сказать. Узнала о вас всю подноготную.
«Немка или латышка? Последние тоже грешили с немчурой и очень активно плодились и размножались. Спросить?»
Макс молчал: всю подноготную не знает он сам, а тут такая осведомлённость!
«Сама скажет».
- Итак – работа! Работа сделала моего предка, приехавшего из Германии при Екатерине Великой в Россию тем, кем он стал.
- Кем же? – не сдержался Макс.
- Доктором, прекрасным доктором!
- Что же мешало в родных германских землях достичь такого же успеха?
- Вот вы всё язвите…
- Язвлю…
- А ведь начиная с него в нашем роду нить медиков не прерывалась. Я – профессиональный врач и этим горжусь! А не продавец сосисок и ирисок.
- Кто-то должен продавать и сосиски…
Фрау арцт открыла рот да промолчала, её испугал поток красноречия, но будучи истинной немкой, виду не подала:
- Работа – это стержень, вокруг которого вертится вселенная моего мироздания. Я не понаслышке знаю, что такое клятва Гиппократа!
- Клятва Гиппократа, - с умным видом протянул Макс, ожидая новых открытий. – Как же, читал.
- А я давала!
- Гиппократу?! Когда успели? Он ведь умер…
- Клятву! Давала клятву! И достаточно ёрничать, херр шутник, впрочем, что ещё можно ожидать от какого-то повара!
13
Не отягощённый грузом неожиданных сюрпризов, преподнесённых щедро жизнью, Макс, вернувшись в вагончик после устроенной фрау арцт Любой проверки журналов, - кстати, она лишь бегло пролистала их с явной скукой, - подключился к беседе с мужиками, с кем жил в одной комнате. Отмахнулся от расспросов, мол, как введёт себя эта дойче фрау, - после прилипшего «фрау арцт» никто не сомневался в арийском происхождении приехавшей проверять объект, - высушившая Колобку мозг до мелкодисперсного состояния. Рассказал парочку анекдотов; выслушал «бородатые» про Чапаева и Петьку. Затем сослался на усталость, лёг, отвернулся к стене, накрылся одеялом с головой. Шум да гам стих сам собой. минут десять слышался шепоток; за ним следом раздался сочный густой, насыщенный бодрыми тонами слаженный храп.
Сон то клал свои нежные крылья на веки Максу, то убирал. Лёгкое дуновение ветерка, поднятое невесомыми крыльями, охлаждало свежестью ранней зимней поры разгорячённое лицо, пылавшее и жёгшее кожу неослабевающим огнём.
«Не поддавайся на провокации! А если их нет? ведёт себя как обычная женщина, облечённая властью, накинутой на её плечи барской рукой той же барской шубой. Нет, Максим, - мысли лились спокойной рекой, вошедшей в берега после половодья. – Нет, против грубой силы нужно действовать иначе. Пойти путём мягкой агрессии, если не получится действовать продуктивно, то следует найти более действенный контрпродуктивный метод. – Макс размял движениями плеч затёкшее тело. – Метод… Какой?.. Эх, Люба, Люба…
Ему вспомнились слова третьесортной певички о том, что эту Любоньку поцелуют в губоньки; эта песня и прежде казалась пошлой и безвкусной, а уж слова о поцелуе в губоньки лишали потенции на несколько дней.
Немного поразмыслив, он незаметно погрузился в то состояние между миром яви и сна, которое называют пограничным, и вот тут-то из глубин памяти всплыла песня, в ней были замечательные строки о внезапно нагрянувшей любви. На этом он и уснул, не придя к некой конкретно-определённой цели.
Ни свет, ни заря Макс вскочил на кровати. Во сне ли, наяву ли, – нет времени разбираться в тонкостях психики, - он принял решение, показавшееся ему предпочтительным иным.
Снова день сурка, - вся наша жизнь по сути тот же день, постоянно повторяющийся в небольших вариациях, - снова кухня, снова завтра. Но нынешнее утро наполнил миг откровения чистоты помыслов и задуманного мероприятия.
