– Давайте ограничивать участников во времени, все же хотят быть заслушанными.
Руководитель с тоской посмотрел в его сторону и сказал:
– Не беспокойтесь, Калиновский, Я предоставлю Вам возможность высказаться, – и ко мне — оставьте мне, пожалуйста, свои вещи, я посмотрю.
Может быть, он что-то ещё говорил о моих стихах, но я ужасно разволновалась и не могла сосредоточиться, от чего должно быть выглядела полной идиоткой. Я пришла в себя только тогда, когда он сказал:
– Сделаем паузу минут на десять, – и потянулся к нагрудному карману.
Желание закурить, по-видимому, достигло апогея. Щёлкая зажигалкой ещё в комнате, он быстрым шагом вышел в коридор. Когда все желающие перекурить покинули помещение, мы разговорились со Стальной кнопкой. Она оказалась художницей, и с полным правом относила себя к творческим людям. Мы обменялись мнениями о возможностях выставляться здесь, в Германии. Я рассказала коротко о том, что сделала здесь уже три выставки, однако об успехе (понятии вообще-то чисто условном) говорить нельзя. У немцев совершенно другой взгляд на живопись.
Можно сколько угодно теоретизировать и полемизировать о сюрреализме, авангардизме и прочих -измах, но это не добавляет смысла дикой мазне, которую так часто можно видеть на выставках. Нет, я не ханжа и не консерватор, я спокойно приемлю различные течения, и мои картины тоже очень далеки порой от понятия «реализм», и амплитуда допустимых отклонений колеблется у меня в очень широких пределах, но всё же они есть — эти пределы. Мне думается, что абстракционистский принцип: «Каждый видит на картине то, что способен увидеть» тоже должен на чём-то основываться, то есть должно быть что-то, от чего оттолкнётся и воспламенится фантазия зрителя... Всё это я вывалила скороговоркой на голову Стальной кнопке, заметив в заключение:
– Есть же какой-то уровень, какие-то стандарты представления о мире, о красоте. Можно быть выше этих стандартов или ниже, но смысл-то должен сохраняться... Нас здесь не понимают и не принимают... – я хотела продолжить, но увидела, как глаза моей собеседницы округлились от возмущения. Она просто уже мерила меня взглядом, что было, не совсем удобно, потому, что стол мешал ей презирать меня абсолютно, то есть с головы до ног.
– Что Вы такое говорите? Какие ещё стандарты красоты? Вы вообще не говорите так никогда!..
Я поняла, что выразилась неудачно, как всегда брякнула без подготовки невпопад, открыла было рот, но она уже потеряла ко мне интерес. Вскинув голову, и отведя плечи чуть-чуть назад, она отстранённо отошла к своему столу.
Из коридора возвратились все перекурившие, и расселись по местам. Блаженно похлопывая себя по нагрудному карману, (видимо, мысль, что сигареты ещё остались, согревала), руководитель студии возвестил:
– Ну, что же, продолжим, - и предложил выступить следующей представительнице слабого пола.
Стихи её были настолько слабыми, что я заскучала, и начала понемногу жалеть, что потащилась в такую даль. Руководитель тем временем произнёс свою привычную фразу: «Оставьте мне свои вещи...», и обратился к женщине лет 30-ти, русоволосой, в элегантном сером костюме, с незапоминающимся лицом. О таких обычно говорят: «тёмненькая-скромненькая».
– Вы, пожалуйста. Что Вы привезли нового, (как будто он знал старые её стихи).
– С момента приезда в Германию я не писала больше стихов, так что всё, что у меня есть — всё старое. По-видимому, я выпала здесь из среды, которая побуждала меня к писанию стихов...
Она говорила хорошо построенными фразами, но несколько с придыханием - похоже на манеру Татьяны Дорониной, что мешало восприятию. Когда она начала читать, я просто обалдела, настолько это было интересно и профессионально. Стихотворения были на библейские темы. Уж, кажется, что можно добавить к статьям Библии, к её вековечной мудрости?! Оказывается можно — собственное восприятие и понимание. Рифмы были так совершенны, так идеальны! Казалось, она нанизывала их, как крупные жемчужины на нить, сплетённую из звуков голоса и придыханий, и всё это сияло лучами светлой и незыблемой веры.
От чувства сопричастности, от осознания, совершающегося при мне открытия таланта, у меня часто забилось сердце, всё приобрело смысл — и моя дальняя поездка, и моё присутствие здесь. И не имело уже значения, что я слышала до неё, и что будет после. Главное была она со своими удивительными стихами. Она читала в абсолютной тишине, и мне кажется, не только я сидела, открыв рот... Когда она замолчала, Пластилиновый Боря, задыхаясь, произнёс:
– Ах, какое глубокое знание Библии! Это же о нисходящих и восходящих ангелах... Ой, какое знание... Библии... Об ангелах... - голос его постепенно затухал, из чего я заключила, что сейчас его хватит удар от восхищения. Но Боря преодолел приступ чувствительности и наивно попросил:
– А можно мне переписать Ваши стихи? (Это была пора доинтернетной жизни, мобильники только появлялись...) Ой!.. Это просто восхитительно! Это же о нисходящих, и... - бормоча это, он постепенно затих.
