Сценарист

я увидела одинокую фигуру. Она двигалась через двор как тень, будто плыла над землею. Оказавшись под окном, она остановилась.
То был мужчина. Он стоял там, внизу, и хотя я и не видела его лица, я знала, что он наблюдает за мною. Странно – теперь я не испытывала ни страха, ни смущения, - а он все стоял и смотрел на меня, стоял и смотрел…
- Это все от того, – раздался голос Собакевича, – что кто-то имеет привычку перед сном употреблять тяжелую пищу.
Мы обернулись.
Собакевич сидел со скучающим видом, и поглядывал на нас снисходительно.
- А еще, – добавил он, – у женщин от природы слишком богатое воображение.
- Ах! Как грубо! Как бестактно! – Пожаловалась Маргарита, а мы все с осуждением закачали головами.
- Может быть вы, господин актер, поделитесь с нами примером того, что есть настоящее переживание? – спросил Катамаранов. – Было бы интересно, знаете ли, послушать.
- Что-ж, извольте. – Сказал Собакевич, опрокинул стопку водки, и снова стал раскуривать свою трубочку.

Было это не недавно, и не давно, - говорил он, - а ровно год тому назад.
Как раз после… репетиции возвращался я домой, но по пути решил заглянуть в бар. То есть, вот в этот самый, – Собакевич указал мундштуком трубочки в стол.
Погода была, как и теперь, дрянная. Дорога лежала сначала по бульвару, затем по Гоголя, а уж потом по Ерубаева, но я, чтобы сократить путь, решил пройти дворами.
Фонари не светили. Ветер гнал рябь по лужам, которые уже покрывались льдом, и снег лепил, однако же, луна нет-нет да и проглядывала среди туч, освещая путь. Впрочем, ненастье не такая уж плохая вещь, когда точно знаешь, что вот сейчас выпьешь… таким образом, на душе у меня было вполне сносно.
Проходя мимо переполненной мусорки, я вдруг почувствовал, что я не один здесь. От неожиданности я остановился. Настроение мое внезапно испортилось, и даже мысль о скорой выпивке не грела более душу.
Пораженный, стоял я, не зная, что предпринять, а ощущение чьего-то присутствия только усиливалось, ложась гнетом на плечи, наполняя сердце холодом. Желая поскорее скрыться из этого странного места, я, повинуясь какому-то безотчетному чувству, поднял глаза, и…
…В окне дома, у которого я остановился, был чей-то силуэт. Я не видел его в подробностях, но знал, что тот, в окне, тоже наблюдает за мною. В эту минуту луна снова появилась, и в ее бледном свете я увидел женщину.
- Полноте, мой друг – укоризненно покачала головой Маргарита. – Опять вы всех разыгрываете.
- Клянусь, так и было! – Усмехнулся Собакевич, довольно попыхивая своей трубочкой. - От первого до последнего слова.
- Видите, – пожаловалась Маргарита, – с ним никогда, никогда нельзя говорить серьезно.
- Конечно-конечно, про женщину в окне – это он вас спародировал. – Поддакнул Михаил.
- Мой друг, – обиделся также и я на Собакевича, – а ведь мы рассчитывали на правду.
- А я и говорю правду, – осклабился Собакевич. – Я стоял и смотрел, как она на меня смотрит, и…
- …В минуты, как эта, мне хочется уколоть его своей шпилькой! - Сказала Маргарита, и досадливо поморщилась. – В общем, я выхожу из игры. Если хотите,
рассказывайте дальше сами. 
- Ну же, Маргарита Николавна! – Воскликнули все, включая бармена. – Просим! 
Продолжите вашу повесть!
Маргарита оставалась непреклонна.
- Пусть кто-нибудь другой продолжает, - отрезала она. - Если не боится, что все обсмеет и испортит вот этот тип. – Она толкнула Собакевича в бок. - Ну же? - Она обвела нас взглядом. - Кто смелый?
Михаил открыл было рот, но Маргарита остановила его движением руки. – Вас это не касается, мой друг. Вы сами давеча признались, что не обладаете даром быть интересным. 
Михаил сник.
- Остаются бармен, Катамаранов и Йорик. – Продолжала Маргарита. – Однако, бармен в отличие от нас на работе, и было бы несправедливо обременять его дополнительно. Стало быть, только Катамаранов и Йорик.

