зимнем автобусе. Я вспомнил рассказ Макса. Его просьбу.
Начался со скрежетом первый, тяжёлый этап творческого процесса. Исповедь друга яркими картинками всплывала перед внутренним взором. И начали песчинки букв стремительно складываться в кирпичики слов. А уж они – в прекрасные здания предложений.
7
Собраться с мыслями перед душевным откровением отличительная черта Макса. Мне и самому в такие моменты нужна пауза, собраться с духом.
Макс выпил. Медленно и медленно начал вертеть пальцами лафитник.
- Знаешь, Гун, чего боюсь больше всего?
Молча пожимаю плечами. Откуда мне быть информированным о фобиях друга? Свои недостатки знаю наперечёт и активно с ними борюсь или нахожу золотую середину.
- Что однажды водка потеряет крепость, а женщины – привлекательность.
Смеюсь.
- Ты чего, Гун, я же серьёзно!
Отвечаю:
- Водка без крепости минераль вассер без газа, а женщин априори некрасивых нет, каждая привлекательна по-своему.
Макс трясёт головой.
- Клянусь, Гун, та, о ком пойдёт речь… Такой второй на свете нет…
- От Кореи до Карелии?
Друг не уловил смысла сказанного, настолько погрузился в анабиоз серьёзности.
- Можешь осуждать, ведь я женат…
- Серьёзно?
- Жену, Гун, люблю. Женился по любви, и любить буду до последнего дня, пока дышу. Всё у нас с Таней было: и в омут любви с головой, и всплески радости, ссоры-споры и слёзы радости…
- Все через это проходят. Некоторые из этого мира личных иллюзий не спешат выбираться…
- Гун! – столько надрыва в голосе друга, - да как ты понять не можешь, любви у нас с Любой не было!..
Требования жанра заставляют, и я делаю удивлённое лицо.
- В чём тогда соль твоего падения?
Макс тонет в Нирване нравственных переживаний.
- Страсть, Гун, была страсть, то чего так всегда не хватало в отношениях с Таней.
Кладу руку на плечо другу.
- Это старость, дружище. Её первые признаки и призраки. Не седина, - сентиментальность, повышенная чувствительность.
По глазам Макса вижу, он возвращается из пустых поисков Кундалини.
- Может, ты прав, Гун.
- Не претендую на уверенность утверждения: прими случившееся, как должное. Не зря говорят в народе: чему бывать – того не миновать.
Закуриваем по сигарилле. Дымим и наслаждаемся табаком. Макс берёт в руки пустую пачку; читает текст; ухмыляется: «Не поверишь, Гун, какую херню тут написали: изделие содержит системные яды, канцерогенные и мутагенные вещества». Пускаю струю в потолок: «Яды… а от них так на душе приятно!» Макс хихикает: «Нет, до чего же красиво: системные яды! Уснуть – и не проснуться!»
Тактично возвращаю друга к его, так и не начатой исповеди о всепоглощающей страсти без любви.
- Макс, бараны разбрелись, пора собирать отару… Итак, с чего у тебя или у вас с Любой всё началось. Изливай душу или на этом прекращаем ходить вокруг да около и просто напиваемся до поповьих риз.
Что-то с другом происходит.
- Тебе проще, Гун…
- Чем же?
- Ты подобного не испытывал, не страдал, не мучился… Эту скользкую тему обходишь, не говоришь…
Оттягиваю ворот рубашки, чтобы видел друг косой розовый рваный рубец на шее справа почти от плеча к макушке.
- Что это?
- Посмотри внимательно.
Макс щурится.
- Думал, складка… Натёр…
- Верёвкой, Макс, натёр, - возвращаю ворот на место.
Брови у друга поднялись.
- Ты что… того?.. – он обвёл пальцем вокруг горла и поднял вверх.
Развожу руками.
- Да нет… - друг не верить ни единому моему молча не произнесённому слову. – Чтобы бы, жизнелюб и оптимист…
- Был катастрофический период на заре молодости.
Макс пересел ближе.
