но все же сказал это – а может, я и был тем, - в коричневом свитере?
- Положим, хулиганом вы быть не могли; для этого вы слишком интеллигентны, – отвечала Маргарита, глядя на меня пристально, – это раз. Далее, пареньком в свитере вы тоже не могли быть, - вы слишком робки. Это- два. Ну, и выдать чужую историю за свою… простите, я ведь видела ваши глаза и руки, когда вы рассказывали, а они никогда не лгут. Это - три. Стало быть, все правда. Только я не совсем понимаю, почему вы теперь решили пойти на попятную. Ведь все было так давно, и многое с тех пор переменилось, включая вас самих. А главное, вы, как и хотели все эти годы, облегчили душу перед посторонними, то есть, принесли своего рода жертву, отдавшись на наш суд. Но вы не волнуйтесь. Мы не осудим вас. Ибо никто из нас не без греха. Не так ли? - И она посмотрела на Собакевича.
- А что я? - Удивился тот. – Я вообще молчал.
- Молчал-то молчал, да только вы, мой друг, тоже могли бы нам рассказать из своего боевого прошлого вместо того, чтобы ломать здесь комедию.
- Это – раз? – Ехидно спросил Собакевич.
- Это – все. – Отрезала Маргарита.
- О, высокие, благородные слова! - Прошептал Михаил, глядя на Маргариту восторженно.
- Не светите в меня своими глазами, - Попросила Маргарита. – Слава богу, электричество теперь почти никогда не отключают.
И тут - погас свет.
- Вот те на… – Сказал Катамаранов.
- Бывают же совпадения. - Согласился бармен.
Трое за столиком вопросительно вскрикнули. Господинчик замер в своем углу.
- Не волнуйтесь, господа, – успокоил бармен. – Должно быть, это не на долго.
Помощник выглянул из-за ширмочки.
- Пиццу и картошку фри пусть не заказывают. – Сказал он. - То же касается чая и кофе.
Михаил зашуршал своим пакетом: «будьте добры, возьмите себе свечу», – попросил он помощника.
- Не утруждайтесь. – Ответил помощник. – У меня есть фонарик. – И снова скрылся за ширмочкой.
- Если вы будете так добры, – сказал Михаилу бармен, - то… - и кивнул в зал…
- Конечно-конечно, - закивал Михаил, и достал из пакета оставшиеся свечи.
Одну свечу поставили перед господинчиком. Одну - на столик, где сидели трое с пиццей, и еще одну, последнюю – на барную стойку.
Теплый, дрожащий свет разлился золотыми снопами. Тьма отступила, укрывшись по углам, не досадуя и не спеша поглотить нас, хорошо зная, что свечи в отличие от нее не вечны.
Все приняло таинственный и какой-то рождественский вид.
- Сама судьба велит нам продолжить, – сказала Маргарита. – В темноте и блеске свечей самые глубокие душевные порывы так и просятся наружу. А если прибавить к этому действие вина, то условия, можно сказать, идеальные.
- Вы пока рассказывайте, – сказал бармен, – а я пойду, проверю предохранители.
И, взяв со стойки свечу, он скрылся во мраке.
- Когда давеча погас свет, - заговорил вдруг Михаил, - я вспомнил, как ночью я иногда просыпаюсь в темноте от того, что мне кажется, будто я падаю. Падаю куда-то сквозь эту темноту, не находя опоры; понимаю, что это конец, и все падаю, и падению этому нет конца, как нет конца ужасу, который охватывает меня. Уже давно этот кошмар преследует меня, и даже проснувшись мне все кажется, что я падаю, падаю…
Знаю, жизнь моя скучна и бесполезна, но все же и в ней есть одно истинное переживание: падение. Жгучий ужас падения и осознание скорой, неминуемой гибели одно дает мне ощущение полноты жизни и жажды ее… и все иллюзия. Все – только сон…
Мы замерли, удивленные внезапными откровением Михаила.
- И вот теперь… - Михаил сдавил виски, - теперь опять мне показалось, что я лечу в темную эту глубину… впрочем, нет. Пустое. Похоже, я действительно никудышный рассказчик. – Михаил слабо улыбнуться, и обвел нас виноватым взглядом.
- А вы глубже, чем кажетесь – задумчиво сказала Маргарита.