Я чувствовал, что все ждут истории именно от Катамаранова. К тому же и Маргарита назвала его первым, а она ничего не делала просто так. Конечно, Катамаранов с самого своего появления в баре зарекомендовал себя как более серьезный и рассудительный человек, чем я, и уж наверное, должен был быть лучшим рассказчиком.
С одной стороны, мне было досадно. С другой - я понял внезапно, на сколько скучна моя собственная жизнь. Еще секунду назад мне казалось, что мне есть о чем поведать этим людям, но - стоило обернуться, и окинуть мысленным взором свое прошлое, как в нем открылась сияющая пустота, где проносились, подобно былинкам, гонимым ветром, всякие жизненные мелочи, а больше ничего не было. «Не может быть, чтобы жизнь моя была настолько пуста». – Рефлексировал я. - «Не может быть, чтобы я на столько ничего не представлял из себя, чтобы всегда довольствоваться вторыми ролями!» Злость охватила меня  внезапно, и решимостью исполнилось сердце, и тут - из сияющей пустоты встало размытым пятном и приблизилось, принимая все более отчетливые очертания то, о чем я понял, что непременно должен рассказать именно здесь и сейчас этим почти незнакомым людям – в виде искупления, которое, если и возможно, должно было свершиться именно теперь, и…
- …Хорошо, господа. – Выдохнул я. - Я расскажу.
Общество, как и тогда, когда говорила Маргарита, с интересом подалось ко мне и, волнуясь, я начал.




***

- Дело это давнишнее, и я, признаться, уж забыл, о нем, но… словом, лучше я сразу начну, без предисловий. Чтобы не передумать и рассказать все, как есть, ничего не утаив.
В то время я был старшеклассником. Нас собрали... время было такое... словом, нас повезли в колхоз на уборку картофеля.
- Я тоже бы в стройотряде, – признался Собакевич.
- Вы свое отговорили, - возразила Маргарита. – Поэтому сидите тихонько и слушайте.
Собакевич с независимым видом замолчал, а я заговорил снова, ни глядя не на кого, чтобы не сбиться.

Нас, несколько классов, привезли на автобусах и сгрузили у какого-то забора, за которым были постройки барачного типа – вероятно, склады, и тянулась проволока, вдоль которой бегала на цепи собака.
Весь день мы склонялись над бороздами. Рядом ползли грузовики, которые мы наполняли картофелем. В кузове каждого из них стояло по два ученика, которые принимали полные ведра, а обратно бросали пустые.
То были, конечно, отпетые школьные хулиганы; ведь оказаться на борту настоящей сельской машины мечтал каждый, но только самые сильные и жестокие могли отстоять это право. 
Почетная эта должность дополнялось и еще одним приятным развлечением: мы все, кто были внизу, были отличной мишенью. Выбирая картофель из борозды нужно было держать ухо востро и не выпускать машины из виду, и все же время от времени то один, то другой из нас охал и тер ушибленную спину. Преподавателей не было поблизости. Они остались на краю поля любоваться осенне-сельскими видами, поэтому чувствовали себя хулиганы весьма фривольно.
Так, под картофельным обстрелом, в тяжелом и непривычном для нас, городских, физическом труде, тянулся день.
Негреющее осеннее солнце висело в выцветшем небе. Какие-то птицы носились над полями с жалобным писком, и грузовики ползли...

Вечером, уставшие, мы возвращались. Автобусы ждали все там же, у забора. Флегматичный водитель лениво покуривал. Классный руководитель о чем-то говорила с директором колхоза.
Натруженные руки болели. Ныли спины. Ноги отказывались идти. Зато у каждого была с собой сумка с картофелем, подарок колхоза…
- …Вам подарили сумки? – Послышался голос Собакевича.
- Сумки мы взяли из дома, - ответил я, не сразу разгадав насмешку. - Колхоз подарил нам картошку. В те времена такой дар был подспорьем для каждой семьи.
- Не обращайте внимания. – Сказала Маргарита. Он издевается, как и всегда.