- Яркая и ослепительная любовь посетила и меня, едва увидел её, понял: вот она-то и будет матерью моих детей, вместе будем нянчить внуков.
- Как в кино, - сказал Макс. – У меня иначе.
- Тогда и сам думал, попал в сюжетную сцену какого-то хорошего фильма про счастье людское. Полгода прошло одним днём. Родственники охали и ахали, мол, какая пара. Розовые очки жизнь сняла сразу. За неделю до свадьбы не пришла домой. Родители её написали заявление. Меня задержали первым, до её исчезновения я видел свою подругу последним. В ментовке сильно не били, чтобы быстрее соображал пару раз вырубили ударами по почкам. Неделю длились допросы: как убил, где спрятал труп, куда выбросил орудие убийства. На восьмой день утром охранник называют мою фамилию, и ржёт, скотина: «С вещами на выход!» Я испугался. Охранник веселится, морда дебильная: «Нашли твою невесту, едем в морг на опознание». Очнулся от бьющего в нос нашатыря. Открываю глаза, рядом женщина-медик, ватку под нос суёт. Кто-то строго отчитывает охранника; тот оправдывается, мол, пошутить захотелось, кто же знал, что он, - я, то есть, - такой впечатлительный. Помню слова врача: «Вы свой юмор на родных оттачивайте».
Следователь в кабинете объяснил, что моя невеста нашлась. Уехала на неделю с азером-торговцем с рынка куда-то погулять. Вспомнила позже, что замуж выходит, и вернулась.
- Я бы на твоём месте, парень, крепко подумал, прежде, чем на ней жениться, - говорил следователь, пока я подписывал какие-то бумаги. – Вчера она с азером уехала, завтра ещё с кем-нибудь. Тебе надо такое счастье?
- А шрам, откуда? – спросил Макс.
- Дома дал слабину. Поехал к бабушке в её отсутствие. Полез на чердак. Соорудил петельку из верёвки. Бабушка как что почувствовала, вернулась вовремя. Сразу на чердак.
- Вылечили?
- Сам излечился. Бабушка надавала подзатыльников. Сказала, если из-за каждой шалавы буду вешаться, никакой жизни на это не хватит.
Я потрогал пальцами рубцы; бугорки будто ожгли огнём подушечки пальцев, пламя забытого происшествия обдало жаром память. Я тихо вскрикнул. Перед глазами пронеслась лента давнишних событий. Отнял руку, будто приложил к раскалённой поверхности.
- Верёвку снял с яблони. Бабушка подвязывала длинные ветви. Рядом цвели розы. Каким-то образом один шип оказался внутри волокон верёвки. – Я остановился, забытое вернулось, нервным льдом прошлось по телу, меня штормило. – Вот, накинул петлю на шею, шип вспорол кожу. Хорошо, не затронул вену, в каких-то миллиметрах рядом прошёл, это после врачи в психушке сказали. Месяц держали на уколах, родные побеспокоились, чтобы избежать рецидива. При другом раскладе, Макс, мы бы сейчас сигариллами не дымили…
8
Никогда никому не разгадать, что это за неведомая сила, соединяющая разные сердца в единый комок нервов и переживаний. Что это за фантастическая мощь, заставляющая робких людей идти сквозь огонь и воду, а сильных духом лебезить перед ничтожеством и опускать руки перед малейшим препятствием? Что это за всесокрушающая сила, сносящая любые преграды на пути и почему, ею наполнившись, человек превращается в её продолжение, существует в природе? Наверняка, каждый ощущал на себе её воздействие и присутствие. Каждый пропитывался ею и черпал из этого неисчерпаемого источника вдохновение.
Определение лежит на плаву. Оно известно всем. Только произнести вслух решается не всякий. Смелость она или есть, или …
- Ты, Макс, верь, не верь, я тогда впервые заплакал. Это и раньше случалось: перепьёшь с друзьями, накатит волна переживаний и льёт слеза из глаз. Или, эмоционально возбудившись от классической музыки, глаз увлажнится.
- Да понимаю я, Гун.
