холеру (даже она обошла меня стороной). Уж если однажды судьба не пустила меня на Сенатскую площадь. Бояться нечего. Женщина сможет принести мне только счастье! Счастье, и более ничего.
Священник: - Прощайте.
Священник уходит.
Темнота.
17 картина.
Пушкин сидит в кресле, саквояж на коленях. (Сидит на чемоданах). Пульсирующая музыка. Тексты последних писем на усмотрение режиссера нужно сокращать, чтобы не потерять ритм.
Фонограмма (Н. Н. ГОНЧАРОВОЙ 18 ноября 1830 г.):
В Болдине, все еще в Болдине! Узнав, что вы не уехали из Москвы, я нанял почтовых лошадей и отправился в путь. Выехав на большую дорогу, я увидел, что вы правы. 14 карантинов являются только аванпостами — а настоящих карантинов всего три. — Я храбро явился в первый (в Севаслейке, Владимирской губ.); смотритель требует подорожную и заявляет, что меня задержат лишь на 6 дней. Потом заглядывает в подорожную. <Вы не по казенной надобности изволите ехать? — Нет, по собственной самонужнейшей. — Так извольте ехать назад на другой тракт. Здесь не пропускают. — Давно ли? — Да уж около 3 недель. — И эти свиньи губернаторы не дают этого знать? — Мы не виноваты-с. — Не виноваты! а мне разве от этого легче? нечего делать — еду назад в Лукоянов; требую свидетельства, что еду не из зачумленного места. Предводитель здешний не знает, может ли после поездки моей дать мне это свидетельство — я пишу губернатору, а сам в ожидании его ответа, свидетельства и новой подорожной сижу в Болдине да кисну.> Вот каким образом проездил я 400 верст, не двинувшись из своей берлоги.
Это еще не все: вернувшись сюда, я надеялся по крайней мере найти письма от вас. Но надо же было пьянице-почтмейстеру в Муроме перепутать пакеты, и вот Арзамас получает почту казанскую, Нижний — лукояновскую, а ваше письмо (если только есть письмо) — гуляет теперь не знаю где и придет ко мне, когда богу будет угодно. Я совершенно пал духом и так как наступил пост (скажите маменьке, что этого поста я долго не забуду), я не стану больше торопиться; пусть все идет своим чередом, я буду сидеть сложа руки. Отец продолжает писать мне, что свадьба моя расстроилась. На днях он мне, может быть, сообщит, что вы вышли замуж... Есть от чего потерять голову. Спасибо кн. Шаликову, который наконец известил меня, что холера затихает. Вот первое хорошее известие, дошедшее до меня за три последних месяца. Прощайте <мой ангел>, будьте здоровы, не выходите замуж за г-на Давыдова и извините мое скверное настроение”…
В луче прожектора появляется чиновник в мундире. Музыка затихает.
Чиновник: - “Милостивый государь! Спешу отослать вам свидетельство на выезд, которое я получил для вас. Я сочувствую вашему положению, так как сам имею родственников в Москве и мне понятно ваше желание туда вернуться. Очень рад, что мог быть вам полезен при этом обстоятельстве и, желая вам счастливого пути, остаюсь, милостивый государь, с совершенным уважением
Ваш нижайший слуга,
Дмитрий Языков
22 ноября 1830 г. Нижний”.
Пушкин: - Ну, слава Богу!
Пушкин встает, берет саквояж. В окне появляется Натали, она бросает письмо на пол, уходит. Пульсирующая музыка. Пушкин поднимает письмо, читает про себя. Бросает саквояж. Подходит к окну, пытается докричаться:
(Н. Н. ГОНЧАРОВОЙ 26 ноября 1830 г. Из Болдина в Москву.)
Пушкин: - “Из вашего письма от 19 ноября вижу, что мне надо объясниться. Я должен был выехать из Болдина 1-го октября. Накануне я отправился верст за 30 отсюда к кн. Голицыной, чтобы точнее узнать количество карантинов, кратчайшую дорогу и пр. Так как имение княгини расположено на большой дороге, она взялась разузнать все доподлинно.
