Случай в Блюменфелде

денежки потратить! Теперь ему много не требовалось.

Шестьдесят два – возраст клонился к закату, здоровье подорвалось, желания поскромнели. Была бы бутылка водки в день, чтобы забыть прежние невзгоды да утихомирить лихорадку души. Однако, именно этого – безотказно действующего лекарства для потери памяти его в клинике лишили. Заменив другим успокоителем – в таблетках.
Да он не дурак, не даст себя всякой химией травить. Научился обманывать медсестру, разносившую по утрам пилюли и зорко следившую за их проглатыванием. Пациент обязан в ее присутствии не только проглотить таблетки и запить водой, но и продемонстрировать пустой рот, в том числе под языком. Янсену труда не составляло: он честно глотал и запивал. А когда медсестра — толстозадая, коричневолицая, неопределенного возраста суринамка, выходила из комнаты, он просто шел в туалет и, засунув два пальца, вырывал лекарства обратно.

Заканчивался пятый день его пребывания в «Благодати». Начал он курс с энтузиазмом: хоть таблетки выблевывал, другие процедуры выполнял послушно. Ходил на оздоровительный фитнесс, посещал просвещающие лекции, беседовал с доктором об истоках собственных психологических проблем. В качестве основной указал полученную еще в детстве душевную травму, когда над ним насмехались в школе – из-за лопоухих ушей. Только в рассказе было правды наполовину: не над ним насмехались, а он. Ну, дело прошлое.

Сейчас не до того. Матайс сидел в столовой и угрюмо ковырял вилкой в картофельном пюре с бобовыми стручками. Прилагавшийся к ним шницель он кое-как в горло запихал, считая грехом выбрасывать мясо. А овощи – мусор, дешевка, их не жалко.

Жалко себя. Он чувствовал, что закипал бешенством, которое больше не удавалось держать в узде. Сам с собой он давно не справлялся. Дома лечился по-простонародному — бутылкой. Только это средство двустороннее: душу лечит, тело калечит.
Лег в клинику, думал – отдастся в руки профессионалов, помогут, излечат от всех недугов разом. Вообще-то врачам Матайс не очень доверял, но элитным согласился подчиниться во имя великой цели – вернуть здоровье. Пусть обрабатывают его чем угодно, кроме таблеток. Которые категорически не признавал – никогда ими не увлекался и не собирался начинать. Надеялся на немедикаментозные средства: прогулки на природе, физические упражнения, беседы с психиатром, групповое медитирование на коврике.

Оказалось, все впустую. Видимо, его бешенство приняло запущенную форму, которая щадящим методам лечения не поддавалось. А на привычный, подручный способ в виде алкоголя здесь строгий запрет. За нарушение – вылет из клиники без возврата уплаченных средств.

Напротив за столом сидела розовощекая, беловолосая старушка, с азартом уплетавшая пюре. От взгляда на нее Янсена передернуло. Вот старая карга – ни внешностью, ни поведением не походит на унылый контингент клиники: отсутствием аппетита не мучается, жизненной энергии имеет на троих.
Что она тут делает, интересно? По ее счастливому виду не скажешь, что больна. Каким таким недомоганием страдает? Зависимостью от вкусной еды или депрессией от недостатка жизнерадостного общества? Влезла бы в его шкуру, посмотрела — как скоро ее аппетит пропал. Не только к пище, к жизни вообще.

Про старушку Матайс знал почти все. Она была общительна до надоедливости, каждому новому клиенту прежде всего рассказывала о себе. С биографической доскональностью. Звали Саския де Вит, семьдесят три года, вдова, пятеро детей разбросаны по свету, про мать вспоминают только к праздникам и дню рождения, присылая открытки.
Она не обижается и не расстраивается. Благоразумно рассуждает: отчуждение — естественный процесс. Когда дети малы и беспомощны, находятся на попечении родителей. Когда те стареют и становятся беспомощными, поступают на попечение государства. Детям заботиться о них некогда – свои семьи время отнимают.

Несмотря на возраст, Саския кипела энергией, участвовала во всех массовых мероприятиях – не по распоряжению докторов, а по собственному порыву. Вчера выиграв в Бинго банан, она так бурно радовалась, будто выиграла скоростной Опель.
Единственно, чем она не поделилась с обществом при всей своей болтливости — это причиной своего здесь нахождения. Матайс догадывался, что она была сходна с его собственной в смысле хронического алкоголизма, но точно не знал. Саскию он записал в первейшие враги, именно за легкость характера и нежелание выглядеть неудачницей с потупленным взглядом.
За ужином она попыталась пару раз начать разговор с соседями по столу, в том числе с Матайсом. Преувеличенно вежливо, будто находилась на светском приеме, а не в столовой для нервических больных, она спросила на нейтральную тему – про погоду:

— Стоит необычайно теплая для февраля температура, не находите?
Он не находил. Потому что не замечал. Потому что неважно. Не до того ему. Свои проблемы не дают покоя, а то, что творится за окном, не прислушивается к его пожеланиям, значит — несущественно. Но не ответить на прямо обращенный вопрос было бы слишком невежливо. Он буркнул что-то нечленораздельное, ясно показав – не приставай, я не в настроении про погоду болтать.

