поднимаясь по плечу, но будь нежней. А впереди ещё одно мужское счастье — женская подмышка! Уж как тепла она! Там пахнет женщиной всего сильней. Любое горе растворит она до дна, всё сладостью своею переварит. Недаром дети, плача, носами тычутся в подмышку матери своей. Наверное, отец им это чувство по наследству дарит.
Малаша сжалась вся в комок: «Откуда это всё он знает? Разгорячить её как смог?!»
А ей в пупышке голосок:: «Не дергайся, лежи спокойно. Вдыхает нос его твой чудный аромат. Впервые носом он её нашел, и съесть готов сейчас своё он счастье. А если очень уж щекотно, отвлеки, чуть-чуть, рукой свободной сожми его соски. Увидишь, вмиг переключится. И на тебя посмотри он … как волк голодный.
Клён и не думал, что темный крошечный сосок, так может сбить его с пути, и так его увлек, что вмиг подрос ещё дубок!
— Не торопись! — зашелестел знакомый тихий ветерок. — Смотри, рука её прижата к другой груди. За голову и эту руки заведи. И пусть в одной твоей руке они теперь теснятся. На сгибе локотка, внутри, опять уста сомкни. И можешь не стесняться! Все поцелуи здесь ударят в цель. Вздрогнёт все тело, она ж почти распята! Как камень жертвенный сейчас её постель. И ноги — точно подожмёт, Ей просто спазм покоя не даёт. Ладонь горячую свою ей положи пониже, чуть придави, но властно. И глаз своих от глаз её не отводи, иначе потеряем время мы напрасно.
Ладонь сама по животу ея скользила, довольно сильно этим согревая. Затем на ноги перешла. И их расправила легко и дерзко. На ноги девы свою Клён ногу положил, чтоб вновь она не содрогнулась резко.
— Не дергайся, расслабься. Смотри, как нежен он, смотри ему в глаза. — Малаше тихо шелестела мошка-егоза.
Тут начал Клён соображать, что губы можно облизать — они сухими были от волненья. Пред ним лежало тело девы юной, и было так сильно его стремленье, что он не мог решить — с чего начать?!
— Рукою правой грудь её поправь, — затрепетало в ухе, — и тот целуй сосок, что высится к тебе поближе — и наискосок. При этом изогнешься ты дугой, пока, прижав её, не перейдёшь к другой. Здесь два ключа у женщины лежат, и оба надо взять, никак нельзя лениться. Иначе ниже нам с тобою не спуститься.
Взяв в губы розовый сосок, Клён от волненья сразу взмок. Во рту его надулся возбужденьем…совсем не крошечный сосок! От груди удивленно отслонясь, увидел, что венчает грудь её, лоснящийся и темный бугорок. Второй же явно в рот его просился. Он жадно взял его…И тело девы вдруг прогнулось. К нему оно невольно потянулось. Послушно парень шел на шепот старика. И дерзко грудь лобзали губы, и дерзко мяла грудь младой жены младого мужа дерзкая рука.
— Соски не обдери от страсти, дурень! Старайся-ка давай помене. Куда летишь? Иль убегаешь от кого? Там кожа так нежна, как у тебя на члене. — прошелестело в ухе у него. — В глаза ей посмотри, спокойно, нежно. Убравши ногу, тотчас правою рукой начни ласкать ей бёдра плавно. И опять — спокойно! Чтоб буря первого сумбура улеглась, сумбур — всегда нам враг, освободи ей руки. Посмотрим, правильным ли будет этот шаг. Ты, слава Сварогу, уже свой стыд оставил, нет никакой докуки…Лежишь спокойно гол и наг. Хотя … ещё не вовсе. Ну, попробуй.
И Клён, приободренный, что успешен, легко по бёдрам стал рукой порхать. И тише стал дышать. Она ж дышала бурно, и не хотела уходить от схваток страсти. И эта молчаливость Клёна, дрожание его рук и чернота зрачков, её рвала на части.
— Что ж ты лежишь, страдая и томясь? — заговорил вдруг в ухе нежный голос. — Дай знать ему, что хочешь, не стыдясь. Чтоб без сомненья жест он понял твой. И через малое мгновенье уйдешь ты в наслажденье с головой.
