Миколка, давай-ка выпьем. У меня осталось еще мамино вино с того раза, как ты привез из Ромен. И повод есть. Я провел недавно очень сложную операцию. Девушка из глухого села, необыкновенная красавица в духе Васнецова: золотая коса, широкое русское лицо и голубые глаза, но слепая из-за опухоли на мозге. Я предложил вырезать опухоль. Никто меня не поддержал, главный врач сказал, что в случае неудачи родители девушки меня же и проклянут. Я списался с профессором Разумовским из Казани, он одобрил мое решение и прислал свои новые инструменты. Конечно, она обречена, но лет семь еще проживет.
– Слепая, в глухом селе, невеселая перспектива
– Обратись они на полгода раньше, все было бы намного лучше. Если бы ты видел, какой у нее замечательный отец! Простой крестьянин, такой невзрачный, щуплый, но с какой теплотой он о ней заботится. После операции она перестала ходить, обычное, временное явление. Он обнимает ее за плечи, как, наверное, делал в детстве, и учит делать первые шаги. Я пишу об этой операции статью. У меня много интересных мыслей. Разумовский зовет меня к себе в Казань, а Бехтерев – в свой институт, он там открыл отделение нейрохирургии. Я думаю, еще рано. Надо определиться, что для меня важнее: кардиология или нейрохирургия.
Николай ушел от него поздно, шел по улице и вспоминал рассказ Володи о девушке и ее отце. Какой брат все-таки молодец, любит людей, готов всего себя отдать делу, и все у него получается.
Подходя к своему дому, он заметил около старого вяза темную фигуру. «Шпик!» – удивился он. За ним давно уже не следили так открыто, видимо, после летних каникул полиция активизировала свою деятельность.
Фигура шагнула к нему. Николай обомлел: Лиза! Она бросилась к нему, обняла его за шею.
– Что ты тут делаешь в такое время? – растерялся Николай.
– Я ушла из дома.
– Напрасно ты это сделала. Я схожу за извозчиком, отвезу тебя обратно.
– Коленька, милый мой, мы теперь всегда будем вместе. Мама обо всем знает, я ей сказала.
– И что, она тебе разрешила?
– Я ее поставила в известность, разве этого мало? Пойдем в дом. Я устала тебя тут ждать.
Они вошли в подъезд, и тут она вспомнила о саквояже.
– Я оставила саквояж с вещами около дерева. Сходи за ним.
Он пошел за саквояжем, все еще не веря в свершившееся и понимая, что должен, во что бы то ни стало, уговорить ее вернуться обратно.
В коридоре он опять попал в ее объятия. Он высвободился из ее рук, провел ее в комнату, посадил на диван, сам опустился в кресло напротив. Ее лицо выражало упрямство: говори, говори, только все это бесполезно.
– Лиза, давай серьезно все обсудим.
– Коленька, я все равно домой не вернусь, даже если ты выгонишь меня на улицу...
– Ты меня ставишь в дурацкое положение... Я не имею права, понимаешь, не имею права оставлять тебя здесь.
– Ты хочешь, чтобы я вернулась домой и сказала маме, что ты меня выгнал?
– Не выгнал, а что мы решили подождать до конца учебы, как договаривались раньше ...
– Нет уж, такого позора я не перенесу. Дома все знают, что я тут, у тебя.
– Представляю, завтра сюда приедет разгневанный Григорий Аронович.
– Не приедет, а если и приедет, я уже стану твоей женой. Признайся, ты же сам этого хочешь?
– Хочу, но не так, чтобы наша жизнь начиналась со скандала.
Лиза между тем краем глаза осматривала комнату Николая, и ей положительно все здесь нравилось. Чистенькие кружевные занавески на окне, на подоконнике много цветов в горшках. На письменном столе все разложено в идеальном порядке: стопки книг, папки с бумагами, отточенные карандаши в стаканчике от мороженого «Фиеста», настольная лампа под красивым, стеклянным абажуром. Над столом – старинная картина в багете с незамысловатым пейзажем в виде леса и протекающего вдоль него ручейка (как она потом узнала, ее автором был художник-самоучка, дальний родственник Коли, князь Шаповалов). Две этажерки тесно набиты книгами, из которых значительная часть на французском языке.
