девятого пришла Люба. В приподнятом настроении. Перемена в настроении женщины не прошла мимо Макса и первое, пришедшее на ум, было: она что-то каверзное придумала.
- Как мило, - похвалила Люба, окинув помещение взглядом, с точки зрения Макса к определению «мило» мало что подходило. Она сняла куртку, повесила на спинку стула. – Очень светло, вам не кажется? Можно убавить иллюминацию?
Макс выключил часть плафонов над входом, и столовая погрузилась в интимный полумрак, находясь в оном об одной мысли о женщине в движение у мужчины приходит не одна кровь в жилах, не только срывает крышу из-за разгулявшегося воображения, но и кое-что другое активно реагирует на обозначившиеся изменения.
- Ужинали?
Люба прошлась между столиков.
Макс кивнул.
- Надеюсь, не плотно?
Жестом руки Макс дал понять, что нет.
- Очень хорошо, - Люба остановилась перед ним.
«Зачем сейчас-то вырядилась в халат? – усиленно работал мозг Макса, - могла одеться проще: джинсы и свитерок, фигурка у неё просто прелесть».
В том то и дело, Люба была одета просто. Макс пока об этом не знал, как не догадывался об истинной цели вечернего визита, напрочь забыв об утренней беседе.
- Сегодня Рождество, если мне не изменяет память.
Макс хлопнул себя по лбу.
- Точно! Я тут для вас испёк имбирное печенье.
Люба рассмеялась и захлопала в ладоши.
- В этот день положено делать друг другу подарки.
Макс метнулся на кухню и живо вернулся с тарелкой; на ней горкой лежало вкусно пахнущее праздником печенье.
- Будь я немного романтичнее, я бы восхищённо произнесла, как это эротично. Но, смею думать, мой романтизм и прочая инфантильность остались в прошлом. Ныне я сама прагматичность. Хотя это не свойственно моей натуре.
- Могу выбросить.
Макс сделал движение в направлении кухни.
- Не стоит. Вы вложили в него душу, затратили силы, а я вот такая бездушная расстроила ваши планы.
- Нет у меня никаких планов.
- Стройте их исходя их реалий.
- Какие планы?
Люба поцокала.
- Ай-ай-ай, херр Макс, неужели вы страдаете провалами в памяти?
Она отошла к столику, придвинутому к стене, и опёрлась о столешницу бёдрами.
- Не далее как утром кто-то пытался врачевать мои недуги едой…
Макс аж вспотел: от пронёсшихся в голове мыслей в брюках стало тесно. Он почувствовал, как от её слов сладко-томно стало в груди…
- Ого, херр пофар, память к вам возвращается огромными скачками.
- Я сказал, если не поможет еда…
- Дословно, херр Макс: сексом исцелить не пробовали.
Тугая волна ударила Максу в виски и известный прибор манипуляций настроения напрягся сильнее.
Люба посмотрела на вздувшиеся парусом брюки Макса и продолжила:
- На досуге обдумала ваше предложение и решила: почему бы и нет, мораль – понятие двояко толкуемое…
Она умолкла и медленно, сверху вниз расстегнула пуговицы халата, развела полы в стороны. Производя эти манипуляции, она не водила глаз, - смотрела, не мигая, будто гипнотизируя Макса. Он пытался отвлечься, направлял ход мыслей, что это сон, который вовсе не сон, потому как припомнить не мог, чтобы с ним, когда подобное случалось, да и было ли вообще, чтобы его совращала, - соблазняла! – женщина. Роль первой скрипки обычно исполнял сам. Но сейчас… Он не мог оторвать глаз от тела Любы. Оно, не закованное в глухие латы платья, приковывало взгляд. И одежда, подобранная с садистским вкусом для разрушения психического состояния мужчины: кремовая маечка с тонюсенькими бретельками едва прикрывала пупок, в тон ей короткие шортики, чёрные чулки ажурной каймой упирались в шортики и высокие, до колен, чёрные сапоги, подчёркивали стройность ног.