Чуть веки вожделенно опустив, она руками груди сжала. Ему что ж делать оставалось? Только ответить на призыв! Грудь стала так упруга, что он с трудом сосок держал…
К нему она прижалась так, что Клён едва не задохнулся. Спас шелест ветерка, он вовремя вернулся: «Ты отвлеки её пока от этого лобзанья, хотя оно обоим вам приятно. Скользни рукой меж ног её, легко, но неотвратно. Не смей уже ту руку вынимать. Чуть ей раздвинь колени и гладить продолжай. Её же попроси: «Меня погладь ты тоже. И посмотри, как я богат».
И в ухе у неё залепетало: «Присядь, Малаша, пора и увидать его — твоей вселенной бога твоего».
Она присела в изумленье, ещё колени разведя, и обо всём забыв, Не понимая, что и как тут гладить. Копьё смотрело на неё!
— Клён, развернись ты поперёк, — зашелся в ухе ветерок, — Так развернись и сядь, чтобы цветок меж её ног и ты увидеть смог.
— Сейчас, Малашенька , я лягу половчей, к тебе поближе. И ноги ты согни, чтоб до меня легко ты дотянулась. Иль хочешь, сяду я, — чтоб вовсе ты не гнулась?
— Пожалуй, лучше сядь меня напротив. А я сначала лучше погляжу. Я никогда такого не видала. Что же тут ласкать? Всё так огромно и ужасно волосато!!
— То, что огромно, как ты говоришь, то –это счастье. А волосато там не всё. Везде меж ног ты разве волосата? — подсказывал ей в ухе голосок. — Ты попроси его, чтоб он тебе помог. Научит пусть, как поласкать его. Одна сейчас не сможешь ничего.
–Ты ж видишь, — растерялась девочка твоя, сейчас не испугай, всё делай осторожно. — зашелестело в ухе молодого мужа. — Ты помоги ей отодвинуть плоть, увидеть тело нежное твоё. Да не спеши… у-у, ё-моё…пострел!
— Ну ладно, старикан, сам бы попробовал, а я бы посмотрел… Дай руку мне, Малашенька, вот так, всё трогать можно. Сейчас он …твердый и большой.
— Что есть — то есть! — Малаша присмирела. — А мог бы быть он не такой?
— Он моему не подчиняется приказу...
— Какой же он большой! Я так его боюсь, не видела такого я ни разу. И бабы, как назло, между собой шептались, что, «если что», — я кровью изольюсь.
— Не бойся, мудро нас природа сотворила, и от всего плохого оградила. Смотри, любимая: легко твоя рука с моею вниз скользит. Нежно и ласково там всё, чего же ты боишься?
Ей в ухо голос зашептал: «Нагнись и поцелуй, почувствуй аромат мужской любимой плоти». — нагнувшись низко, касаясь грудью ног, она его слегка губами сжала. И аромат ей голову вскружил. И страстно, полным ртом она его поцеловала, Всю мягкость и пластичность ощутив. А голову подняв, с его глазами встретясь, открыла рот навстречу поцелую. А нежная её рука, зажатая в его ладони, ещё водила там то вверх, то вниз …
— Стоп, стоп! — зашелестело дуновенье ветра Клёну. — Её оставить можешь ты ни с чем, ведь он уже не закрывается… совсем. Почуял? Куда летишь?!
И в ухо зазвенел ей голосок: «Оставь его покуда, и ляг на спину около него. Позволь теперь ему тебя ласкать, иначе не получишь ничего». — она легла на спину перед ним, чуть ноги пораскинув. Его рука там чутко сторожила, ещё немного их раздвинув.
Зашелестело снова у него: «Колени нежно разведи руками так далеко, как только сможешь. И властно их прижми, рукой, ногой. Пусть так лежат. Ей очень нежно грудь ласкай губами. — минуты наслажденья шли неторопливо, пока опять пупыха в ухе не просипела чуть ворчливо: «Ну, хватит увлекаться, ближе к делу. Пора собраться. Ты на секунду оторвись, и белый плат, что сзади на полу, ты под неё просунь горячими руками. Вот так. Он будет пропуском твоим на пир. Ты языком своим, священно влажным, раздвинь её пылающее лоно. Но только очень нежно. Очень нежно. Как говорил уже тебе — оно слегка солоно. Все лепестки цветка любви твоей, разгладь, свою с её сливая влагой. И там вначале самом, сверху устья, нежнейшим языком нащупай твёрдый бугорок. Помнишь? То самое зерно пшеницы или чечевицы, как давечь я сказал. Почувствуй, как её дрогну’ло тело, прижатое твоей десницей, когда ты бугорок ласкал. Тотчас оставь цветок, пусть он пылает.
