песня, среди прочих наших подобных...
Успокоилась еле-еле. Как и раньше, всё просила и умоляла обязательно к ней поскорее придти. Обещать ей это и успокаивать её на все лады и со всей возможной убедительностью пришлось очень долго. Говорила, под конец (и наконец!..), что будет меня очень-очень-очень ждать. Это уже было достаточно внятно, и почти как обычно. Хотя прощаться (всего на несколько часов) пришлось долго, предолго... У меня темнело в голове...
Закрывая дверь её комнаты, слышал, как она, уже совсем, как раньше, как обычно, громко молится и повторяет: «Господи, помоги моему сыну!..»...
Это была надежда...
Дальше, писать про себя, уже не в состоянии... Да, кажется, и ни к чему...
+ + +
Спала хорошо. Долго. Проснулась под утро при мне, попросила сварить ей немножко пюре (картофельного, из пакета) и со шпротинкой (помнит, что я покупал шпроты!). Поела хорошо, с аппетитом, почти без капризов. Почти всю порцию ела сама, только под конец пришлось её докармливать с ложки...
Речь почти нормальная. Даже была весела, радовалась мне, что я рядом. О вчерашнем приключении с ней почти ничего не помнит. Пила чай с печеньем, ела ещё шпроты, сыр, колбасу. Радио почти не воспринимает; новости про Украину восприняла с моих слов с большим трудом, хотя и с горячим интересом... Помнит мои рассказы про поселение кургиняновцев в Костромской области (Александровское), тоже интересовалась, спрашивала, как они там устраивают свою коммуну, свой Город Солнца...
Поела — захотела на своё ведро. Понимает, всё, как прежде (Слава, Слава Богу!..), что надо на своё ведро, а не в постель (хотя уже далеко не всегда последнее время у неё это получалось). Жалуется, стонет: «Ой, как крутит!.. Ой, как живот крутит!.. Как кишки крутит!..». Я как раз уселся за стол поесть свою кашу... Смогла немного подтянуться к изголовью, к деревянной спинке своей кровати, уцепилась за неё... Всё помнит, соображает!.. Смогла, с таким же трудом, как обычно, встать... Помог ей, усадил на её «биотуалет». Привёл быстро хоть в какой-то порядок постель, выскреб из её ямы эти зловонные газеты, постелил чистые... Смогла с моей помощью встать и кое-как лечь — всё как обычно; что радостно, и даёт надежду... Умоляет скорее её укрыть одеялами... Говорит чётко, ясно... Всё, как обычно... Слава Богу!..
Подробности писать больше, кажется, не в состоянии... Легла отдыхать хорошо, почти спокойно... Помнит, что вечером я к ней приду...
+ + +
В полдень было яркое-преяркое Солнце!.. Окно в комнате матери южное — в Солнце была вся комната!.. Такое Солнце!.. Как его не хватает!.. Такое Чудо!.. Господи!.. Я невольно подзадерживался, хотел им насладиться, не мог насытиться!.. Говорил о нём матери: «С нами Солнышко! Солнышко к нам пришло!..». Она его уже не видит, изредка только угадывает, как что-то светлое, со стороны окна...
Надо писать Главное...
Надо писать Главное. Этого — этого потока нашей с матерью пост-советской житухи-бытовухи — слишком мало... Слишком мало, чтобы кто-то всерьёз понял: что же я хочу всем этим сказать. Что я — ДОЛЖЕН СКАЗАТЬ...
Я ДОЛЖЕН ВЕРИТЬ — что скажу. Что успею. Что смогу...
Мозги вымотанные и больные — как и весь организм. Пожалуй, и сильней ещё...
Необходимо передохнуть. Ещё скажу. Ещё скажу...
Да, Господи. Да...
Зовёт мать...
+ + +
Я успел вовремя. Мать сидела уже на самом краю, на самом углу своей кровати и готовилась соскользнуть на пол. При этом опиралась локтем на этот самый слабый угол стола, и ножка у него уже поехала... Я подскочил — поправил ножку, и — одновременно удерживаю её саму; говорю: «Ты что делаешь? Ты сейчас опять на полу будешь! И стол опрокинешь!..». Не соображает. Опять мне — про лифт... «Давай скорее, на лифт!.. Я замёрзла!.. Я устала!.. На 4-ый этаж, давай скорее!.. Я сейчас умру, как холодно!.. Я чаю хочу горячего!.. И к нашей горячей батарее хочу! Скорее давай, скорей!.. И скорее в постель, под одеяло, скорей, давай скорее!.. Где лифт?.. Почему ты не хочешь на лифт?.. Ты меня заморозить хочешь, я понимаю!.. Не трогай меня, у меня всё болит!.. Ты прямо как эсэсовец, как эсэсовец прямо!..»...