Усмехаюсь. Затушил окурок сигариллы. Пачка сиротливо лежала бедной родственницы среди тарелок с остатками закуски, и лафитники игриво сверкали гранями боков, как бы выставляя себя выше всех.
- Нет, Макс.
Снова меня нечто укутало в некий сырой кокон. Воспоминания пароксизмом боли кромсали сердце. Из-под острых лезвий летели ошметки, и фонтанировала кровь. Кровь моя – не панацея от всех болезней и тяжёлых испытаний – кровь моя истощала мой дух и я ослаб…
- Нет, Макс.
Мои слова тонули в общей пустоте пространства комнаты. Мне было не по себе. Тяжело, пространственно тяжело. И – пусто. Я никогда не стремился и не спешил оголять душу, раскрываться, освещать тёмные уголки совести. Я старался категорически откровенным быть перед собой; перед другими ретушировать своё состояние; скрывать за несуществующей завесой тонкой вуали истинное эго. Совесть не мучила. Быть откровенным перед собой или перед кем-то посторонним, как говорится, дело разное. Осудят твой променад нагишом перед публикой или превратится сие впоследствии в анекдот – дело случая.
- Нет, Макс.
Повторил, я не помню в который раз и снова умолк. Алкоголь ускоренным темпом прощался с моим организмом. Мозг активно работал. Новые мысли наслаивались одна на другую; соприкасались и искрили электрическими оголёнными проводами; вокруг распространялся запах горелой проводки и прочей изоляционно-синтетической дряни.
- Согласись, Макс, - сказал, вернувшись с новой пачкой сигаррил с кухни. – Это и странно… Мы все на каком-то этапе чувствуем фальшь, обман, подлог, издёвку…
Макс кивал, будто китайский болванчик и жадно затягивался крепким табаком.
- Любовь, как чувство, Макс, - меня уже не остановить, надо высказаться, - любовь избирательна. Не на любого действует одинаково. Когда не стало… рядом со мной моей… Я ничего не почувствовал… а ведь должен был… казалось, начинал чувствовать её… каждый вдох и выдох, каждый взгляд…
Я снова замолчал. Выжидал Макс. Только вспыхивали огоньки на кончиках быстро тающих табачных палочек, озаряя лица. Пауза затягивается. Гаснут огоньки на кончиках сигарилл. Воздух в комнате настолько пронизан ароматами и дымом табака, что создавалось ложное впечатление его материалистичности.
- Макс, ты ведь так и не приблизился ни на шаг к своему рассказу. Хотя очень активно подталкивал меня к тому, чтобы я начал работу над жизнеописанием твоего падения сразу сейчас.
9
- Затянувшаяся фермата говорит за рассказчика – он не знает с чего начать. Молчи, Макс, достаточно кивка. Дам совет: начни с того, что знаешь.
Таня всегда шутила, что я пошёл работать поваром из-за постоянного чувства голода в детстве. Поэтому и выбрал профессию повара. Что правда, то правда. Каждому своё: один мечтает о космосе и работает кабинетным червем, а кое-кто ставит перед собой вполне достижимые цели и получает удовольствие от труда.
Работа мне нравится. Нравится консерватизм. Но мне не по душе перемены. Они нарушают привычный режим работы и вносят сумятицу. В мутной воде легче ловить рыбку, этим пользуются облечённые властью лица. Ты, Гун, помнишь, как в нашу совместную последнюю вахту нас начали прессовать то работодатели, то представители заказчика услуг. Подай им бракеражный журнал, покажите журнал гнойничковых заболеваний и прочая хреновина… В итоге всё так всех достало, что половина сотрудников столовой уехала до окончания срока работы.
Макс разгорячился. Отхлебнул остывший кофе.
Вот тогда-то и начал задумываться о переменах в своей работе; идти в ногу со временем. Идей вернуться в ресторанный бизнес не возникало. Вся эта шелудивая блатота просто вилы в горло. Да и варился я в этом бульоне, знаю откуда у креветки уши растут. Дома не просидел и месяца. Таня принесла визитку одного солидного предприятия. «Звони сейчас, - настаивает, - вакансии разлетаются горячими пирожками