Окинув быстро представшее пред ним великолепие женской фигуры, Макс понял, он полностью в плену чар этих грудей, не скованных железобетонным корсетом бюстгальтера, соски так и просились наружу сквозь тонкую ткань, в плену бёдер и темнеющей ямки пупка, в плену ложбинки между ног.
«Ты женат! Ты женат! – стучался в мозгу рефлекс самосохранения, но контроль над оперативной системой управления Максом перешёл в чужие руки. – Ты женат!»
Люба улыбнулась, прикусив нижнюю губу.
«Ты женат!» – Макс впервые в жизни растерялся.
Люба влажным языком медленно облизала губы, при этом не совершая больше никаких движений.
И тут Макс брякнул фразу из Достоевского, запомнившуюся на всю жизнь: «Оно, конечно, Александр Македонский герой, но зачем же стулья ломать?»
Люба расхохоталась, полусферы её персей аппетитно запрыгали под тонкой материей маечки:
- Вы себя героем не числите, и стулья ломать не будете.
Произнося эти слова, Люба запустила пальцы левой руки под резинку кремовых шортиков и, как бы невзначай, сдвинулась вниз, явив взору Макса едва заметный тёмный пушок: «А при таком раскладе легко стать героем?», затем небрежно сдвинула с левого плеча бретельку: «Думаю, пора приступать к крушению мебели». Заканчивая становление героизма Макса, она забралась правой рукой под маечку, нашла сосок и с невинным видом его сдавила, тихо охнув.
«Она не играет! – билось в голове, - она не играет!»
- Чему так удивляетесь, херр Макс, будто вам без предупреждения раскалённый катетер в член засунули?
Челнок рассудительности Макса вернулся на прежнюю орбиту:
- Почему раскалённый и почему в член?
Люба помассировала грудь лёгкими движениями.
- Предпочитаете горячую плойку в анус?
Люба смело стянула резинку шортиков двумя руками на опасное для психического равновесия мужчин расстояние: тонкий пушок переходил в нежные светлые заросли, а затем спустила шортики ещё ниже.
«Она не играет! Она естественна!»
- Не ждите, Макс, чудо само не происходит, нужно приложить руки, - слегка нагнувшись, Люба спустила шортики до колен, и Макс задохнулся и сила, вряд ли когда-нибудь её изучит наука, бросила его вперёд…
Словно истосковавшиеся по ласке и изголодавшиеся по любви, они жадно целовались, Макс одной рукой мял грудь Любы, другой гладил между ног; Люба умело сдавливала, делая ещё упруже, его напрягшийся член.
С трудом оторвавшись от губ Любы, Макс признался:
- Я женат.
- Эка невидаль, - Люба продолжала массировать ему член. – Я тоже замужем.
Они снова соединили уста в сладком, испепеляющем все известные человеческие эмоции поцелуе.
- Видишь, Максим, как сладко вино распутства тел и воли…
Люба умудрялась говорить, не прерывая поцелуя.
Макс таки оторвался от её губ:
- Тем не менее, Люба, мне очень хорошо!
Он снял с неё майку и по очереди поцеловал каждый напрягшийся сосок:
- Так хорошо, слов нет!
Люба рукой нашарила халат, на ощупь вынула флакон; Макс рассмотрел непонятные латинские слова. Люба послала ему воздушный поцелуй, свинтила пластиковую крышку. Обоняние приятно ранил аромат медицинского спирта с примесью загадочных ароматов.
- Давай выпьем, Максим! И пусть не жжёт заплата запоздалого раскаяния на стылом сердце …
16
Меньше всего опасался Макс собственного разоблачения, к нему подталкивала бдительность и тщательно обдуманная парадигма поведения.
Макс, как Штирлиц, не боялся провала перед Борманом. Его беспокоило одно, чтобы об его адюльтере на вахте не прознала Банда Ка. Не пронюхала своим острым нюхом, не выведала каверзными вопросами, якобы ненароком заданными любимому зятьку, своим безграничным коварством она могла залезть прямо в душу и увидеть, будто при просмотре фильма для взрослых, невинные шалости зятька. Проговорись он, обмолвись, посмотри иначе – в общем, дай повод ухватиться за кончик нити, любимая тёщенька цепкими пальчиками потянет медленно и доберётся до искомого и тогда перед взором Банды Ка предстанет во всём обнажённом великолепии sanctorum тайны Макса.