Как он и предполагал, фрау арцт Люба пришла после того, как её покинул последний питающий работник. Она вошла. Сняла куртку. На ней поверх нового оранжевого трикотажного платья безукоризненно сидел отглаженный белый медицинский халат. Острым глазом Макс отметил, что халат не ширпотреб известной фирмы, специализирующей на рабочей униформе. Халат Любы – штучное изделие знающего свой дело портного, знающего также, кому он шьёт. Ткань халата отливала едва заметной бирюзою, таким лучисто-синим бывает летнее небо в предрассветные часы за мгновение до восхода солнца.
Безусловно, отрепетированное на скорую руку и разыгранное представление Макса впечатлило суровую фрау арцт. Он взял в руки тарелку с сырниками, украшенными решёткой из карамельного сиропа, рядом с сырниками лежала небольшая яркая кисть рябиновых ягод.
Затем он встал на одно колено и как смог пропел:
Любовь нечаянно нагрянет,
Когда любовь совсем не ждёшь
И каждый вечер сразу станет
Так удивительно хорош…
Макс замолчал; он не ждал аплодисментов; он не ожидал внезапных проявлений благодарностей в виде падения ему на грудь. Он просто ждал.
Люба обошла его кругом. Остановилась перед ним, глядя ему в лицо; фрау арцт улыбалась. Свет улыбки озарял лицо, светлые тени забытых воспоминаний порхали по нему.
Она раскрыла над блюдом правую руку, подержала немного, будто хотела ладонью почувствовать энергетику блюда, приготовленного исключительно для в этом далёком от цивилизации месте. Люба не убрала руку, слегка приподняла лицо. Макс рассмотрел заострившийся подбородок. Тонкую жилку на шее слева, почти под скулой, нервно подрагивавшую.
Затем она опустила лицо, улыбка с уст её не сошла; она обратилась к Максу, медленно и тихо произнося слова на языке Гёте и Ницше: «Хотите меня подкупить, херр пофар? Это у вас не получится». – «Почему? – спросил Макс на языке родных берёз и осин. – Я старался».
Макс поставил тарелку с сырниками на стол. Взял из шкафчика блюдце с печеньем «листики», густо посыпанным коричневым сахаром.
- Прошу отведать, - произнёс Макс по-немецки. – Присаживайтесь.
Он отодвинул стул от стола. Люба вошла между столом и стулом, села на стул, осторожно пододвинутый Максом.
- Вы не поверите, продолжала она на родном языке, - как и все женщины, я слаба, беззащитна, чувствительна и чувственна, я становлюсь тяжело больной, едва увижу сладкое блюдо. – Она взяла вилку, нож, отодвинула им ягоды рябины. Отрезала кусочек сырника. Обмакнула в розетку с вишнёвым вареньем и отправила в рот. Пожевала, проглотила, запила глотком чая. – Да, я неизлечимо больна, - Макс так и не понял, она сейчас с ним кокетничала или она такая вот всегда.
- Я излечу ваши недуги едой.
Люба медленно, запивая каждый кусочек глотком чая, съела сырники. Подумав, ухватила кончиками пальцев три ягоды рябины и съела.
- А вы шутник, херр Макс, - Люба с удовольствием говорила по-немецки, это отражалось в её глазах отблеском утренней зари, встающей над спящим зимним утром. – Надо же догадаться: излечить мои недуги едой.
- А чем же ещё, фрау арцт? – Макс решил больше не экспериментировать далее и не блистать подзабытым языком Шиллера и Шопенгауэра, он её понимал и достаточно.
Люба налила ещё чашку чаю.
- Фрау арцт, - произнесла она, выпила чай, вытерла губы салфеткой. – А что, мне нравится!
Она похлопала себя кончиками пальцев по лицу, едва касаясь, вздохнула и произнесла на том же германском:
- Найн, херр Макс, мой недуг никакой едой категорически не излечить.
Макс наклонился над столом. Посмотрел в глаза Любе.
- А сексом… излечить не пробовали?..
Блуждающая улыбка мелькнула на устах фрау арцт и исчезла. Люба откинулась на спинку стула.
