себя привычку, когда что-то слишком сильно увлекало его, в самый восторженный момент упрямо встряхивать головой и говорить себе: «Я не раб этого» – и всякое наваждение тотчас исчезало, превращаясь в полное безразличие к тому, к чему минуту назад он рвался всей душой. Такое подчинение себе собственных страстей неизменно потом приносило Дарнику немалое удовлетворение, позволяя смотреть на крикливых, азартных и не сдержанных людей, как на существа низшего ранга.
Ощущение, что он не такой как другие, не только из-за жизни вне селища, а и по внутреннему своему складу уже начало постепенно осознаваться им. Привыкнув сперва думать, потом действовать, а затем еще и завершать это действие с каким-либо выводом для себя, он с трудом понимал своих сверстников, которые вдруг куда-то устремлялись, что-то делали и тут же, забыв о сделанном, приступали к чему-то более привычному. Больше всего угнетала Дарника повторяемость одних и тех же мальчишеских проделок и безудержное веселье по их поводу. Все чаще, устав от галдежа сбыховцев, он отделялся от них и как настоящий путник мог часами тайно бродить вокруг селища, обращая внимание на окружающее не как член мальчишеской стаи, а будучи сам по себе.
Изучив все до последнего кустика внутри Засеки, он, чтобы испытать себя, повадился в одиночку отправляться из Бежети на Черный Камень и шататься там по лесу, часто даже не заходя в свою землянку. Узнав о таком «баловстве», Маланка не стала ругать сына, а просто велела всегда иметь при себе топорик и нож, которые он может, если стесняется, прятать возле селища.
– Разве я смогу победить ими медведя или рысь? – спросил он у матери.
– Все звери боятся человека с оружием.
– А откуда они знают, что это оружие, а не какие-то палки? Помнишь, того медведя зимой, он ведь ничего не боялся.
– Он тоже боялся, только был очень голодным.
– А почему все звери боятся людей?
– Потому что лишь от людей исходит дух убийства, даже когда они сыты.
Слова матери слегка разочаровали Дарника: оказывается, покушаться на его жизнь в лесу без крайней необходимости никто не собирается.
Тогда же им было сделано еще одно важное открытие: если сосредоточенно заниматься чем-то каждый день, а не от случая к случаю, то можно достигнуть самых невероятных результатов. Подсмотрев, как на Грибной Поляне старшие подростки соревнуются в метании в цель топоров и сулиц, он и себе соорудил за пределами Засеки похожую мишень и принялся подолгу ежедневно упражняться в таком же метании, добавив еще стрельбу из лука и бросание в цель ножа. И когда ватага Сбыха, повзрослев, тоже занялась метанием, он, всем на удивление, сразу стал первым среди них. Дарник понял, что опережать – значит, всегда выигрывать, и такой простой вывод навсегда определил большинство его поступков, побуждая изобретать что-то свое и идти непроторенными тропами.
Заметив, как от тяжелой работы у сверстников крепнут мышцы и вырабатывается выносливость, Дарник придумал себе «путь на деревьях» и продолжительное плаванье не поперек, а вдоль их небольшой речушки. Чтобы выработать у себя быстроту реакции, он ловил змей и дразнил их, ловко отдергивая в самый последний момент руки. Не имея напарника для поединка на деревянных мечах, он развешивал на деревьях десятки тяжелых чурок и, сильно раскачав, проделывал немыслимые увертки и выпады, чтобы всех их победить и не получить сдачи.
Ребята из ватаги не могли ничего понять: как это так – лесной отшельник все умеет лучше их?
– Это потому, что он живет в колдовской землянке, – авторитетно объяснял Сбых.
Дарник не возражал. Смутно он чувствовал, что все, что с ним происходит, связано с самостоятельной и самодостаточной жизнью его матери, но как именно он понять не мог, говорить, что он сам себе все это придумал, тоже не хотелось, поэтому пусть лучше будет колдовская землянка.
Так уж совпало, что в Бежети в десятое дарникское лето произошла смена ребячьих поколений. Достигшие отроческого возраста подростки обоего пола отправились на далекий Сизый Луг возле селища Каменки женихаться с соседскими девицами и парнями, а ватаги младших подростков заняли освободившееся место на Грибной Поляне в Засечном круге. Каждый завел себе бойцовские рукавицы, смастерил круглый щит, выстругал деревянный меч, и, уйдя подальше от родителей, приступил к настоящим боевым схваткам. Из трех детских ватаг должна была сложиться одна, подростковая, со своей собственной иерархией, которой через два-три года самой суждено будет отправиться на Сизый Луг за невестами.
Все прежние заслуги здесь уже не имели значения, надо было добывать свое место в общем ряду по новой. Сначала Дарник смотрел на поединки лишь со стороны, прочитанные в свитках истории про большие сражения заставляли его относиться к подобному ребячеству со снисходительной усмешкой. Очнулся он от своего благодушия только, когда поверженным в одном из поединков оказался Сбых. Тут уже Дарнику стало не до шуток и, надев рукавицы, он тоже вышел в бойцовский круг. Еще во время детских стычек он научился наносить удары не только нижней и внутренней частью кулака, как дрались все мальчишки, а костяшками пальцев, из-за чего короткий прямой удар получался гораздо сильней кругового беспорядочного замаха. Но прежде они старались не наносить удары в лицо, поэтому никто не обратил на его необычный прием внимание. Иное дело было теперь. Как следует разозлясь, Дарник уже не жалел противников и от его прямых ударов в лицо они валились как пшеничные снопы, вытирая кровь из разбитых губ и носов.
– Рыбья Кровь! Рыба! Рыба! – обзывались побежденные, но Дарник лишь улыбался, относясь к своему уничижительному прозвищу как к заслуженной награде.