Взгляд ее остановился на кровати, покрытой белым кисейным покрывалом. Она представила себя на этой кровати, и ее бросило в жар, на щеках предательски выступил румянец.
Николай проследил за ее взглядом, понял, о чем она сейчас подумала, и нахмурился. Он все еще был тверд в намерении отвезти ее домой.
Лиза больше не слушала его, встала и направилась в кухню. Здесь царили те же чистота и порядок. Мебели было немного: небольшой круглый стол, покрытой цветной клеенкой, и старинный резной буфет, наподобие того, что стоял у них дома в столовой, только значительно меньших размеров.
Она уже почувствовала себя в этой квартире хозяйкой. Прикидывала, что сюда можно привезти из дома, а что купить в магазине. К Колиной идеальной чистоте требовалось добавить немного тепла и уюта.
– У тебя найдется что-нибудь поесть? – крикнула она ему в комнату.
Николай покорно пошел за ней в кухню. Лиза стояла около буфета и доставала с верхней полки посуду. Широкие рукава ее платья сдвинулись вниз, обнажив красивые изящные руки, которые медленно двигались к столу и обратно, и вслед за ними поднима-
лись и опускались вниз округлости грудей. Она почувствовала, что он смотрит на нее, и украдкой взглянула в его сторону.
У него был странный, туманный взгляд, от которого по всему ее телу пробежала дрожь и закружилась голова.
– Поставь чайник, – приказала она.
– Сейчас, – ответил он глухим голосом, чувствуя, что уже не может совладеть с собой, раз так все получилось. Подошел к ней, и стал всю ее целовать через платье, лихорадочно ища на спине застежки. Нащупал наверху целый ряд мелких крючков, с силой рванул их, платье медленно поползло вниз, упало на пол. Следом за ним полетели корсет, чулки и нижнее белье. Лиза переступила через них, как через ненужные тряпки, и прижалась к нему всем телом. Он поднял ее на руки и понес в комнату.
От настольной лампы во все стороны расползались причудливые тени. На потолке появились еще две тени. Они то сливались в одну, то удалялись друг от друга и снова сходились вместе.
Лиза забыла вытащить из косы заколку, и она впилась ей в спину. В этом месте оказалась небольшая ранка.
– Что же ты раньше молчала, – упрекнул ее Николай и пошел в кухню за зеленкой.
Коса без заколки расплелась, густые вьющиеся волосы упали ей на плечи и грудь.
– Как ты хороша! – воскликнул он и спрятал лицо в ее волосы.
Через несколько минут он встал с кровати:
– Лизонька. Я перелягу на диван, нам надо хоть немного выспаться.
– Никуда ты не пойдешь, – сказала она, обхватив руками его шею, и он покорно лег обратно. – Теперь я не отпущу тебя ни на шаг. Ты – мой и только мой.
– С тобой невозможно рядом находиться, ты сводишь с ума, – зашептал он ей в самое ухо, – так всегда бывает с мужчиной, когда он очень любит женщину.
– И когда женщина очень любит мужчину, – ответила ему Лиза также на ухо, обдавая своим горячим дыханием.
Узнав об уходе дочери, Григорий Аронович опять схватился за сердце: острая боль в груди теперь появлялась каждый раз, стоило ему хоть немного поволноваться. Сарра Львовна побежала в спальню за таблетками.
– Сарра, – повторял он со слезами в голосе, – кого мы с тобой воспитали: блудницу; в 17 лет сбежать к мужчине. А сколько ему лет, не помнишь?
– Посмотри в своих документах.
Он залез в ящик стола, долго не мог найти от волнения нужную папку, наконец, нашел, вытащил бумагу со сведениями об учителе.
