бросился ему в ноги и, захватив лодыжки, опрокинул на спину. Так потом они все время и бились: Клыч, невзирая на встречные удары, лез к Дарнику вплотную и, обхватив руками, старался повалить, и нередко ему это удавалось. Впрочем, никто из подростков явной такую победу не считал, все понимали, что Клыч просто нашел способ преодолевать сокрушительные удары Рыбьей Крови и только. Тем не менее, Дарник чувствовал себя крайне неловко и на какое-то время перестал меряться со столь неудобным противником силами.
К середине лета, однако, значение всех единоборств резко упало. Парней постарше гораздо больше стали занимать игры вместе с девушками, где можно было участвовать в догонялках, прыгать через костры и иметь повод хватать и прикасаться друг к другу. Дарник не видел в таком веселье особого смысла и предпочитал не участвовать. Клыч тоже держался в стороне, но уже в силу своего легкого заикания, которого он перед девушками стеснялся. И вот, часто оставаясь вне игр, они как-то с Дарником случайно разговорились. Выяснилось, что Клыч тоже мечтает вырваться за пределы непролазных лесов в другую жизнь. Вдвоем подготовиться к ней казалось гораздо сподручней, и из постоянных противников, они очень быстро превратились в закадычных напарников.
Несмотря на юный возраст, им уже было чем поделиться друг с другом: Клыч обучал товарища, как владеть левой рукой наравне с правой, а Дарник – своим приемам кулачного боя. У них появилось излюбленное место, где они могли в уединении сколько угодно упражняться во владении любым оружием. Как-то Дарник рассказал приятелю о ловких воинах Востока, которые могут ловить пущенные в них из лука стрелы. Насчет перехвата пущенных стрел ничего у них так и не вышло, но вот ловить брошенную с десяти шагов сулицу они оба спустя какой-то месяц научились.
Иногда Клыч тайком приносил зазубренный отцовский меч в потертых ножнах. Наверное, истинный гридь постыдился бы такого оружия, но для подростков оно представляло собой целое сокровище. Руки сами тянулись к рукоятке, приучаясь не столько даже к тяжести меча, сколько к перетеканию его тяжести в собственной руке в разных положениях и ударах, чего никогда не бывало с деревянными мечами. Порой Дарник привязывал меч к двухаршинному древку, и тогда у них получалось настоящее лепестковое копье, постигать возможности которого было особенно интересно.
Когда приходила усталость, они валились на траву под деревом и без конца говорили о ратном деле. Если Дарник много знал от Вочилы и из своих свитков, то Клыч помнил все рассказы о военных походах каменецких стариков. Стрелы с привязанными свистульками перемежались у них с пиками, снабженными флажками, что издавали при быстром движении устрашающий гул, напитки, вызывающие нечувствительность к боли, сменялись сигналами, посредством которых можно на поле боя управлять целыми ватагами и сотнями. И всегда они оказывались бравыми воеводами и с легкостью громили противника в любом количестве.
Однажды Дарник поведал другу о своем заветном желании: возродить древние двуколки-колесницы, которые, ощетинившись острыми косами, врезались бы в ряды неприятеля. Клыч пришел от его идеи в полный восторг, и они даже приступили к ее осуществлению, дабы отправиться наниматься в княжеское войско на своем особом средстве передвижения. Закончить почти готовую колесницу им помешало лишь открытие, что дальше пастбищ Каменки они на ней никуда не уедут. Клыч, правда, предлагал захватить колесницу с собой в разобранном виде на лодке-дубице, но Дарник не соглашался:
– Зачем разбирать? Лес растет везде, там на месте и сделаем.
К сожалению, встречаться им удавались не всегда. В отличие от своего свободного друга, Клыч частенько бывал занят работой на отцовском дворище. Тогда Дарник прямо там, в Каменке, отправлялся к другому своему новому знакомому, ромею Тимолаю. Тот жил в отдельной землянке за оградой селища и был его главной достопримечательностью. В Бежети подобное соседство с чужеземцем было просто невозможно, там враждебно смотрели даже на каменецких подростков. А тут живет себе рядом инородец с бритым, похожим на хищную птицу лицом, и несчастья на Каменку почему-то не обрушиваются.
Тимолай не держал никакого хозяйства, не ходил на охоту, не ловил рыбу и, тем не менее, с голоду совсем не умирал. Он был менялой, хотя для Дарника долго оставалось загадкой, что можно выменять в маленьком селище, где все привыкли сами себя всем обеспечивать. Лишь внимательно понаблюдав, он заметил как-то женщину, которая приблизилась со свертком к навесу, под которым целыми днями сидел ромей, скрестив по-восточному ноги и перебирая четки, и получила взамен другой сверток.
Порасспросив Клыча, он узнал, что каменецкие женщины для обмена несут Тимолаю еду или воск, а взамен получают ткани и украшения. Их раз в год в конце лета в городище Перегуд, что находилось в трех днях пути ниже по течению реки, привозили на своих ладьях купцы. К этому времени туда отправлялся на своей дубице с воском и Тимолай. Потом в течение года он маленькими порциями выдавал добытые там товары каменецким женщинам.
Знакомство Маланкиного сына с чужеземцем произошло, когда он принес Тимолаю один из свитков на чужом языке. Как Дарник и предполагал это оказался ромейский язык. Меняла услышав, что имеются еще десятки таких свитков, пообещал ему дать за них хазарский меч. Для любого бежецкого подростка не было большего соблазна, но Дарник в ответ отрицательно покачал головой. Он уже знал, что важные решения лучше принимать не сразу, а немного погодя. Через два дня, хорошо подумав, он предложил, чтобы Тимолай дал ему пергамент и чернила:
– Тогда я перепишу эти свитки на свой язык и просто отдам тебе.