Никто в кулачном бою так и не смог победить его и, хотя верховодство на Грибной Поляне в конце концов захватил внук Смуги Лысого Верзила, Дарник со Сбыхом заняли в общей ватаге свое особое место. Никто не мог безнаказанно приказывать им что-либо или оскорблять.
Взрослые в Бежети по-прежнему не обращали внимания на Маланкиного сына, полагали, что он всего лишь слабая тень предприимчивого и удалого Сбыха. В заблуждение вводила внешняя сдержанность Дарника: не слышно было его крика, громкого смеха, запальчивого спора или хвастовства.
Есть люди, которым надо обязательно без помех как можно лучше вызреть, любое внешнее пренебрежение им во благо, любая недооценка в поощрение. Именно к таким людям принадлежал Дарник. Лишь только Маланка и Верба, истово молясь за него, «своего малыша», замечали, как с каждым годом он быстрее сверстников набирается сил, ума и самостоятельности.
Его приобщение к охоте тоже шло своим отдельным путем. Как Дарник ни старался, но почувствовать удовольствие от ватажных подкрадываний и загонов на мелкую дичь он так и не смог. Да и сам результат, когда только десятое подкрадывание и стрельба из лука оказывались успешным, безумно раздражал его. Поэтому в конце концов он предпочел заниматься охотой в одиночку и как бы мимоходом: гуляя по лесу, начинал тихо приближаться к оленям и диким козам, а когда те срывались с места, гордо шел дальше, мол, не очень-то и хотелось.
– У тебя еще недостаточно сил, чтобы охотиться одному, – говорила сыну Маланка.
– А когда будет достаточно? – с любопытством спрашивал Дарник.
– Когда натянешь мой самострел.
Ее охотничее оружие было самым простым, чтобы его натянуть, надо было наступить ногой на стремя и двумя руками изо всех сил тянуть тетиву до стопора. Пользуясь отсутствием матери, Дарник день за днем упражнялся в его натягивании и в конце концов добился своего.
– Натянуть самострел – это не все, надо из него еще и попасть, – заметила Маланка, не понимая, что коль скоро сын сумел натянуть самострел, то уж непременно и пострелял из него.
А когда Дарник показал, что лучше ее метает в цель также и сулицу, возразить было и вовсе нечего.
– Может, ты теперь станешь нашим главным добытчиком? – испытующе спросила она.
– У тебя это лучше получается, – схитрил сын. Его целью теперь были не олени, а большой медведь или тур, лишь после них он мог почувствовать себя настоящим охотником.
Еще Маланка сильно беспокоилась, что в погоне за дичью он может заблудиться в незнакомых местах, но сын не разделял ее страхов – все свои дальние походы он аккуратно отмечал зарубками на деревьях и следил за временем, поэтому возвращался домой всегда засветло. Да и сама охота для него была скорее поводом разведать, что там дальше за очередным холмом или ручьем, чем значила что-то сама по себе. Мать своими ловушками всегда добывала дичь с запасом, чтобы обменивать ее излишки в селище на хлеб и молоко, и избалованный сын не спешил помогать ей в этом.
Однажды дядя Ухват взял его вместе со Сбыхом на охоту на вепря. И немало был поражен хладнокровием племянника.
– Мой Сбых белкой по всем елкам скакал, – рассказывал он потом Маланке, – а твой хоть бы что! Кабаниха мчится на нас, а он стоит на месте, будто так и надо. И спокойно мне вторую рогатину подает. Вот уж действительно, как человека назовешь, таким он и будет. Если Лысый его не съест, быть твоему Рыбьей Крови старостой Бежети.
– Ему бы еще, как твой Сбых, другими командовать научиться, – для приличия возражала Маланка.
– Умным будет – научится, – серьезно рассудил Ухват.
Дарник прислушивался к их разговору вполуха – в его будущей жизни места для какой-то там Бежети уже не было. Гораздо больше его удивила просьба Сбыха не говорить никому из ребят о случившейся с ним, Сбыхом, промашке. Главное, понял для себя Рыбья Кровь, никогда не делать ничего такого, чтобы пришлось просить кого-то молчать об этом.
Впрочем, охота на опасного зверя не слишком понравилась Маланкиному сыну. Подвергать свою драгоценную жизнь смертельной опасности ради того, чтобы кто-то похвалил тебя и назвал молодцом, представлялось бессмысленным мальчишеством взрослых людей. Зачем, когда можно, как делала Маланка, устраивать себе на дереве безопасное гнездо и с него посылать разящие самостельные стрелы. Все должно само ложиться в протянутую руку, считал Дарник, а что не хотело ложиться, то он готов был презирать и отвергать. Еще один недостаток у охоты обнаружился, когда однажды ему удалось завалить крупного лося в пяти верстах от дома – вместо того, чтобы радоваться и гордиться, он проклял все на свете, разделывая тушу и сначала развешивая большие куски мяса на деревьях, а потом перетаскивая их на Черный Камень. Это уже выглядело, как полное издевательство над самим охотничьим везением. Определенно охота, также, как и терпеливая долгая рыбалка с удочкой были точно не для него.
А что тогда для него? Часто и настойчиво размышляя об этом, Дарник одно за другим перебирал занятия бежечан, которые ему нравились. Ловко плотничать, сооружая землянки и хлева для скотины? Но тут в одиночку не обойдешься, а, следовательно, всегда будет зависимость от другого человека... Плавить в горне железо и ковать его? Хорошо и почетно, но заниматься этим каждый день?!.. Выдалбливать лодки-дубицы, плести сети, лепить глиняные горшки? Все не то. Дослужиться до воеводы русского князя, как постоянно внушала ему мать? Но опять придется подчиняться тому же князю