- Сексом… Я над этим подумаю…
14
Возясь с обедом, Макс, нет-нет, да поглядывал в окна и видел очень интересную и вдохновляющую картину! По территории вахтового городка носился Колобок; он гонял подчинённых ему подсобных рабочих метлой и экспрессивно жестикулировал. Подсобники лопатами очищали от снега пешеходные досочные дорожки. Если прежде снег оставляли, сметая его в сторону, то сейчас слежавшийся подарок неба грузили на тележки и вывозили в овраг за территорией поселка.
Руководящее начало фрау арцт чувствовалось повсюду.
Не единожды Колобок заскакивал к Максу выпить воды и проглотить успокаивающие настои, но теперь он Максу не жаловался на тяготы жизни, не смотрел на него глазами обиженного ребёнка, у которого злая тётя отобрала любимую игрушку и строго-настрого наказала заниматься нелюбимым делом. Теперь сам Колобок создавал жизненные неудобства подчиненным, и они вслед ему шептали слова искренней рабочей капиталистической признательности.
Флегматик по натуре, огненным вихрем метался между жилыми вагончиками, складами и административным блоком начальник вахтового городка. Ох, не сладко приходилось попавшему под его горячую руку: одними пинками, подзатыльниками дело не оканчивалось; он с изощрённой местью вымещал на рабочих адресованное проверяющей фрау арцт, по слухам, ставленнице или родственнице, - пусть и седьмая вода на киселе, это дела не меняет, - заместителя генерального директора; сочные матерные выражения так и летели из его рта.
Макс наблюдал за сим представлением и тихо удивлялся, почему карающая длань фрау арцт пока не коснулась его головы; он вскользь вспоминал Тимона, его отзывы в адрес Любы и применяемые к ней эпитеты и слова друга не вязались с тем, с чем Макс столкнулся лицом к лицу: несомненно, Люба в первые минуты играла роль беспощадного бессердечного надсмотрщика над гребцами на галерах, но оказалась, это обычный мираж. Макс соглашался, споря с собой, что это была некая попытка эксперимента над ним, как он поведёт себя во внештатной ситуации. Но либо Люба что-то не то в личном деле вычитала, либо не знала, что служивший в армии в цирке не смеётся. А он прошёл отличную школу армейской службы. Он пришёл в часть неоперившимся юнцом, то покидал возмужавшим, окрепшим физически и духовно готовым противостоять всяким жизненным ситуациям.
Вела себя фрау арцт странно. Будто не было разговора за завтраком об её болезнях, которые он предложил лечить сексом.
Люба пришла за полчаса до обеда. Сняла пробу. Заполнила бракеражный журнал. Заметила, что было бы совсем неплохо иметь информационный стенд для разрешительных документов и плана-меню на неделю.
- Я подумаю, - пообещал Макс.
- Я уже подумала, - улыбнулась Люба.
«Что за чёрт, - подумал Макс, едва хлопнула входная дверь. – Нахрена нужен здесь этот стенд?! – и решил: - Пусть мозг себе клюёт начальство».
Перед ужином она просмотрела стандартный бланк с планом-меню.
- Составляли исходя из имеющихся продуктов?
- Из чего же ещё.
- Так-так-так, - постучала ногтями, крашенными в цвет молодой крови безвинных ягнят Люба. – Слабое разнообразие салатов. Но этот вопрос мы решим особо.
Макс молчал; он делал всё, зависящее от него, остальное находилось в руках руководства, и Люба это понимала.
- Вас, Максим Анатольевич, я нисколько не виню.
Макс затруднялся что-либо ответить, не было понятно, закончила Люба мысль или нарочно оборвала, мол, дальше, милый мой, хороший, догадайся сам.
- Чего ждёте? – улыбнулась Люба, - накрывайте на стол. Я пришла ужинать.
Уходя, она заметила, чтобы он ждал её после работы, упомянув, что надолго она его не задержит.
15
Чужая душа потёмки. Чужие мысли – загадка.
В половине
