Время шло, но Расти не зал об этом. Это было похоже на жизнь в доме у реки — река всегда течёт мимо дома, и утекает прочь, но для Расти, живущего в доме на берегу, река не утекала, утекала вода, а река оставалась. Расти страстно желал, чтобы что-то произошло.
19
Пыль поднималась огромными облаками и опадала на дорогу, облепляя всё, чего касалась, жгучая, удушливая, колючая.
Затем был гром.
Внезапно налетел ветер, в воздухе повисло баюкающее ожидание. А затем, над пылью, нависли большие урчащие тучи.
Что-то происходило.
Всё началось с одинокой капли, упавшей на подоконник, а потом по крыше застучало. Расти ощущал трепетное ожидание, его охватило нетерпение. Дожди пришли, чтобы разорвать монотонность летних месяцев, муссон пришёл!
Небо содрогнулось, облака застонали, вилка молнии рассекла небеса, и затем всё небо взорвалось.
Дождь изливался, барабаня по рифлёной крыше. Видимость была не далее двадцати метров, так что комната оказалась отрезанной от всего остального мира непроницаемой стеной дождя.
Расти хотел испытать всю новизну первого ливня. Он сбросил одежду и голый выскочил на крышу, где ветер хлестал его водой по телу так, что он извивался в экстазе. Дождь был более пьянящим, чем алкоголь, и Расти было трудно удержаться от воплей и дикой пляски в забытьи. Сила и свежесть дождя принесли огромное облегчение, смыв застой, затянувший Расти, отравлявший его ум и тело.
Дождь мёл по городу, расчищая небо и землю. Деревья гнулись под напором ветра и воды. Поле стало трясиной. Цветы прибило к земле.
Расти вернулся в комнату весёлый, его тело ныло, и обнаружил потоп. Вода проникала и через дверь, и через окно, и через крышу, так что набралось по щиколотку. Он бросился на кровать.
Кровать приобрела очарование затерянного в океане острова. Расти обтёрся простынями, ощущая нежное тепло. Затем он сел на корточки и стал смотреть в окно.
Дождь становился плотнее и быстрее. Дверь хлопала, водосток бурлил, стаккато брызг ритмично колотило по крыше. Сливная труба кашляла и захлёбывалась. Тёмная завеса неба сгустилась до предела, согнувшиеся деревья раскачивались. На дорогу обрушились потоки воды, гравийные дорожки превратились в маленькие реки.
Дождь прекратился так же внезапно, как начался.
Воцарилось спокойствие. Стекающая из стока вода падала в дренаж. Лягушки квакали и скакали по жидкой грязи.
Будто в отместку вышло солнце. На листьях и лепестках капли воды засверкали серебром и золотом. Кошки выбрались из сухих углов построек, моргающие, сонные, невозмутимые и без всякого восторга.
Дети начали выбегать из домов.
«Барсаат, [57] барсаат! — кричали они, — Дожди пришли!»
Крыши стали главным местом омовения. Дети, ночные сторожа, собаки, — все высыпали на крыши, чтобы испытать новизну свежести душа из дождя.
Майдан оживился матчами. Игра именовалась муссонными футболом — в неё играли в жидкой грязи, доходившей до колен. Мяч был тяжёлым и скользким, и его было трудно пинать босыми ногами. Молодёжь с базара играла босиком, потому что, во-первых, ботинки слишком неудобны для таких условий, а во-вторых, мало кто мог их себе позволить.
Однако дожди принесли Расти лишь мимолётное оживление. Первый ливень казался яростнее и свежее, чем последующие, проливавшиеся каждый день.
Едва ли что-то может быть более унылым, чем сырость, ржавчина, плесень и бессолнечное тепло, окутывающее пространство. Будь здесь Соми или Кишен, можно было бы урвать какое-то удовольствие у стихии, а был бы здесь Ранбир, можно было бы надеяться на приключения. Но один Расти маялся скукой.