– 1886 года рождения, значит, сейчас 20. Без своего жилья, без постоянных средств к существованию, да еще под следствием, – вспомнил он слова Богдановича и, как раненый зверь, застонал от бессилья. – Опозорила на весь свет. Он тоже, вроде умный человек, не уговорил ее вернуться домой.
– Ты же знаешь ее характер, ее трудно переубедить. А ее анархистские дела, кружок, тот митинг? Чем она вообще втайне от нас занималась? Может быть, этот Даниленко научит ее уму разуму. Аннушка его очень уважает.
– Чему может научить человек, находящийся под следствием?
– Гриша, мы сами во многом виноваты. Запретили им встречаться. Ограничивали ее в свободе, и вот во что это вылилось...
– А если бы не ограничивали, она давно оказалась со своими друзьями-анархистами на виселице. Почитай в сегодняшней газете – опять в Одессе казнили девять анархистов. Надо поговорить с Даниленко. Пошли к нему завтра Степана, пусть вечером придет ко мне.
На следующий день Сарра Львовна собрала узел с постельным бельем и Лизиной одеждой и днем сама поехала к дочери. Лиза обрадовалась ей.
– Мамочка, – шептала она, крепко обнимая ее, – ну, что делать, если я его люблю и не могу без него.
– А он?
– И он тоже. Помнишь, ты нам читала сказку в детстве: все совершается помимо нас, там, на небесах.
– Ты же в Бога теперь не веришь?
– А в предназначения верю.
– Ах, Лиза-Лиза! Отец просил Николая Ильича придти к нему вечером для разговора.
– Зачем? Все уже решено.
– Все-таки передай. Пусть он придет часов в девять.
– Он в девять только вернется с работы.
– Тогда пусть зайдет, когда сможет.
Сарра Львовна увидела на столе Афродиту.
– Это ты для него тогда купила?
Лиза молча кивнула.
– Красивая! А знаешь, доченька, как торжественно проходят еврейские свадьбы? Жених, надевая невесте кольцо на палец, говорит: «Вот ты посвящена мне этим кольцом по закону Моисея. Я буду работать для тебя и почитать тебя, и обеспечивать тебя пропитанием и всем необходимым». В нашем роду всегда выходили только за евреев.
– Сейчас, мамочка, другие времена. Да и есть не очень удачный пример с дядей Семеном. Он тоже произносил все эти высокие слова, однако предал тетю Лию. Мне абсолютно все равно, какой национальности человек, которого я люблю. Надеюсь, вы с папой не обсуждали этот вопрос?
– Обсуждали. Но папа деликатный человек, никогда не упрекнет в том, что тебя может обидеть. В душе же для него это двойной удар. И потом ваши отношения с Николаем Ильичом должны быть узаконены.
Лиза пропустила последние слова мимо ушей и задумалась.
– Если вы обсуждали, то Колины родители тоже могут обсуждать. Им может не понравиться, что я – еврейка.
– А кто они такие? Ты знаешь о них что-нибудь?
– Отец – бухгалтер, мать – из бедных дворян. Живут в большом доме в Ромнах. У них восемь детей. Один брат, врач, работает в Екатеринославе в городской больнице, другой – присяжный поверенный в Киеве. У него хорошая семья, и у нас с ним все будет хорошо. Вот увидишь, мамочка, он очень умный и тоже, как папа, сможет многого добиться.
Николай, узнав, что приходила Сарра Львовна и его хочет видеть «для разговора» Григорий Аронович, не стал раздеваться и решил сразу ехать к Фалькам. Лиза пыталась его убедить, что это совсем необязательно делать, но он сказал ей, что с родителями нельзя обострять отношения и что он теперь – ее муж и несет за нее полную ответственность.
Николаю показалось, что Григорий Аронович сильно изменился с тех пор, как видел его последний раз. Лицо его осунулось, под глазами появились темные круги, он тяжело дышал, сутулился. Встретив Николая в своем кабинете, руки не протянул, кивнул головой, указывая на кресло.
Фальк заранее приготовил текст, который намеревался с возмущением выложить этому человеку, укравшему у него дочь, но, вспомнив, что совсем