Согрел ей чаю. Попила с печеньем... Пьёт — попила — и всё время опять про лифт!..
Я убеждал её, что она в своей комнате и на своей постели, и уговаривал её лечь, около двух часов. Она визжала и исступлённо орала на меня при каждом прикосновении к ней и при всех попытках её ненасильственно уложить. «Не тро-гай ме-ня!!! Где лифт, где лифт?.. Чего ты надо мной издеваешься?!.»...
Временами я оставлял эти попытки в чём-то её убедить и просто тупо ходил по комнате... Я не в состоянии был долго при ней находиться. Но оставлять её так было невозможно. Она всё намеревалась куда-то соскользнуть с кровати, тянулась рукою в пустоту в сторону двери...
Наконец, она просто слишком устала так сидеть, на что я и надеялся. Кое-как стала медленно заваливаться на постель в нужном направлении... Я, как мог ненасильственно, затащил ей ноги на постель, повернул её поудобнее, и понадёжнее, к стенке. Она орала, сопротивлялась, но уже слишком устала. Я покрыл её всем её тёплым (хоть и рваным, и грязным) хозяйством. Стала успокаиваться — но, всё равно, бормочет, что надо на лифт... Я ей описываю всю обстановку в её комнате, вокруг неё, все возможные детали, прекрасно ей знакомые и привычные, как можно убедительнее... Говорю ей всё, что обычно говорю, перед тем, как уйти к себе, что уже давно стало у нас отработанным и настраивающим на конструктив и позитив ритуалом...
Наконец, тихо и недоверчиво спрашивает: «Я уже у себя на постели?». «Ну, естественно! Давным-давно на своей постели! И всё время на ней была! Спи и отдыхай! Вечером попозже я подойду, и сделаем нам поесть, всё, что захотим, у нас всего полно!»... «Ну, давай отдыхать! Я спать хочу, устала!.. И ты иди!..»...
+ + +
А я уже почти было расслабился... Нет, уже не получится. Придётся стучать по клаве — пока до кого-то не достучусь... Хотя, как я сам когда-то изрёк: ЕСЛИ ХОЧЕШЬ ДО КОГО-ТО ДОСТУЧАТЬСЯ — СТУЧИСЬ В СВОЁ СОБСТВЕННОЕ СЕРДЦЕ...
02.12.13 19:46:34
Мать опять меня стала звать. Не успел прочухаться. Опять слишком тихо, мог и не услышать. И я опять поспел вовремя... Мать опять сидела на самом-самом краю в самом-самом углу своей кровати, в ещё более рискованной позиции, чем в прошлый раз. Едва её остановил — она опять упорно стремилась сползти на пол, ничего не видя. Опять, на все мои увещевания, вцепилась в заднюю спинку кровати, ещё более упорно, чем в прошлый раз, и опять ей представлялось, что она где-то вне квартиры. Опять яростно не хотела ничего слушать и не хотела нормально лечь на постель...
Смотрю, на столе нет коробочки с крекерами-рыбками, когда-то её любимыми. Куда она их дела — абсолютно не могла ничего сказать. Я всё осмотрел — но ни полу, ни на постели ничего не было; а было бы заметно, если бы рыбки рассыпались (что уже было много раз за последнее время). Потом, уже через полчаса где-то, где-то около матери вдруг раздался, тихо так, характерный шорох. Я бросился смотреть — и вижу: за пазуху она себе засунула эту коробочку, открытую! Стал доставать — хорошо, хоть здесь не сопротивлялась. А как ничего не выпало из коробочки — вообще чудо! А она кричит: «Я же боялась, что они упадут, потеряются!»...