Я вдруг представил себе Собакевича, только чуть менее полного и без бакенбард, в кузове грузовика, прицельно бьющим картофелем по одноклассникам.
 Итак, – продолжал я, стараясь не глядеть на Собакевича, – мы возвращались к автобусам. Уже можно было прочитать заляпанные грязью номера, и красный вымпел за лобовым стеклом, как вдруг - из пролома в стене появились головы школьных хулиганов. Тех самых, что обстреливали нас. Воровато оглянувшись и сделав злобные лица, они шикнули на особый манер, что означало: «Следуй за мной …».
Конечно, ничего хорошего нельзя ожидать от такого приглашения, но мы все-таки повиновались.

Как я уже сказал, за стеною были склады. Вдоль складов проходила еще одна, едва приметная дорога, густо поросшая бурьяном. На дороге стоял старый автомобиль с открытым багажником.
Из автомобиля вышел человек в широкополой кепке, немногим старше нас, сутулый и очень худой. На нем была вытертая кожаная куртка, спортивные штаны с широким лампасом и стоптанные остроносые туфли. 
Человек сказал что-то одному из хулиганов, потом приблизился разболтанной походкой и заявил, что нам следует поставить наши сумки в багажник, а те, что не поместятся, разместить в салоне.
Времена, как я уже сказал, были тяжелые. Молодежь росла по тем законам, которые времена диктовали ей. 
Я живо представил, как человек этот стоит на рынке с нашей картошкой, и на том же рынке примеряет новую куртку, и вечером, нетрезвый и мрачный, переминается у синей школьной стены, освещенный неверным светом дискотечных огней.

Кругом носился пустой осенний воздух, с сухим шорохом пробегая по кустам бурьяна. С одной стороны протянулась безразлично бетонная стена; с другой – грязные складские стены с темными дырами окон. Над всем светлой полосой расположилось бесцветное вечернее небо, вызывая мысли о далеких краях, где школьникам не нужно ездить на картошку, и нет людей в кепках, и от этого делалось еще тоскливее.
Человек между тем повторил свою просьбу, и для убедительности поддал ногой кому-то из наших под зад.

…Наполненный нашей картошкой, багажник не закрывался до конца. Пришлось притянуть его веревкой.
Оставалась только одна сумка. Она принадлежала пареньку в коричневом свитере, который учился на год младше и который, когда я встречал его, бывало, в столовой, никогда не съедал хлеб, а клал в карман и уносил с собой.
Теперь он стоял, сжимая сумку в руках. На неоднократное требование хулиганов сдать картофель он отвечал молчанием. Тогда тот, что в кепке, несильно ударил его по лицу. Обычно этого бывало достаточно. 
Паренек и в самом деле поставил сумку на землю. Хулиган наклонился было, чтобы поднять ее, и тогда паренек вдруг размахнулся, и двинул хулигану в челюсть. Звук удара – короткий и звонкий, отразился от грязной стены. Кепка порхнула в бурьян, а хозяин ее беспомощно взмахнул руками и упал на тощий зад, озираясь бессмысленно. Подельники его замерли; ухмылка не успела сойти с их лиц.

Я замолчал, уставившись в стол.
- Что же дальше? – Спросила Маргарита. – В свете свечей взгляд ее глаз казался  глубоким.
- На него налетели другие, отвечал я. - Сбили с ног…
Мы стояли и смотрели, как его бьют. Нас было больше. Намного больше, чем их, но ни один, ни один ничего не сделал, чтобы помочь… 
Когда все закончилось, они уехали. Паренек остался на земле. Горсть картофеля – все, что осталось от нашего урожая, - лежала в траве, и откуда-то из-за стены слышался голос классного руководителя, которая уже искала нас.
- Что же стало с тем мальчиком?