Праздные часы он проводил, глядя как стекает вода из водоотвода за дверью. «Где моё место? — гадал он, — Что я делаю, что со мной происходит? »
Он твёрдо решил разорвать круг безвременья и смирения, и покинуть Дехра-Дун.
«Я должен ехать — сказал он себе, — Не хочу сгнить, как манго в конце сезона, или сгореть, как солнце в конце дня. Я не могу жить как садовник, повар или водонос, делая одно и то же каждый день всю жизнь. Мне неинтересно сегодня, я хочу завтра. Не могу жить в одной и той же маленькой комнатке до конца дней, с ящерицами вместо семьи; не могу жить по чужим домам, не имея собственного. Я должен вырваться! Одно из двух: быть либо кем-то определённым, либо никем, а кое-кем быть не хочу».
Он решил ехать в Дели, на приём к высокому послу Великобритании, который, конечно же, предоставит ему субсидию на билет в Англию. Расти написал Соми, изложив свой план, согласно которому путь лежал через Харидвар, где он сможет повидаться с Кишеном — адрес его тёти имелся.
Ночью Расти спал прерывисто, думая и беспокоясь о будущем. Он слушал мерцающее пение лягушек, барахтавшихся в канаве под лестницей, отрешённый плач шакала, и перед ним возникали тревожащие вопросы о любви и расставании, о жизни и смерти, и эти вопросы переполняли сон юноши.
Однако на следующую ночь, ночь перед отъездом, не было ни лягушачьего кваканья, ни шакальего воя, которые до этого будили Расти, или настойчивых вопросов, а только предчувствие перелома и ощущение окончания чего-то.
_________________
[57] Barsaat — дождь на хинди.
20
Почтальон принёс письмо от Соми:
«Дорогой Расти,
Лучший-прелучший друг, никогда не путешествуй третьим классом. Всю дорогу до Амритсара я спал стоя — настолько был переполнен вагон.
Я должен вернуться в Дехру весной, как раз вовремя, чтобы увидеть, как вы с Ранбиром празднуете Холи. Я знаю, ты порываешься покинуть Индию и сбежать в Англию, но подожди нашей встречи, хорошо? Ты боишься умереть, не сделав чего-то. Ты боишься умереть, Расти, но едва ли ты начинал жить.
Я знаю, в Дехре ты несчастлив и, должно быть, одинок. Но подожди немного, потерпи, и плохие дни пройдут. Мы не знаем, зачем мы живём, и бесполезно пытаться это разузнать. Но мы должны жить, Расти, потому что действительно хотим этого. И пока мы этого хотим, мы находим то, для чего нам жить, и даже за что умереть.
Мама чувствует себя хорошо и передаёт тебе привет. Скажи мне, если тебе что-нибудь нужно.
Соми».
Расти аккуратно сложил письмо и положил его в карман рубашки. Он намеревался сохранить его навсегда. Он не мог ждать возвращения Соми, но знал, что их дружба на всю жизнь, и её красота навсегда с ним. И когда Соми вошёл в жизнь Расти, и когда вышел из неё, его тюрбан был набекрень, а сандалии шлёпали по пяткам при ходьбе.
У Расти не было ни чемодана, ни свёртка спальных принадлежностей, которые нужно было бы паковать, вообще никаких вещей, кроме одежды, что была на нём, которая, впрочем, принадлежала Соми, да пятидесяти рупий, за которые нужно было благодарить Кишена. Он никак не готовился к путешествию, а просто ускользнул, без малейшего волнения и беспокойства, незамеченным.
За час до того, как отправиться на станцию, он прилёг отдохнуть. Он смотрел на потолок, где суетились ящерицы — бездушные создания никак не реагировали на его отбытие, один человек для них был неотличим от другого. Лысая майна, прыгавшая на подоконнике, продолжит драться и терять перья. Вороны и белки на дереве манго останутся без Расти, но не будут по нему скучать. Так и есть, один человек не отличается от другого, другое дело — отличие, например, человека от собаки.