- Бармен столько усилий приложил, чтобы развеселить нас, буркнул Собакевич, - а вы снова за свое.
- Плохо дело, – раздался голос бармена, а затем и сам он появился из темноты. – Предохранители в порядке. Стало быть, проблема глубже, чем кажется.
- Вот совпадение, – горестно усмехнулся Михаил.
- Действительно, совпадение, - сказал Катамаранов, отвечая на вопросительный взгляд бармена. – Михаил рассказал нам давеча об одном своем переживании...
- Пустяки, – перебил его Михаил. – Просто повторяющийся сон. Вы, Катамаранов, кажется, один остались, кто еще не рассказывал.
- Ловко выкрутился! – Хохотнул Собакевич. – Р-р-раз, – и в дамках.
- Вспомните притчу о бедной вдове, – вздохнул Михаил.
- Михаил прав, – согласился я. – Пусть каждый берет ношу по силам.
Темнота обступала нас. В темноте стол, освещенный золотым свечным сиянием, был словно обломок кораблекрушения, а мы – единственными уцелевшими.
То, что будет, еще не случилось; то, что было – лишь чей-то сон, и все мы движемся сквозь эту темноту, то ли навстречу чему-то, то ли бежим от чего-то, что настигает нас, и приближается, и вдруг…
...Вдруг мы увидели, что господинчик оставил свой столик и, дрожа и бледнея, мелкими шажками подбирается к нам. Блокнот, в котором он писал все это время, теперь лежал закрытым.
Удивленные, мы наблюдали за господинчиком, а он шаг за шагом подбирался все ближе, подергиваясь и пританцовывая, пока свечи не осветили его с головы до ног. Здесь он остановился и замер, вытянув шею.
Какое-то время мы смотрели друг на друга. Наконец, он заговорил.
- Простите, что позволяю себе вмешиваться… Хотя, вы и сами звали давеча, но... Я ведь не люблю бывать на людях, и даже боюсь… да вот только… понимаете ли, во мне теперь самая нужда… Особенно вот вам, Маргарита Николавна, и вам. - Он поклонился Маргарите и Собакевичу.
- Что такое? – Изумился Собакевич. – Вы нас знаете? Ах да, мы же довольно громко разговаривали…
- Нет-нет, – перебил его господинчик. – Знаю я вас не первый день, вот только вы со мною незнакомы. Потому что, как я уже сказал, я не люблю быть на виду, да и повода такого не было, чтобы знакомиться, но - уверяю вас, что теперь-то как раз самое время.
- Что-ж, - ответила Маргарита, – если так, то – в сторону интриги. Для начала представьтесь: кто вы, откуда, и как узнали о нас. Впрочем, с нашей профессией…
- Именно с ней! – Отвечал господинчик, прижимая руки к груди. - Именно.
- Не присесть ли вам для начала? – Предложил Катамаранов.
- Нет-нет! – Воскликнул господинчик, и даже попятился. – Не беспокойтесь. К тому же… Впрочем - ничего, а только я постою.
- Что-ж, если вам это удобнее…
- Итак, – вставил Собакевич, – звать вас…
- Конечно-конечно, – спохватился господинчик. – Звать меня Рогов.
Живу я не то, чтобы далеко, но и не очень близко отсюда; а именно – по улице Бадина. Сколько помню себя, всегда жил я там…
- А по имени-то вас как? – Поинтересовался Собакевич.
- Ах, это не имеет никакого значения, – ответил Рогов, и на лице его мелькнуло выражение досады. – Сколько помню себя, всегда меня называли Роговым, так что имя мое имеет значение разве что при заполнении анкет.
Да. – Продолжал он. - Рогов с улицы Бадина. Больше обо мне, пожалуй, и нечего сказать, за исключением одного только, - а именно того, что и привело меня в это место.
- Вы знали, что найдете нас здесь? – спросила Маргарита.
- Знал. – Вздохнул Рогов.
- Это каким-таким образом, позвольте спросить? – Удивился Собакевич.