На следующий день, 1-го октября, возвратившись домой, получаю известие, что холера добралась до Москвы, что государь там, а все жители покинули ее. Это последнее известие меня несколько успокаивает. Узнав между тем, что выдают свидетельства на свободный проезд или по крайней мере на сокращенный срок карантина, пишу на этот предмет в Нижний. Мне отвечают, что свидетельство будет мне выдано в Лукоянове (поскольку Болдино не заражено), в то же время меня извещают, что въезд и выезд из Москвы запрещены. Эта последняя новость, особенно же неизвестность вашего местопребывания (я не получал писем ни от кого, даже от брата, который думает обо мне, как о прошлогоднем снеге) задерживают меня в Болдине. Я боялся или, вернее, надеялся по прибытии в Москву вас там не застать и был уверен, что если даже меня туда и впустят, то уж наверное не выпустят. Между тем слух, что Москва опустела, подтверждался и успокаивал меня. Вдруг я получаю от вас маленькую записку, в которой вы сообщаете, что и не думали об отъезде. — Беру почтовых лошадей; приезжаю в Лукоянов, где мне отказывают в выдаче свидетельства на проезд под предлогом, что меня выбрали для надзора за карантинами моего округа. Послав жалобу в Нижний, решаю продолжать путь. Переехав во Владимирскую губернию, узнаю, что проезд по большой дороге запрещен — и никто об этом не уведомлен, такой здесь во всем порядок. Я вернулся в Болдино, где останусь до получения паспорта и свидетельства, другими словами, до тех пор, пока будет угодно богу.
Итак, вы видите (если только вы соблаговолите мне поверить), что мое пребывание здесь вынужденное, что я не живу у княгини Голицыной, хотя и посетил ее однажды; что брат мой старается оправдать себя, уверяя, что писал мне с самого начала холеры, и что вы несправедливо смеетесь надо мной.
Да, еще… “Абрамово вовсе не деревня княгини Голицыной, как вы полагаете, а станция в 12-ти верстах от Болдина, Лукоянов от него в 50-ти верстах.
Так как вы, по-видимому, не расположены верить мне на слово, посылаю вам два документа о своем вынужденном заточении.
Я не перечислил вам и половины всех неприятностей, которые мне пришлось вытерпеть. Но я недаром забрался сюда. Не будь я в дурном расположении духа, когда ехал в деревню, я бы вернулся в Москву со второй станции, где узнал, что холера опустошает Нижний. Но в то время мне и в голову не приходило поворачивать вспять, и я не желал ничего лучшего, как заразы”.
18 картина.
Тихо звучит пульсирующая музыка. Пушкин надевает плащ, берет саквояж, отходит на середину сцены. Настя и 2 девушки приносят ткань, начинают накрывать стол, шкаф. Мужик приносит чехол, накрывает скамейку, уносит стулья. Пушкин нерешительно подходит к скамейке, садится, думает. Музыка сменяется на Моцарта. Подходит Настя. Пауза.
Настя: - Что-то вы, барин, не торопитесь. Кибитку уже запрягли, ямщик ожидает.
Пушкин: - Пусть ожидает.
Пауза. Пушкин оглядывается по сторонам.
Настя: - Небось, заждались вас в Москве?
Пушкин: - Да уж, заждались. Это ты верно подметила… Присядь. На дорожку – так полагается.
Настя садится на край скамейки. Пауза.
Настя: - Приедете еще, барин?
Пушкин: - Как-нибудь… Как-нибудь…
Настя: - Мы будем ждать вас. Будем очень ждать.
Пушкин: - Приеду… когда-нибудь.
Настя: - А-то, может, останетесь? Я калью буду вам делать. С огурцом. И гречу. Картошку в золе запекать. И бумаги привезем много-много! Чернил!
Пауза.
Пушкин: - Пора.
Настя: - Прощайте, Александр Сергеевич. Мы будем без вас тосковать.
Реквием обрывается. Пушкин встает, смотрит на кулисы, на портреты, в зал, прощаясь. Мужик и две крепостные девушки выходят, кланяются, уходят. Настя убегает.
Пушкин выходит к рампе.
Фонограмма (завывание вьюги заглушает отрывки писем):
Вьюга. Далее следуют обрывки писем.