Когда Расти уходил из комнаты, у резервуара кипела жизнь: бельё отбивали камнем, и побрякушки на ногах нянек звенели. Расти не смог бы вынести прощания с людьми у резервуара, так что он оставил дверь открытой, чтобы никто не заподозрил, что он уезжает. Он спустился по ступенькам, которых было двадцать две — он сосчитал напоследок, — перепрыгнул канаву, и медленно пошёл по гравийной дороге, пока не скрылся из местности.
На майдане, когда он пересекал его, одна группа студентов играла в крикет, а другая боролась. Мимо играющей молодёжи прокатывались детские коляски, неподалёку сплетничали девушки. Расти вспомнил свою первую ночь на майдане, когда он был напуганным, промокшим и одиноким. Идя по майдану теперь, когда на нём множество людей, он ощущал всё то же одиночество, ту же отчуждённость. На базар он пришёл с тяжёлым сердцем. Из лавки чаата разносился знакомы запах специй, слышалось потрескивание горящего жира. Дети врезались в Расти, а коровы преграждали путь, и хоть он всегда знал, что всё это обычные вещи, только сейчас он обратил на них внимание. Казалось, весь базар удерживает его, тащит обратно.
Он не мог вернуться: хоть он боялся грядущего и страшился неизвестного, но вперёд было идти проще, чем назад.
Торговец игрушками прокладывал себе путь через толпу, дети сгрудились вокруг него и тянулись к его шесту. Расти нащупал две анны, выбрал глазами маленький плюмаж из красных перьев, совершенно бесполезный, и решил его купить.
Но не успел он купить вещицу, как кто-то дёрнул его за рукав.
— Чотта сагиб, чотта сагиб! — говорил мальчик-уборщик, слуга мистера Харрисона. Расти не мог не узнать бритую голову и сияние зубов, и захотел отвернуться, проигнорировать уборщика, который ассоциировался с прошлым, которое было далеко и, в то же время, неуютно близко. Но рука всё щипала его рукав, и Расти устыдился и рассердился на себя за попытку проигнорировать кого-то, кто никогда не причинял ему ничего дурного, и всегда был очень дружелюбен.
Расти больше не был сагибом, у него не было слуг, и он не был индийцем, так что не принадлежал ни к какой касте, а значит не мог называть кого-либо неприкасаемым.
— Ты не на работе? — спросил Расти.
— Нет работы. — Уборщик улыбался, сияя белизной зубов на фоне темноты лица.
— А как же мистер Харрисон, твой господин?
— Уехал.
— Уехал… — произнёс Расти и был одновременно удивлён и не удивлён
— Куда он уехал?
— Не знаю, но он уехал навсегда. Перед этим я получил расчёт. Я пролил грязную воду на веранде, а господин, он ударил меня по голове рукой — шлёп! Я сказал: «Сагиб, Вы жестокий», а он сказал, что нет никакой жестокости при обращении с животными. Потом он сказал мне, что я уволен, потому что он всё равно уезжает. Я два дня без жалованья.
Расти испытал облегчение и неопределённость: теперь он никогда не сможет вернуться, захочется ему того, или нет, он никогда не сможет вернуться в свой старый дом.
— А что остальные? — спросил Расти.
— Они ещё там. Жена миссионера милая леди, она дала мне пять рупий перед тем как я ушёл.
— А ты? Ты работаешь где-то?
— Нет работы. — снова блеснул улыбкой уборщик.
Расти не посмел предложить мальчику денег, хотя тот их, наверное, принял бы, однако в мальчике-уборщике Расти видел достоинство и не хотел его умалять.
— Я постараюсь найти тебе работу. — сказал он, позабыв о том, что он на пути к станции, чтобы купить билет в один конец, и объяснил мальчику, где живёт.
Инстинктивно мальчик ему не поверил. Он автоматически покивал головой, но недоверие читалось в его глазах, и когда Расти покинул его, тот всё ещё кивал, не адресуясь ни к кому.
*
На железнодорожной станции толкались и невообразимо