Вот тогда, склонная к интригам и психологическим играм любительница ворошить чужое бельё и выискивать самое дурно пахнущее, как свидетельство определённого преступления, получит в свои руки рычаги управления Максом.
Таким манером она поступила со старшим зятем-милиционером; тогда, на заре своей ментовской карьеры молоденького лейтенанта обдували ветра почти сбывшихся надежд и карьерных перспектив, решил он с другом оперативником предаться любовным игрищам с информаторшами проститутками, совместить приятное с полезным. Откуда Банда Ка вызнала адрес конспиративной квартиры, чьи ятра совести сдавила своей нежной крепкой рукой до потери контроля над всеми органами, но она стояла перед приоткрытой дверью, - святая наивность начинающих карьеру ментов, думающих, что двери отпираются ключом, а закрываются на ключ сами от произнесённого волшебного слова пьяными устами молоденького лейтенанта.
Банда Ка некоторое время наслаждалась триумфом. Затем вошла и направилась туда, где раздавался голос зятя.
Мы пришли, а вы не ждали – вот что прочла Банда Ка на лице зятя, стоявшего в костюме Адама на коленях позади голой проститутки, изображавшей лошадку, и держал упругие ягодицы кобылки сильными руками; он собрался проехаться по ухабистой дороге разврата и рукоять кнута стояла параллельно намеченному курсу.
«Мама, это вы?» – произнёс он слабеющим голосом. – «А как вы тут?» - «Мимо проходила, дай, думаю, навещу зятя». – «А мы тут в засаде», - пролепетал зять. Тёща саркастически усмехнулась: «И как, засадить успел?»
Но слава всем богам древности и современности, обошлось. Банда Ка подозрительно принюхивалась к Максу во время их визита с Татьяной, но ничего не унюхала. Наедине потом-таки процедила: «Особо, зятёк любимый, не расслабляйся! Не сейчас, потом привезёшь с вахты блох да вшей». Макс ответил спокойно, это всегда бесило Банду Ка, и с достоинством, присущим настоящим мужчинам, чьи густые кудри проредило время прожитых лет и виски забросало сединой: «Как можно, мама! Блохи – привилегия собак. Вши – признак нечистоплотности. Вы знаете мою любовь к чистоте духа и тела». – «Да уж, наслышана», - чуть не подавилась собственным ехидством тёща. – «У нас в вахтовом городке условия проживания не хуже, чем в городе».
Но не той женщиной была Банда Ка, чтобы оставлять за кем-то последнее слово. Уж будьте уверены, оно всегда оставалось за ней. Она и сейчас выпустила жало, с кончика которого свесилась крупная капля яда: «Танечка, доченька, ты бы сначала заставила его сдать анализы, прежде чем бухаться в постель. А то, мало ли какую прелестную штучку от пакостницы Венеры он привёз из своего рабочего городка». Таня вступилась за мужа: «Мама, там же тайга вокруг!» - «И что, - Банда Ка непробиваема, как бронежилет соплёй оленя, - в тайге люди не живут, что ли?»
В этот миг мог наступить момент истины, Макс чувствовал не воспалившимся седалищным нервом, как он близок к провалу. Из его груди готовы были вырваться слова оправдания. Иногда важно сменить вектор направления, и враг уйдёт в сторону; Макс улыбнулся: «Мама, ей богу, ужин восхитительный! Самогон – двадцать звёзд! На этом спасибо – мы домой!» - «А заливной судак?» - «Заливным признаю исключительно осетра».
Дома Таня выговорила ему, дескать, он мог дипломатичнее отказаться от рыбы. «Все прекрасно знают, как никто другой, мама умеет испортить любую рыбу», - закончила Таня свой пылкий спич.
В эту ночь
