тоже тесненными золотом. А на кресте посредине обложки играл всеми цветами радуги небольшой алмаз. Это издание было подарком одного из царевичей престола русского.
- Возьми, дитя моё. Когда будет плохо в жизни, обращайся к Богородице с молитвой, а когда хорошо, не забудь ее поблагодарить. Не теряй и не продавай книгу – придет время, возвратишь ее в монастырь.
Игуменья вместе с остальными сестрами направилась к храму, от которого осталось одно название. На стенах не было образов, иконостас был весь изувечен, свечи и те некуда было поставить, их держали в руке.
– Не расстраивайтесь, сестры мои, – тихо произнесла настоятельница, – это ненадолго. Судьба возрождения христианского мира в России связана с монастырем нашим. Все возвратится когда-то на круги своя, а вы расселяйтесь по округе: время ваше придёт. Монашество своё берегите...
Литургию в этот день проводил епископ Серафим (Дмитровский). На проповеди он обратился к насельницам со словами:
- Монастырь закрывается, но монашества, сестры мои, с вас никто не снимает. Сейчас каждой из вас поднесена Чаша, и кто как ее выпьет, насколько достойно? До сих пор вы горели одной общей свечой, а теперь разделяетесь на отдельные маленькие свечечки. Нужно сохранить этот огонь.
Не успел он завершить проповедь – в храм ворвались солдаты и милиционеры, стали монашек гонять, некоторых вместе с настоятельницей увели под конвоем. Монашки плакать стали и разбегаться кто куда. Настоятельница вслед мечущимся в страхе женщинам громко сказала:
- Сестры мои, вот и свершилось еще одно из предсказаний нашего батюшки Серафима. "Радости мои, - говорил он тогда, - подойдет время, мои сиротки, как горох покатитесь кто куда в Рождественские ворота".
Вот сегодня ворота открылись – в Престольный праздник…
А на улице тем временем музыка гремела, оркестр шел. Бабы как увидели, что всех под конвоем ведут, заголосили, а некоторые из мужиков даже слезу смахнули:
- Как теперячи жить без веры-то будем, во что веровать-та?
Другие, наоборот, смеяться стали: вот, мол, и пришел конец вашей вечной вере, жить надо проще, а веровать в себя.
Солдаты, не долго думая, подняли ружья вверх и давай палить в воздух, разгоняя всех по домам.
А бедная напуганная Антонина с зареванными глазками и приподнятым еще больше от волнения курносым носиком бежала за уводимой милицией Варварой, плакала и громко спрашивала:
- Сестрица моя, что я без тебя буду делать, скажи мне?
- Не плачь, голубушка моя, знать, судьбинушка у меня такая.
И, наклонившись к уху младшей сестренки, быстро прошептала:
– Иди домой. На столе под скатертью конверт, там адрес тетки нашей Матрены. Поезжай с Акулиной к ней. Там же и деньги есть на дорогу. И береги вот это. - Варвара сняла из ушка золотую серьгу с небольшим рубиновым сердечком, обрамленным бриллиантами. – Это все, что у нас осталось от родителей. И верь, Тонечка, в Бога. Он всегда с тобой будет. Честно служи людям.
Монашек посадили на повозки. Обоз медленно удалялся, оставляя после себя столб пыли. Девочка тогда еще не знала и даже не могла предположить, что больше не придется ей свидеться с Варварой и матушкой игуменьей. Как завороженная, она долго провожала их взглядом, пока не грянул ливень.
Мокрая и обессиленная Антонина, пряча от дождя дорогие подарки, с криком вбежала в дом и бросилась на шею приживалки Акулины.
- Акулинушка, милая моя, Варварушку забрали, что будем делать, скажи? - У девочки перехватило горло, ей хотелось плакать, но слез почему-то уже не было.
- Ничего, голубушка, мы решили с сестрицей твоей ехать в столицу. Так и поступим, а сейчас срочно переоденься - и в постель, я тебе чайку с малинкой принесу и плюшку.
