— Он мой друг. — ответил Расти.
— Он и тебя ограбит.
— Деньги, которые у меня есть, он мне дал.
Расти встал уходить. Он был уставшим, но не хотел больше оставаться в этом чужом доме.
— Ты устал, — сказала миссис Капур, — может, останешься и пообедаешь с нами?
— Нет, — ответил Расти, — нет времени.
________________
[61] Намастэ — Приветствие на хинди, дословно значит «кланяюсь вам».
[62] Джи — вежливое обращение.
[63] Лакхнау — город в Индии, столица штата Уттар-Прадеш.
22
Потеряв всякую надежду, Расти спускался с холма, слабый и вымотанный. Он не мог ясно соображать. Он не ел с утра, и проклинал себя за то, что отверг гостеприимство миссис Капур.
Он был голоден и хотел пить, и страдал от мыслей о том, что приключилось с Кишеном, или что могло бы с ним приключиться.
Расти тяжело спускался по ступенькам, ведущим к воде. Солнце пекло неимоверно, отражаясь от камней и мерцая на величественных белых храмах, видневшихся за рекой. Он пересёк двор и вышел к берегу.
Улегшись на живот, он нахлебался священной воды. Затем стащил рубашку и сандалии, и скользнул в воду. Мужчины и женщины молились в реке повсюду, воздев очи к солнцу, а между ними плавали огромные рыбины, не боясь и не досаждая, чувствуя безопасность в священных водах Ганга.
Искупавшись и освежившись, Расти влез обратно на каменистый берег. Его сандалии и рубаха исчезли.
Поблизости не было никого, кроме нищего, опиравшегося на палку, юноши, растиравшегося маслом, да коровы, изучавшей пустую мусорную корзину. Из всех троих, на корову падали наибольшие подозрения — она вполне могла слопать сандалии.
Но Расти больше не беспокоился о своих вещах. Деньги были в кожаном кошельке, привязанном к поясу, и, пока при нём был пояс, при нём были и деньги, и штаны.
Он закатал мокрые штаны до бёдер, и, проигнорировав миску, которой потрясал перед ним бедняк, пошёл по длинному двору, идущему вдоль ведущих ввысь ступеней.
Дети перекрикивались, священнослужители проговаривали свои молитвы, торговцы с корзинами фруктов и чаата на головах, рекламировали свои товары, а коровы прокладывали себе путь среди людей там, где хотели. Ступеньки сбегали с холма по всем сторонам — широкие чистые ступени храма, и узкие извилистые ступеньки базара. Лабиринт переулков кружил вокруг холма, сквозь базар, огибая храмы и вдоль реки. Дорожки путались, терялись и вновь находились, и снова терялись.
Босой и оборванный, худой Кишен, впрочем, с неизменной самоуверенностью, лежал под стеной вдоль переулка, и наблюдал продвижение Расти по берегу.
Он хотел окрикнуть друга, побежать к нему, но не мог позволить себе подобных выходок. Он не знал причины появления Расти, и не мог выдать себя, чтобы не угодить в ловушку. Он был уверен, что видит именно Расти — у кого ещё рыжие волосы и бледная кожа, кто ещё может прогуливаться полуголым по Харидвару. Это, несомненно, был Расти, но зачем он здесь? Может, у него проблемы, может, он болен? Зачем, зачем?
Расти увидел Кишена в переулке, но был слишком слаб, чтобы кричать. Он стоял в солнечных лучах, глядя на верхние ступени, на которых стоял Кишен.
Кишен не знал — бежать к Расти или от него. Они оба стояли, замерев, в начале переулка, по разные стороны лестницы.
— Привет, Расти. — крикнул Кишен.
И Расти начал подниматься по ступенькам, медленно, с трудом: его ноги горели, а голова кружилась, его сердце колотилось от противоречивых чувств.
— Ты один? — крикнул Кишен, — Не подходи, если не один.
Расти продолжал путь по ступеням, пока не приблизился к Кишену. Несмотря на пелену перед глазами, он отметил дикое состояние Кишена: кости выдавались через кожу мальчика, волосы были в колтунах, глаза бегали в поисках кого-то ещё на ступенях.
