришь «Бог», располагают большими возможностями реализации его универсального и неисчерпаемого потенциала. Разница здесь количественная, если понимать количество как диапазон величин в границах одного и того же качества, в данном случае качества разумности.
- Арис, да ты тоталитарист в идее. Ты все сводишь к одному: к разуму.
- Не вижу в этом ничего плохого. Я свожу абстрактно, а не конкретно. Природа всеобщего или сущность духа разумна, а не противоразумна. Дух есть свобода самой свободы. Уже в этом есть разумность: свобода свободы, предполагающая свободу от свободы. Только поэтому дух позволяет существовать и нечто бездуховному, а тем более тому, в чем есть не только дух, но и ему иное. Разумно допустить и неразумное. Это то же самое, как и истина истины и лжи, а не, наоборот, ложь лжи и истины, ибо последнее не может служить основанием всего. Как таким же основанием не может быть то, что неопределенно в принципе. Оно есть как допущение того, что есть предел, принцип. Хотя бы принцип неопределенности. В этом и есть смысл, включая смысл веры, чувства и поступка.
- Ты, Арис, говоришь складно. Да, ладно, можно с тобой согласиться, но с оговорками, которые всем культурным людям известны и высказаны еще в начале нашей эры: возлюби ближнего как самого себя и возлюби любовь больше себя, ибо она и есть бог по цели, причиной которой является вера, а средством надежда, что для эллинов безумие, а для иудеев соблазн. Эта любовь есть любовь не только к себе и ближним, но и к тому, кто тебе противоположен, - к врагам. Вот что по-человечески зовут противоразумным. Между тем, на наш христианский взгляд, это и есть собственно человеческое отношение к сущему и существу. Причем деятельное любовное отношение, а не бездеятельное безразличие буддиста или враждебное отношение джихадиста не только к пороку, но и к порочному человеку.
- Элен, ты уже перешла на конфессиональный и межконфессиональный уровень обсуждения философских тем, вопросов и проблем, на котором мне нечего сказать. Это не мое. То, что ты говорила о любви к врагам, я понимаю не как моральное требование, а как разумное пожелание не отвечать злом на зло, ибо оно к тебе вернется в том смысле, что так отвечая, мы совершаем реактивное движение, теряя свою самостоятельность при выборе решения, поддаемся на провокацию зла.
Я придерживаюсь такой стратегии: в мысли принимаю даже иррациональное или мистически непонятное, а следом пробую найти в нем рациональное зерно. Для того, чтобы понять и в чем то разобраться, необходимо не просчитать или просмотреть, а продумать логику нечто, ведь во всем есть своя логика, даже в алогичном. Там есть логика не-логики или анти-логики как предела не-логики. По отношению к логике они выступают моментами развития самой логики. Только так вообще можно что-то понять. Такая способность дана человеку. У бога другое отношение к сущему и не-сущему. Но это тоже логика, только божественная. Используя логику, мы можем его понять. А вот понимаем ли мы его, когда верим, еще большой вопрос.
- А интуиция?
- Есть интеллектуальная или логическая интуиция, которая дает понимание того, что мы переживаем как чувственную интуицию приятия нечто налично или имманентно данного чувствам и как мистическую интуицию приятия нечто безналично или трансцендентно данного чувствам.
- Я понимаю и принимаю твой философский взгляд, Арис, но мне этого мало. Я хочу изменения, преображения, а философское понимание не дает такого преображения самого существа человека.
- Элен, откуда ты это знаешь? Правда, можно остаться и при том, что ты сказала, добавив насчет твоего хотения, что нужно оставаться в границах разумной меры, равной пониманию. И все же я думаю, что гностический путь спасения предполагает понимание только средством, а не финалом. У самих гностиков, правда, в том, что было разглашено на публику, их понимание рано или поздно на критическом этапе вытеснялось тем же религиозным служением или ритуалом и мистическим откровением как самым действенным способом преображения человеческого существа, то есть, влиянием инородной, вне-человеческой силы. Это преображение человека, а не человеком, есть вытеснение человека не-человеком, стирание его собственного Я.
Последние моменты беседы Аристокл с Элен проговорили по пути от усадьбы к университету. На этом мы на время оставим наших героев, чтобы собраться с мыслями, предоставив героев самим себе. Они имеют на это право.
ПРИКОСНОВЕНИЕ К ИНЫМ МИРАМ
Спустя несколько дней после поездки в Узкое Аристокл по своим учебным делам зашел в библиотеку. Он заказал сочинения раннего схоластика Ансельма Кентерберийского, в частности его трактат