Розовощекая девица стала хлопотать перед самоваром, а девочка, согревшаяся под одеялом, крепко заснула. Во сне ей снились купола собора с большими золотыми крестами, море свечей, колокольный перезвон и пение хора. Она даже чувствовала запах ладана и травы, растущей в канавке, - ощущение, которое она сохранила на всю жизнь…
Всю неделю лил дождь. Казалось, сама природа оплакивала свершенное людьми зло. Сестры были высланы кто в лагеря, кто на поселения. Большинство рассеялось по округе, некоторые уехали домой. Дождь очень затруднял переезд, особенно жившим в богадельне старым и больным. А в монастырских постройках стали размещать учреждения.
Через неделю Антонина вместе с Акулиной в последний раз прошлась по Святой Канавке с молитвами и отправилась в далекий путь, в Москву, к неизвестной ей тетке Матрёне. То был год 1927-й.
Парус жизни
- Скальпель, зажим, пинцет. Так, хорошо, - раздавался в операционной уверенный голос хирурга. - Пожалуй, Николаич, ты докончишь без меня. - Я свободна?
- Да, конечно, Антонина Петровна, отдыхайте. Вы в очередной раз свершили чудо.
- Брось, Николаич, я просто выполнила свою работу.
Женщина сняла маску и халат, вымыла руки, посмотрела на себя в зеркало, тихо сказав:
- Ну что, Тонечка, вот и все. - Набросила кофту и вышла в коридор, а там ждали родители мальчика, которого она только прооперировала. Они бросились к ней и застыли в ожидании.
- Профессор, скажите, как прошла операция? – услышала она вопрос, на который ей приходилось отвечать не один десяток лет.
- Все нормально, жить будет, главное теперь - реабилитация, - сухо, почти сурово, ответила седовласая женщина. - Вам подробней обо всем скажет Николай Николаевич.
Она вышла на улицу, постояла, глубоко вдыхая вечернюю прохладу, прикурила сигаретку и глубоко затянулась.
- Антонина, неужели ты на самом деле надумала уйти? - услышала позади себя хорошо знакомый голос коллеги.
- Да, это моя последняя операция. И сигарета. - Она небрежно бросила ее в урну. - Подарки войны. Там, в возрасте двадцати трех лет, я впервые делала операцию в палатке с плохим освещением, под сильнейшей бомбежкой, после которой две впервые подряд выкуренные сигареты не смогли привести меня в чувство. Но раненый по имени Саша, на моё счастье, выжил: думаю, молодость взяла верх - ему еще не было и девятнадцати, тяжелое ранение в грудь. А после войны Саша нашел меня. У нас вспыхнула любовь - настоящая, какой она может быть у двух молодых людей, оставшихся в живых после такой ожесточенной военной мясорубки. Но, к сожалению, счастье наше длилось недолго, спустя пять лет он погиб на работе. Вот с того времени я и ушла полностью в работу, так что все мои медицинские регалии я заимела от одиночества. И 70 - это много, Коля, я устала, пришло время подумать о душе. - Женщина двумя руками поправила бело-серебристую шевелюру. - Всё, уезжаю на родину. В Дивеево - там я купила прошлым летом дом.
- Дом, Дивеево, родина… все впервые слышу.
- Да сад и дом - деревянный, большой, постройки прошлого века, дорожка его ведет прямо к церкви. Впрочем, зачем нужна нам дорога, не ведущая к храму, а? - словно рассуждая сама с собой, говорила она. - Когда-то в таком же доме жила моя семья, и дорожка тоже шла от дома прямо до ворот монастыря. А теперь, представляешь, я зашла в Троицкий собор - а там лежат мешки с удобрениями, с цементом. Все в ужасном, плачевном состоянии. Но меня очень порадовало, что люди приходят и бес¬платно ремонтируют, очищают территорию. Я должна помочь Дому своему, где когда-то девчонкой бегала и вместе с сестрой считала эту обитель своим королевством.
А в Рождество случи¬лось событие, которое меня потрясло: стало известно, что в Ленинграде были обретены мощи батюшки Сера¬фима, и вскоре пре¬подобный будет перенесен в Дивеево. Вот и открылись опять Рождественские ворота. Всё возвращается на круги своя. Да и мне надо возвращаться.