Я опять около часа пытался, с перерывами, уговорить её лечь... Опять стала ложиться — потому что устала и вымоталась вся. Вымотав, соответственно, и меня. Легла почти нормально, в смысле, лишь немного ниже своих подушек. Укрыл её. Чуть успокоилась. Но что она в своей постели — так и не поняла...
Я взял венский стул, на который всё время сажусь с ней за стол, поставил его спинкой к тому роковому пространству в конце её постели, между столом и задней спинкой кровати, через которое она вчера выпала на пол, и уже минимум два раз опять собиралась сделать то же, и навалил на него побольше одежд с кресла (где у нас стихийный склад тряпья), старался выбирать потяжелее. Очень просил мать не трогать этот стул, иначе она опять будет на полу. Но она явно мало чего поняла...
Попрощались достаточно спокойно — она обещала спать — но надежды на тихий сон, тут, конечно, почти нет никакой... А мне — уже необходимо ложиться. Иначе я и к завтрашнему полудню не смогу прийти в себя, при самом тихом сценарии наступившей ночи, и утра...
+ + +
Какой может быть толк из этого моего «дневника» для спасения матери?.. И вообще — для Дела?.. Надо делать необходимые выводы из всей этой ситуации. И формулировать свои предложения — для тех, кто всё это должен, по-твоему, читать. А голова почти не варит. Сейчас — в любом случае необходимо ложиться спать...
У матери — всё тихо...
Я всё успею. И всё смогу. Такова природа Реальности, природа Человека, природа Вселенной... Я успею всё — даже не успев ничего... Потому что — ВСЁ УЖЕ ЕСТЬ...
Боже мой!.. Зачем ей такие муки?!.
Ведь она умирает от одиночества. И её сознание разрушается от одиночества. От того, что она никому не нужна. Ей нужно просто человеческое внимание! И элементарный человеческий уход. В ней же есть сила — я чувствую! Она ещё может жить!..
Господи! Мы не должны потерпеть поражение!.. Иначе — конец всему! А этого не должно быть!.. Ведь Ты сказал: «Я победил мир!»...
02.12.13 23:45:16
Мать весь минувший день была очень плоха.
Утром звала меня. Я ещё не успел оклематься. Соображала очень плохо. Была очень капризна и агрессивна. Попросила пить, есть. Лежала очень криво в постели; но, главное, никуда не упала. Дал ей горячего чаю, как просила, кусок колбасы, печенья. От остального отказалась. Всё это ела и пила лёжа. Немного успокоилась, и я пошёл досыпать...
Потом весь день был с ней. Лежала очень неудобно; но, как лечь или сесть нормально, совершенно не соображала. На все уговоры и попытки помочь реагировала предельно агрессивно. Опять ей представлялось, что она в какой-то чужой и плохой комнате. Требовала, чтобы я её доставил обратно в её комнату. На уверения, что она у себя, орала: «Да что ты меня за дуру принимаешь! Что я, не вижу, что ли, где я нахожусь?.. Помирать буду, век тебе не прощу, что ты меня из моей комнаты в этот... как его... чулан, поганый этот, притащил!..».
Резануло меня в печень, от такой её благодарности; как когда-то не раз, в детстве; а всё вспоминается... Потом весь день таскался между её комнатой и кухней, держась за живот...
Голову положила затылком на стол; лечь головой на подушки, что были в тридцати сантиметрах от неё, свирепо отказывалась. Потом кое-как, с трудом, удалось ей подложить край одеяла под голову. Так и ела, и пила...
К вечеру она, всё-таки, как-то доползла головой до подушек, уткнулась в них носом; сказала: «Ах, как хорошо!..». И стала уже мирно дремать... Вечером ещё немножко поела и попила, но всё так же, почти не отрывая носа от подушек...
Вспоминала родственников: Бориса, Люсю, покойницу... Валю, единственную оставшуюся её подругу, что к нам иногда заходит, приносит заодно поесть (живёт недалеко)... Хотела звонить и Борису, и Вале, беспокоилась о них; здесь помнила и соображала почти всё чётко. Успокоил её, что звонили им недавно, у них всё должно быть хорошо...
Немного интересовалась и политическими новостями: где воюют, что в Египте (где они были год с отцом, когда я служил в армии, в начале 70-ых...), кто с кем воюет на Украине. Чуть-чуть тут ещё что-то помнит. Но радио практически не воспринимает... Спрашивала: какие