- Я все, все объясню, - обещал Рогов. – Мне только нужно немного времени. Ведь я все время сбиваюсь, что, впрочем, не удивительно в теперешнем моем состоянии. А между тем, рассказать мне нужно много, очень много, и потому - прошу вас, - он молитвенно сложил свои узкие ладони, – прошу, не перебивайте меня и не отвлекайте, ибо то, что я имею сказать, как я уже сказал… - Рогов запнулся, и воздел к потолку страдальческий взгляд. – Ну вот, видите, я все же сбиваюсь, сбиваюсь…
- Прошу вас, – сказала Маргарита, протягивая к нему руки - Прошу, не волнуйтесь, а лучше присядьте, отведайте вина и расскажите, не торопясь то, что вы считаете нужным. Обещаю, что ни я, ни мои товарищи, – она взглянула на нас, - не осудят вас, и не сделают предметом насмешек.
- О нет, – печально улыбнулся Рогов. – Вы опоздали. Я сам давно уже осудил себя. И более этого вряд ли кто сможет меня осудить. А насмешек я не боюсь. Я к ним привык, потому что… впрочем, обо всем по порядку. - Рогов замолчал, видимо, собираясь с мыслями. - Если позволите, я начну несколько издалека. – Попросил он. - Пусть это и отнимет больше времени, но так и вам будет понятнее, и мне проще рассказывать.
- Поступайте, как вам удобнее, – кивнула Маргарита.
И Рогов заговорил. Первоначально он краснел, запинался и с трудом подбирал слова, однако постепенно пообвык, и речь его полилась свободнее. Всецело поглощенный своим рассказом, как человек, которому долгое время некому было излить душу, он то бегал по залу, жестикулируя и восклицая, то замирал на месте, сжавшись и дрожа, как лист на ветру, то вдруг делался спокоен, то разражался смехом. Изумленные, слушали мы, не отводя глаз.
Вот его история от первого до последнего слова.
***
Как я уже сказал, я – Рогов. Да-да, Рогов, с улицы Бадина. Спросите любого на этой улице, где живет Рогов, - и вам укажут на старый двухэтажный дом у дороги, за старым забором, и дворнягой, что сидит у забора.
Сколько помню себя – всегда жил я в нем. И всегда был за окном забор, и даже дворняга, кажется, была та же. Вот только в последние годы прохудилась крыша, а зимой дует из окон, и в комнатах моих стоит дикий холод.
Всю жизнь прожил я там. Потому-то меня и знают все, хотя я давно уже ни с кем не вожу знакомства, никого не трогаю, и хочу лишь, чтобы и меня никто не трогал.
По образованию я, кажется, филолог. Хотя, почти никогда и не работал по этой части. Помню, что ходил куда-то с портфелем… чучело на стене… сто рублей за урок… репетитор… Потом вдруг понял, что больше так невозможно, и выбросил портфель.
Я, в общем-то, человек неприхотливый. Многого мне не надо, поэтому и работу я всегда находил такую же, как и я сам. Работал на складе; работал дворником; работал сантехником, и даже таксистом: Платон, сосед-алкоголик, у которого отобрали права, оформил на меня доверенность, с условием, что половину выручки я буду отдавать ему.
Он человек добрый, хотя и никогда не бывает полностью трезв. Из всех он был единственный, с кем я поддерживал хоть какие-то отношения. И, что самое странное, он никогда не просил у меня на выпивку…
Да. Я стал таксистом. То было, пожалуй, лучшее время.
Я ездил по городу. Разные люди, чьих лиц я не помню, садились в машину, и я вез их, куда мне скажут. Я даже сумел скопить некоторую сумму, и купил себе шкаф: до этого одежда моя, книги и другие вещи лежали, где придется.
Платон же, получая свою долю, целые дни проводил у ларька, и был тоже по-своему счастлив.
Так шло с весны и до самой осени. А потом зарядили дожди. Забор потемнел от влаги, к стеклу прилип желтый лист, а под окном появилась рано состарившаяся женщина с неприятным лицом, и унылого вида отрок с сальными волосами; бывшая жена и сын Платона; и машины не стало.
К счастью, пока я ездил, я успел приобрести кое-какие связи; встретил бывшую одноклассницу Васильеву, которая работала кассиром на АЗС. Она то и договорилась, чтобы меня взяли заправщиком.
Конечно, с утра до ночи вставлять пистолет в бак и мести асфальт – не предел мечтаний. Но,