— Зачем ты здесь, Расти?
— Повидать тебя.
— Зачем?
— Я уезжаю.
— Куда ты собрался? Ты чуть ли не при смерти.
— И всё равно я пришёл повидаться.
— Зачем?
Расти сел на ступеньку, свесил обессиленно свои запястья с коленей и понурил голову.
— Я голодный. — сказал он.
Кишен отошёл к ближайшему торговцу фруктами, а вернулся с двумя большими арбузами.
— У тебя есть деньги? — удивился Расти.
— Нет. Это в долг. Я приношу ему прибыль, он даёт мне кредит.
Он уселся возле Расти, достал маленький но зловещий ножик откуда-то из складок рубашки, и принялся резать арбузы.
— ты не можешь уехать. — сказал он.
— Я не могу вернуться.
— Почему?
— Ни денег, ни работы, ни друзей.
Они вонзили зубы в арбуз, и поедали его с потрясающей быстротой. Расти почувствовал себя куда лучше, и отнёс своё недомогание и жар на счёт пустого желудка.
— Из меня не выйдет толковый преступник. — сказал Расти, — Меня легко узнать по виду. У меня не получится обворовывать людей. Да и, в любом случае, я не считаю это приемлемым.
— Я не обворовываю людей, — возразил Кишен, добавив своему выговору прононс, — Я обворовываю только тех. У кого есть что воровать. И я делаю это не для себя, именно поэтому меня так и не поймали. Мне платят за грязную работу. При этом, они в безопасности, потому что находятся где-нибудь ещё, когда всё происходит, а я в безопасности потому что у меня нет того, что я украл, да и не было причин это красть. Короче говоря, это довольно безопасно. Но не беспокойся, братец, мы не будем делать это в Дехре, нас там слишком хорошо знают. К тому же, я устал бегать от полиции.
— И что мы будем делать?
— Ну, мы найдём кого-нибудь, кому ты будешь преподавать английский. И не одного, а нескольких. А я заведу лавку чаата.
— Когда едем? — сказал Расти, и Англия, слава, богатство, всё улетучилось, как наваждение.
— Завтра рано утром. — ответил Кишен, — Через реку ходит лодка. Нам надо пересечь реку, а то на этой стороне меня знают, и многим людям не понравится, что я смылся. Если поедем поездом, меня могут схватить на станции, это как пить дать. А на другой стороне меня никто не знает, там одни джунгли.
Расти восхитился тем, каким деловитым и практичным стал Кишен — его ум работал явно быстрее тела, при том, что тот был завзятым авантюристом и сорванцом. Ещё месяц назад он жался к Расти, боясь грома, а теперь уже Расти смотрит на него, ожидая руководства.
«Интересно, — подумал Расти, — в Дехре заметили моё отсутствие? В любом случае, меня не было всего день, хотя кажется, что целый век. Наверняка комната на крыше всё ещё свободна, — где ещё сыскать такого психа, который захочет в ней жить. Я вернусь в свою комнатку, как будто ничего не было, и никто ничего не заметит».
*
День перешёл в вечер.
Когда солнце садилось, храм менял цвет с белого на золотой, с золотого — на оранжевый, с оранжевого — на розовый, а с розового — на багряный, и все эти цвета в точности отражались в реке.
Шум постепенно стих, наступила ночь.
Кишен и Расти спали под открытым небом, на ступенях к храму. Ночь была тёплой, воздух был плотный и тяжёлый. В темноте угадывались небольшие свёртки спящих бесприютных людей, которые спали лишь затем, чтобы скоротать ночное время. Расти спал беспокойно, часто просыпаясь от ноющей боли в животе, столь незнакомой и странной боли голода.
23
Ещё до того, как обитатели лестницы и берега пробудились, Кишен и Расти забрались в паромную лодку. Эта лодка курсировала через реку весь день, доставляя паломников от храма к храму, бесплатно. Несмотря на то, что был очень ранний час, и лодка совершала свой первый маршрут, народу в ней уже было множество.