– Ты умеешь писать и читать? – удивился ромей.
– А еще ты научишь меня, как произносятся ваши буквицы.
Тимолай охотно объяснил, с недоумением наблюдая, как подросток старательно все за ним повторяет. Его изумление возросло еще больше, когда две недели спустя Дарник заговорил с ним на его родном языке. Неуклюже, коряво, но все же понятно.
До переписывания свитков на чистый пергамент дело не дошло – слишком дорогое удовольствие, но с этого дня бежецкий гость при всяком посещении Каменки, когда Клыч был занят, шел к Тимолаю заниматься математикой и ромейским языком. Со сложением и вычитанием Дарник был знаком и раньше, теперь пришлось познакомиться с умножением и делением. Эта любовь к счету оказалась привита Маланкиному сыну на всю жизнь: стаи птиц, количество землянок в селищах, соотношение парней и девушек на токовище, не сосчитав всего этого, он уже не мог себя чувствовать спокойно и уверенно.
Дальше его ждали еще более удивительные открытия. Как-то раз меняла взялся обучить Дарника игре в затрикий, так по-ромейски назывались шахматы. До этого он никого этой игрой в Каменке заинтересовать не мог. Не заинтересовал бы и Дарника, если бы сперва не рассказал легенду о появлении самой игры. Как придумщик шахмат попросил у местного князя награду в зернах пшеницы, которые надо было уложить на клеточки шахматной доски в следующем порядке: на первую одно зерно, на вторую два, на третью четыре и так далее. Но когда казначеи княжества все, как следует, подсчитали, то выяснилось, что столько зерна может вырасти во всем их краю лишь за двадцать лет.
Дарник легенде не поверил и, придя домой, взялся все перепроверять. Его знания цифр хватило только до половины шахматной доски, дальше он просто не знал, как эти цифры называются. Но потрясение подростка возросло еще больше, когда он, любопытства ради, тот же порядок цифр приложил к собственному происхождению. В десятом колене его предков стало больше тысячи, в двадцатом больше миллиона, в тридцатом больше тысячи миллионов. Никому, даже Клычу, не рассказал он о своем открытии, зато оно разом разрушило для него сказку про князей и знатных людей. Все они обязательно в каком-либо колене являлись его прямыми предками, следовательно, он сам не менее знатен любого из них.
В другой раз Тимолай рассказал ему о гиене, которая весь день преследовала антилопу пока та не свалилась без сил на землю. Гиена не стала перегрызать антилопе горло, а, примостившись поудобнее, принялась есть у еще живой антилопы заднюю ногу. А антилопа в это время шевелила ушами, смотрела в сторону и ничего не чувствовала, потому что всякая боль была уже за пределами ее чувств. Дарник и этот рассказ умудрился повернуть себе на пользу, мол, точно так же не существует слишком сильных физических пыток и в мире людей – рано или поздно любая боль выходит за пределы чувств. Такой вывод сильно приободрил его – теперь он мог не слишком бояться своих будущих возможных палачей.
Многому чему еще научился Дарник у менялы: как с помощью особых вычислений определять размеры удаленных предметов и расстояние до них, что такое деньги, и как переводить серебряные дирхемы в серебряные милиарисии, а золотые солиды в медные фолисы, нашелся у него ответ и на вопрос, почему сейчас не воюют по древним умениям, раз они были так хороши.
– Утратило смысл воевать малой кровью. Для неожиданного набега хороша и простая свирепая толпа. Никто уже не завоевывает чужих земель, чтобы там жить. Соберут дань, похожую на обычный грабеж – и домой.
– А почему не хотят чужих земель? – удивлялся Маланкин сын.
– Потому что это очень обременительно иметь чужие земли.
Дарник все равно не понимал.
– Хорошо, а в чем тогда вообще смысл настоящей войны? – жадно допытывался он.
– Ее смысл в том, чтобы завоевывать не только имущество, но и души врагов.
– Сделать их своими рабами?
– Нет, не рабами, а чтобы они сами к тебе прикипели своими душами.
– А разве это возможно?
– Нужны такие слова и дела, которые не только воспламенили бы твое собственное войско, но привлекли бы на твою сторону врагов.
– Неужели это кому-нибудь удавалось сделать?
– Некоторым удавалось. Завоевывая новые земли, они несли туда не только сильный меч, но и большую выгоду: маленькую дань, справедливое управление, защиту от разбойников и богатые товары.
Для Дарника, который всегда слышал, что орды диких племен завоевывают и разоряют цветущие города, такой ответ был неожиданным.
– Но разве не бедность должна завоевывать богатство, а богатство – бедность?
– Когда бедные завоевывают богатые страны, они через двадцать лет неизбежно становятся сами рабами завоеванной страны, только богатые завоеватели умеют сохранять свою прежнюю свободу и обычаи.
– А если бедные будут хорошо знать, что им делать, они победят? – пытался выяснить все до конца Маланкин сын.
Мудрый Тимолай только грустно улыбался в ответ.
5
Куда пропали следующие три года его жизни, Дарник потом вспоминал с большим трудом. Все казалось только повторяется и повторяется, не прибавляя ему ничего нового. По телесной силе он не уступал среднему мужчине, по ловкости, быстроте, меткости – равных ему в Бежети, Каменке и Заволочье вообще было не найти, по знаниям, свежим мыслям и благоразумию – опережал любого взрослого, даром, что ли, Вочила и Тимолай теперь разговаривали с ним как с равным. А после того, как зимой на медвежьей травле именно брошенная Дарником сулица