Оставь пшеничное зерно. Оно, запомни, мальчик, всё воспламеняет в любви телесной в женщине. И огниво, и трут костра любви оно. И если пользоваться им умело, страстно, нежно, — любить друг друга будете всегда. Когда она устанет даже. Это неизбежно. И эта страстная любовь двух тел и отдых даст вам, даст вам наслажденье.
Всё даст тебе любовь, что б ты ни захотел. Ты тот костёр любви святой сложить учись. И языком, рукой, губами, про ноги не забудь, — идёт всё в дело. Но только ты не торопись… — минуты снова шли в томительных лобзаньях, казалось, больше им не надо ничего…
Но жрец толкнул свою подругу: «Полночь уж. Уснула что ль? Пора. Сюда пришли мы для чего?»
И нежный голосок пропел Малаше в ухо: «Ты обними младого мужа своего, пусть вы сольётесь в поцелуе». — и голос тот воспринимая, как шепот ветра, Малаша вся прижалась к мужу. Клён дернулся, схватил её в объятья, зажегся… И губы их слились.
— Дождись, животик ей целуя, когда она сама тебя к себе потянет. Поддайся. Ляг на неё. Вот так. — согласно голос прошипел. — Твой член меж вашими ногами будет где-то. Но знаешь ты, а значит, знает он, где бугорок с зерном. Пусть член в него воткнется, раздвинув там под волосками створки. Лежи, целуя губы ей. Твой член при этом будет содрогаться, то он пойдёт чуть-чуть вперёд, то вниз, назад куда-то будет устремляться. Куда и как не зная притуляться. Пускай его…
Целуй ещё за ухом, шею, грудь,… всё снова повтори… про локти и подмышки не забудь…И вдруг почувствуешь, под силой ног твоих, ведь, всё равно ты будешь ими упираться, расслабится она, желанью прекратив сопротивляться… Ты помнишь ли ещё, как дальше надо? Немного маслица возьми, чуток плесни, Ей руки подложи под низ спины, и чуть приподними. Зев девы сам навстречу устремится, желая пламенно с тобой соединиться.
Про боль она забудет и про стыд, так чрево у неё горит. Так хочет плоть её пустая твоей горячей плотью наполняться. Наставь свой член туда, где чувствуешь провал, и устремись в неё неумолимо, не торопясь, но поспешая. От лишних избавляя мук. И тут начнет проваливаться член.
Не чувствует своё Малаша тело, горела голова в огне, и тело извивалось, ловя охотно то, что именно ему сейчас предназначалось.
— Вот-вот! Вот так! — шепнул довольно в ухе голосок.
— Вот как! — воскликнул в изумленье тихо Клён.
И тихо вскрикнула Малаша в изумленье, почувствовав, как Клён её распял. Ногами и руками взял, обнял и плоть её наполнил членом распалённым. И успокоенно вздохнув, она глаза закрыла… и как он в ней горит, и явственно дрожит от нетерпенья, предельно ясно ощутила. Про боль она забыла и про стыд, и чрево у неё горит. И хочет плоть её пустая горячей плотью мужа наполняться. И тело начало под Клёном извиваться, ловя и втягивая член в себя…
— Вот это уж на женщину похоже. — раздался в ухе скрип жреца седого — Но ты ей воли не давай. Зажми её за низ руками. Прижми! И сильными упорными толчками, не торопясь ты наполняй её. И ты пойми, что в первый раз наполнишь… ох, не быстро…её пустой и жаждущий сосуд. Но я ж предупреждал: тут нужен труд и труд…
… Но что это?! Не медленно, а быстро, работать начал муж младой! И дышит он рывками, и вдруг впивается он в губы молодой!
Хотя давно кричит, скрежещет в ухо: «Куда ты?! Стой! Постой! …Постой……. куда там…вот проруха!!»
И падает, простреленный насквозь любовным жаром, Клён в сиротском, упоенье на грудь ея, её оставя в горьком изумленье. И кровь слегка струится на платок… он чрева усмирить её… не смог…
Низ живота её, казалось, весь пылая, стонал, взывал…Увы…, его уже никто не наполнял. И вспомнила она слова старухи (ну, быстро ж предсказания её умели в жизни воплощаться!): «Тебе ещё и