Люди, набившиеся в лодку, были даже более разнообразны чем те, кого Расти наблюдал в поезде: женщины и дети, бородатые старики и морщинистые старухи, мощные молодые крестьяне — не зажиточный класс или торговцы, одна беднота, преодолевшая километры, в основном пешком, чтобы окунуться в священные воды Ганга, или, на хинди — Ганги Май.
На берегу ступеньки начали оживляться. Вчерашние выкрики, молитвы и обряды продолжились с той же монотонной набожностью, в том же темпе, в том же настроении безвременья. Ступени гудели от топота множества ног: сандалий и босых ступней.
Лодка глубоко осела, так она была тяжела от заполнивших её людей, и гребцы с трудом преодолевали течение, чтобы лодку не снесло ниже по течению. Их мускулы сияли и вздымались под серой сталью избитой непогодой кожей. Вёсла, словно лезвия, разрезали воду между вздохами гребцов, кричавших в момент удара весла по воде.
Кишен и Расти сидели стиснутые вместе в центре лодки. Ничто не угрожало разлучить их, однако они держались за руки.
Люди в лодке начали петь.
Сначала это был лёгкий гул, но потом кто-то разбил его голосом, молодым и чистым, напомнившим Расти о Соми, и утешившим его мыслью о том, что Соми весной вернётся в Дехра-Дун.
Люди пели в такт ударам вёсел, и вскрики гребцов вклинивались в песнь, становясь её частью.
Пожилая женщина с белыми волосами и глубокими морщинами на лице, сказала:
— Как прекрасно слышать песню юных голосов.
— Вы тоже можете петь, — сказал Расти.
Она добро и беззубо улыбнулась ему:
— Сынок, ты один из нас? Никогда ещё на этой реке я не видела голубых глаз и золотых волос.
— Я — ничто, — сказал Расти, — И я — всё. — заявил он прямо и гордо.
— Так где твой дом?
— У меня нет дома. — сказал он, и ощутил гордость и за это.
— А кто этот мальчик с тобой? — спросила женщина, показывая хлопотливость, — Кто он тебе?
Расти не ответил. Он задавался тем же вопросом — кто ему Кишен? Но он был уверен в одном — оба они беженцы, беженцы от всего мира. Они были друг для друга убежищем, приютом, помощью. Кишен был одичавшим, оторванным от человечества, а Расти был единственным, кто его понимал, потому что Расти и сам был оторван от человечества. Они были скреплены узами, потому что только они во всём мире понимали друг друга и любили друг друга.
Из-за этих уз Расти должен был вернуться. И это облегчало его душу, ведь возвращение было оправдано.
Он опустил руку через борт — он хотел запомнить касание воды, которую они оставляли за собой, утекающую прочь. Эта вода текла в океан, а океан — и есть жизнь.
Расти некуда было бежать. Он не мог убежать от жизни, которую сам устроил, тот океан, в который он бросился в ту ночь, когда сбежал от опекуна. Ему нужно было вернуться в комнату — его комнату, он должен был вернуться.
Песня смолкла когда лодка достигла берега. Все выгрузились на гладкий гравий. Лес возвышался над берегом и манил к себе.
Расти вспомнил лес, в котором был в день пикника, когда она целовал Мину и держал её руку, вспомнил магию леса и очарование Мины.
— Когда-нибудь, — сказал он, — нам придётся жить в джунглях.
— Когда-нибудь. — ответил Кишен, и засмеялся, — Но сейчас мы едем обратно. Возвращаемся в комнату на крыше! Это наша комната, мы должны вернуться!
Они должны были вернуться, чтобы умываться в резервуаре и слушать утренние сплетни, чтобы сидеть под фруктовыми деревьями и закусывать в лавке чаата, и, может быть, чтобы разбить садик на крыше. Чтобы есть и спать, чтобы работать, чтобы жить, чтобы умереть.
Кишен смеялся:
— Однажды ты будешь великим, Расти. Может, писателем,