- Тонечка, постой, с каких пор ты стала верующей? Сколько ты еще секретов таишь в себе, солнце моё? Ты же умная, доктор наук, бывший директор лучшей клиники, ведущий хирург, - недоумевая, спросил коллега и верный долгие годы друг.
- Одно другому не мешает. А что, по твоему разумению, верующие все дураки? Я всю свою жизнь прожила с верой в душе, с молитвой на языке, с крестом на груди, и перед каждой операцией крестилась, прося помощи и разрешения у Всевышнего. Я думаю, что в основе отношения верующего врача к пациенту лежит, с одной стороны, его вера, с другой — его отношение к человеку. Всякий врач ведь знает и чувствует, что его призвание — оберегать жизнь, делать ее возможной и выносимой, спасать человека от страдания, насколько это возможно. Хотя…
- Да я не о том, и потом никто никогда не замечал этого, - перебил Николай.
- А я никогда при всех и не крестилась. Много лет я лечила тела людей, дарила им свое мастерство и надежду. Теперь пришло время лечить свою душу, замаливать грехи, а их у меня предостаточно, и, самое главное, участвовать в восстановлении Божьего дома - Дивеевского монастыря.
- Я просто в шоке, душа моя, от всего услышанного. А что с квартирой своей будешь делать?
- Это не моя квартира, это квартира моей тети - Матрены, она досталась мне в наследство после ее кончины. Я ее уже продала, а все деньги перевела на счет монастыря. Это не первый мой взнос, правда, те были поменьше, но чем могла... - Она прошла в ординаторскую, разводя руками.
Николай, не успокаиваясь, шел за ней по пятам и все возмущался, как она могла продать такие дорогие хоромы и все перевести в церковный фонд.
Антонина резко остановилась и, повернувшись к нему лицом, произнесла:
- Я получу взамен несоизмеримо больше.
- Ну, что например? - не успокаивался мужчина.
- Божью благодать. Тебе понятно? Иди, дорогой, работай.
До поздней ночи заполняла она листы, а в конце поставила большую жирную точку.
- Вот и все, точка, - сказала она громко, взяла коробку с вещами, сумку и прошла в коридор.
- Николай, - тихо позвала она врача, - иди, попрощаемся.
- Я сегодня отдежурю, а завтра отвезу тебя в твое Дивеево, - так же тихо ответил он.
- Нет, дорогой, не надо, этот путь я должна проделать сама, понимаешь са-ма, как когда-то много лет назад. Спасибо за сотрудничество, если что, звони, - она протянула ему листок с адресом, - приезжай, буду рада тебя видеть.
- Я не прощаюсь, а говорю пока, обязательно приеду, навещу тебя, и спасибо тебе, это ты меня всему научила. - Он обнял и крепко прижал ее к себе. Странно, но он вдруг почувствовал всю хрупкость, этого оловянного солдатика. Куда-то вдруг подевалась ее железная воля и стойкость. Пред ним стояла просто пожилая, уставшая от жизни женщина, смотрящая на него своими необыкновенно красивыми голубыми глазами, где еще блестел огонёк внутренней силы.
- Да, дорогой, завтра приедут из министерства, ты назначен на должность главного хирурга, на мое место, смотри не подведи.
- Ну и сюрприз, а меня кто-нибудь спросил, хочу ли я этого.
- Хочешь, - с металлом свойственной ее интонации, сказала она, - только ты справишься с этим. - И напоследок перекрестила его.
Утром она погрузила в свой пикап, купленный специально для Дивеева, вещи самые основные и дорогие для нее. Бросила ключи в почтовый ящик. Села в еще не привычный для нее автомобиль и нажала на газ. Она мчалась по дорогам Москвы, оставляя, без сожаления, позади знакомые улицы и проспекты.
Антонина ехала домой. Солнышко вставало все выше и выше, освещая ей дорогу, а потом и вовсе застелило глаза. Обдало лицо дымком и прелью прилегающей к дороге рощи. Она съехала