У неё тут же все наперебой стали расспрашивать, откуда такие темы, почему? Сатирик от архитектуры спросил:
– А есть у Вас стихотворения на атеистические темы?
Если бы он не представился сатириком, я никогда не простила бы ему эту глупость. Ну, Бог с ним, спишем на счёт неуместной иронии. Все следующие выступления прошли уже мимо меня. Дело в том, что находясь под впечатлением стихов последней поэтессы, я не могла воспринимать с достаточным вниманием остальных.
Беспокойный мужчина с круглым лицом… Ах, да, вспомнила — Калиновский, читал что-то автобиографическое, изложенное, как он заверил, в стихотворной форме и с юмором. Вероятно, от переутомления я не заметила ни того, ни другого. А когда в одном месте он выразительно продекламировал что-то вроде:
– Автомат прозвучал — тра-та-та-та-та-та... - с интонационным понижением голоса к концу тирады, я чуть было не подавилась душившим меня смехом.
Он выглядел по-детски непосредственным и забавным. Там, я помню, были ещё какие-то навороты типа:
...И пока я счастливый купался в реке,
Кто-то подло порылся в моём рюкзачке...
- а там лежали наброски стихов про Никиту (Сергеевича), после чего его куда-то вызвали, и что-то нелицеприятно объяснили.
Было уже поздно, на улице стало темнеть, и я уже ни о чём другом не думала, кроме того, что мне ещё два часа добираться домой. В самом конце выступал миниатюрный Сатирик от архитектуры. Он неприятно удивил меня тем, что вполне серьёзно полагал, что его анекдоты на заезженную тему о Горбачёве могут быть кому-то интересны. А ведь сначала производил впечатление... Правду говорят, что первое впечатление обманчиво. В конце он перешёл на откровенную пошлятину про водку и оргазм... Ну, как вам нравится? Может это самое жгучее, что с неослабевающей силой трепетало в его душе?.. Даже прожорливая пасть потолка не проглотила этот бред. Я с трудом дождалась конца его выступления, и, извинившись, что не могу задержаться долее, распрощалась с компанией творческих людей. Путь был неблизкий, я всю дорогу пережёвывала услышанное и, хотя, впечатление было в большей степени положительное, я не была уверена, что приеду ещё раз.
2
Образ картины (не сюжет, а именно образ) возник в моём сознании в момент пробуждения. Мне виделся небольшой холстик, примерно 30х40 см, на котором была изображена женская головка, вырезанная из камня. Но не античная скульптурная классика, а какая-то грубовато вырубленная, с хорошо просматриваемыми гранями срезов голова, развёрнутая лицом чуть в сторону от зрителя. Прямо из камня расцветали лилии, на самом затылке — полуиссохший цветок чертополоха. Я назвала это для себя «Цветением мысли». Это была, воплощённая в реальный образ, схема рождения стихов. Каменная головка олицетворяла мою закоснелую душу, на иссохшей почве которой, к моему величайшему удивлению, порой рождались стихи (лилии), хотя не все они были удачны (чертополох).
Я встала и сделала набросок. Бывают же такие чудесные дни! Набросок получился точно таким, каким виделся в моём воображении. Мою радость поймёт только художник. Только он знает эти муки, когда тебе представляется одно, а эта проклятая рука выводит какие-то неуклюжие линии, и выходит совсем другое. И, вроде что-то почти то, но нет души, ну, хоть ты тресни — не видно нужного образа. И ты перетираешь свой эскиз, и думаешь, что вот-вот будет то, что надо... Но всё зря, и ты уговариваешь себя: «Ну, что тебе надо? Это же то, что ты хотела, это ведь потом будет в цвете, ты добьёшься... Нет, уж если с самого начала не нравится — отставь в сторону холст, не греши! Но не всегда получается остановиться, отсюда мёртвые лица на холстах, натуры, лишённые живой линии, сюжеты без мысли...
Это был совсем другой случай. Просто выдался хороший день. Видимо Бог посмотрел с небес на мои предыдущие мучения, когда дописывая картину, я была уверена порой, что ей самое место за шкафом или в подвале. Да, бывает и так... Ах, какой замечательный был день! Мазки ложились мягко, ровненько, краски смешивались великолепно, давая желаемые оттенки. Я работала без пауз. У меня никогда не хватает характера остановиться, когда устала. Я мучаю себя и полотно, но азарт подгоняет, хочется скорее увидеть результат или хотя бы приблизиться к нему... В этот раз всё было иначе. Я с лёгкостью оставила работу, как только почувствовала утомление. Отойдя в сторону, и, встав в некотором отдалении, я постаралась быть строгой к себе. Нет, сегодня я была положительно не расположена к самокритике, напротив — я была в восторге от своей работы. Я чувствовала себя неимоверно талантливой. Не спешите осуждать, это ведь бывает и с вами, когда вы не находите изъянов в совершённом деле. И совсем не беда, что завтра вы посмотрите на всё иначе. Сегодня праздник!
3
Неожиданно мне позвонил руководитель студии и пригласил на заседание. Прошёл уже почти месяц. Моя память, как всегда, выбрала и раздула до неимоверных размеров положительное, решительно отсекла и отбросила все нелепицы прошлого раза, и я решила ехать. Конечно же, я опять
В полнейшем восторге.
Комментарий вызревает давно, и серьезно.