Фонограмма (Н. Н. ГОНЧАРОВОЙ Около 1 декабря из Полтавы в Москву.): -
“Я задержан в карантине в Платаве: меня не пропускают, потому что я еду на перекладной; ибо карета моя сломалась. Умоляю вас сообщить о моем печальном положении князю Дмитрию Голицыну — и просить его употребить все свое влияние для разрешения мне въезда в Москву”…
Вьюга.
Фонограмма: -
“На днях я написал вам немного резкое письмо, — но это потому, что я потерял голову. Простите мне его, ибо я раскаиваюсь. Я в 75 верстах от вас, и бог знает, увижу ли я вас через 75 дней”…
Вьюга.
“Пришлите мне карету или коляску в Платавский карантин на мое имя”…
Вьюга.
Фонограмма (Н. Н. ГОНЧАРОВОЙ 2 декабря из Полтавы в Москву):
…”Бесполезно высылать за мной коляску, меня плохо осведомили. Я в карантине с перспективой оставаться в плену две недели — после чего надеюсь быть у ваших ног. Напишите мне, умоляю вас, в Платавский карантин”.
Вьюга.
Фонограмма: -
…”Я боюсь, что рассердил вас. Вы бы простили меня, если бы знали все неприятности, которые мне пришлось испытать из-за этой эпидемии. В ту минуту, когда я хотел выехать, в начале октября, меня назначают окружным надзирателем, — должность, которую я обязательно принял бы, если бы не узнал в то же время, что холера в Москве. Мне стоило великих трудов избавиться от этого назначения. Затем приходит известие, что Москва оцеплена и въезд в нее запрещен. Затем следуют мои несчастные попытки вырваться, затем — известие, что вы не уезжали из Москвы”…
Вьюга.
Фонограмма: -
“Наконец ваше последнее письмо, повергшее меня в отчаяние. Как у вас хватило духу написать его? Как могли вы подумать, что я застрял в Нижнем из-за этой проклятой княгини Голицыной? Знаете ли вы эту кн. Голицыну? Она одна толста так, как все ваше семейство вместе взятое, включая и меня. Право же, я готов снова наговорить резкостей”…
Вьюга.
Фонограмма: -
… “вот я наконец в карантине и в эту минуту ничего лучшего не желаю. Вот до чего мы дожили — что рады, когда нас на две недели посодят под арест в грязной избе к ткачу, на хлеб да на воду! — Нижний больше не оцеплен — во Владимире карантины были сняты накануне моего отъезда. Это не помешало тому, что меня задержали в Севаслейке, так как губернатор не позаботился дать знать смотрителю о снятии карантина. Если бы вы могли себе представить хотя бы четвертую часть беспорядков, которые произвели эти карантины, — вы не могли бы понять, как можно через них прорваться”….
Шум вьюги обрывается. Пушкин отходит от рампы, останавливается неподалеку от окна. (Из письма П. А. ПЛЕТНЕВУ от 9 декабря):
Пушкин: - “Плетнев, милый! Я в Москве с 5 декабря. Нашел тещу озлобленную на меня и насилу с нею сладил, но, слава богу — сладил. Насилу прорвался я и сквозь карантины — два раза выезжал из Болдина и возвращался. Но, слава богу, сладил и тут. Пришли мне денег сколько можно более. Здесь ломбард закрыт, и я на мели… Скажу тебе (за тайну), что я в Болдине писал, как давно уже не писал. Вот что я привез сюда: 2 последние главы «Онегина», 8-ю и 9-ю, совсем готовые в печать. Повесть, писанную октавами (стихов 400), которую выдадим Anonyme. Несколько драматических сцен, или маленьких трагедий, именно: «Скупой рыцарь», «Моцарт и Сальери», «Пир во время чумы» и «Дон Жуан». Сверх того, написал около 30 мелких стихотворений. Хорошо? Еще не всё (весьма секретное). Написал я прозою 5 повестей, которые напечатаем также Anonyme. Под моим именем нельзя будет…
Ну, все. Прости, душа, здоров будь — это главное.”
В окне появляется Натали. Музыка (та, что была в начале 1 действия) Пушкин подходит вплотную к окну, оставаясь на сцене. Натали за окном, но рядом с ним. Затемнение, фонарь светит на этих двоих. Фонограмма (“Дорожные жалобы”) Пушкин садится на подоконник, отрешенно смотрит куда-то вдаль, берет Натали за руку. Из кулис в