В зависимости от уменьшавшейся порции старушки, увеличивалось раздражение Матайса. Эх, дать бы ей сейчас в глаз, чтоб не портила настроение довольным видом! А еще лучше – подойти сзади, накинуть на шею ее собственный с цветастыми разводами шарфик и затянуть потуже…
Или нет. С большим наслаждением Матайс схватил бы бабку подмышки, выволок на середину столовой и кулаком в глаз заставил отлететь к противоположной стене. Чтобы навсегда замолкла и затихла: не хрустела стручками перед носом, не вертела ушастой головой по сторонам, не приставала с тупыми вопросами про всякие глупости…

Картина настолько ясно предстала перед глазами, что руки зачесались осуществить. Матайс повел головой, прогоняя наваждение. Нет, нельзя расслабляться. Не здесь. Не сейчас. Подождать. Совсем немного. Он знает, что делать. Он сделает. Сегодня же. Сию минуту.

С резким скрипом отодвинув стул, он поднялся и торопливо направился к выходу из зала — с мрачным видом, не замечая ни удивленных взглядов временных жильцов клиники, ни озабоченных — персонала. Широко раздвигая ноги, опустив глаза в пол, Матайс стремился поскорее оставить позади позитивно раскрашенные детали интерьера: ярко-желтые перегородки и прилавки для посуды, начищенно блестевшие стойки для подносов. Особенно отвратительно выглядели расставленные по столам, голубыми и розовыми цветками покрывшиеся гиацинты — не в вазах, а в миниатюрных горшочках.

Эти мещанские цветочки бесили именно тем, что слишком бросались в глаза, явно предназначенные способствовать оптимистическому настрою. С каким удовольствием он смел бы их одним движением локтя – на пол! Как уже сделал однажды, когда не смог справиться с бешенством против жены Эвелин. Кажется, он любил ее, правда давно, тридцать лет назад. Однако, не смог удержаться, чтобы не избить до полусмерти. По одной важной причине – она облила кипящим молоком двухлетнюю дочь. Его дочь…

Тот случай помог Матайсу понять про себя важную вещь: избивая другого человека, он получал удовольствие. Нет, сильнее – наслаждение, сравнимое с сексуальным. Позыв к жестокости он испытывал не постоянно, а временами, внезапными наплывами, совершенно не представляя, каков его первоисток. Передалось по наследству от отца, которого не знал и про которого мать никогда не заикалась? Или зародилось в детстве — против матери, которая приводила любовников в их малогабаритную квартиру и занималась сексом чуть ли не на глазах у сына?

Кстати, именно из-за ее сексуальной распущенности произошел их семейный разлад. Хоть Матайс жил отдельно и считал, что взрослые имеют право делать, что хотят, к его собственной матери то утверждение не относилось. До него доходили постыдные слухи, что она в восемьдесят лет принимала молодых любовников, оплачивая обслуживание. Несколько раз он просил ее прекратить, не выставлять себя на посмешище. Когда она в грубой форме отказалась, он разорвал отношения навсегда.

Его личная семейная жизнь не получилась. Жена Эвелин первый случай рукоприкладства простила, за второй пригрозила разводом, после третьего ушла. Потом он удовлетворял себя в основном со случайными знакомыми или проститутками. Однажды попробовал с приходящей раз в неделю уборщицей.
Ее звали Сайми, приехала на заработки в Европу с Филиппин и выглядела типично по-азиатски: маленькая, лупоглазая, без груди. Остального не заметил. По-нидерландски не разговаривала вообще, по-английски плохо. Да ему без разницы, Матайс с ней не болтать собирался. Секс случился у них, когда Сайми второй раз пришла убираться. После чего она как-то незаметно поселилась у него, взяв на себя домашние обязанности. За квартиру, еду и другие удобства расплачивалась в постели.

В принципе, ее присутствие не обременяло и не доставляло особого удовольствия, Матайс принял как должное. Все бы ничего, да постепенно начал он ее подозревать в корыстных намерениях. Стал чувствовать себя человеком, которого открыто и беззастенчиво используют. С отягчающими обстоятельствами — в его собственном доме.

Вероятно, имелись у нее тайные планы выйти за Матайса, получить гражданство, оттяпать его денежки и бросить. Потом отправиться на поиски очередной жертвы. А его, чтобы не мешал ее великим планам, отравит или другим удобным способом отправит на тот свет. Известный сценарий. Вон сколько подобных случаев по телевизору показывают, спецальный канал создали, чтобы наивных людей про всякого рода мошенников предупреждать, называется «Криминальное расследование».

Подозрения копились в душе Матайса и однажды вылились в зверский мордобой. Он напился, придрался к мелочи и набросился на сожительницу с кулаками. Очнулся только когда не увидел больше ее лица. Не знал, куда бить – сплошное месиво. Повезло, что была глубокая ночь. Он выволок бессознательное тело на улицу и бросил в кусты. Когда приходили один раз из полиции поспрашивать, сказал – она давно съехала от него по собственному желанию, наверное домай вернулась. Больше он ни Сайми, ни полицейских не видел.

Потом постоянных женщин не заводил, при нужде обращался к старым знакомым. Жизнь двигалась незапоминающимся, однообразным конвейером: дом-работа-дом. Иногда – пивной бар, потрепаться с приятелями на политические темы. Когда наваливался приступ кого-нибудь прибить, заливал его драконьей дозой водки.

Сейчас залить нечем. Шагая по коридору к своей комнатке, Матайс