народу. Если народ захочет.
-Он захочет нашей власти. Выступление солдат узурпатора Лагота против наших людей были публичными. Он неосторожно сорвался. Народ требует крови. Он взбунтуется.
-Я служу закону, - Эда не отводила взгляд от Ронана. – Закон имеет значение. Я предательница в глазах своего погибшего наставника, но я слуга закона. Он учил меня следовать ему.
Альбер направился к дверям, он видел, что Ронан в надежных руках, что Эда больше не противится ему так, как прежде, что в ней произошел какой-то перелом всех чувств, и она как будто бы отринула себя, став чем-то высшим, чем просто человек.
Теперь она воплощала стальную неподкупность.
-Там, к слову, твои друзья…Фалько и Паэн, они сбежали от власти Лагота. И присоединились ко мне. К нам, к народу…будут бороться против трона.
«Надо записывать, что и кому я сказал!»
Эда скрыла лицо в ладонях. Она пыталась придумать себе спасение, и нашла его в одном – в законе.
-Пусть, - решила она, - меняется власть. Народ нуждается в законах, и я буду беречь и воплощать закон. Это слишком много для одного человека, не позволит мне солгать Луал и Девять рыцарей его, но это честно, разве нет? разве каждый из рыцарей Луала, что шел за ним на смерть, не принимал чаши тяжелее, чем моя? И я приму. Я испью ее достойно…только бы Ронан открыл глаза! Только бы не все кончено…
(13)
Напрасно Фалько и Паэн ждали, что Эда выйдет к ним. Она не появилась. Альбер заверил, что передал ей о том, что ее прежние соратники здесь, но она не шевельнулась. Так и осталась каменным изваянием возле Ронана, с тем изменением, что теперь она сидела у его постели, и не сводила с него взгляда.
Мэтт ушел давно. Целители смогли его выгнать еще во время своих манипуляций над Ронаном, а на Эду махнули уже рукою: Луал с нею, пусть сидит!
Фалько и Паэн же спросили у Альбера трижды, здесь ли Эда?
-Здесь, - отвечал им Альбер. – Я передал ей про ваш визит.
-Тогда…где она? Почему не выходит? – спросил Паэн, спросил за себя и Фалько.
-Боится, - решил Альбер, пожимая плечами. Он смертельно устал уже от всего действа, хотя, по-настоящему, действо еще и не началось. Не прибыла еще принцесса Катерина воевать с Лаготом, не начались волнения…сегодня толпа узнает о том, что ранен их любимый Ронан. И ранен он по приказу Лагота. Люди Альбера будут подогревать ненависть в народе, но во что это выльется? И еще эта Эда…
Надо ей сидеть подле Ронана? И эти двое. Сдалась им эта девчонка!
-Мы ее не обидим! – пылко возразил Фалько, но возразил за себя одного. Паэну ситуация еще не нравилась и казалась слишком уж придуманной, а это означало, что он не определился еще в своих чувствах к Эде.
-Боится не за себя, - вздохнул Альбер. – Я е сказал, что серьезно ранен один из наших людей.
-Да она ж по Мэтту сохла! – неосторожно заметил Фалько, и Альбера даже сотрясло. Ему для полного счастья не хватало еще любовные многоугольники разбирать в эти тяжелые решающие дни!
-Отсохла, когда он решил ее предать. Она опасалась его. Поэтому пришла ко мне, - солгал Альбер.
-И что, уже в другого влюбилась? – прищурил взгляд Паэн. – Я знаю Эду!
-Вы не знаете моего человека! – Альбер потерял терпение. – Я передал Эде, что вы здесь. Она не вышла к вам. У вас же есть дела, если вы еще верны присяге, если вы еще верны трону!
Он открыто заявил, что не хочет их видеть, что было превышено всякое гостеприимство и теперь им пора уходить.
Фалько и Паэн были недовольны, но что они могли сделать? И они ушли. Ушли выполнять задание от Альбера, твердо веря, что Альбер – друг трона.
Альбер же снова спустился к Эде.
Она сидела у постели как камень. Если бы изредка она не перелистывала страницы книги, лежавшей на ее коленях, то казалась бы статуей. К тому же - бледность придавала ей сходство с мрамором.
-Как он? – спросил Альбер тихо.
Она оторвала голову от книги, взглянула сухими глазами на него, ответила:
-Целители говорят, что очнется.
-Ясно, - говорить им было не о чем. Это общая тревога – непрошенная в своей общности неожиданно сделала их ближе, но не открыла им друг друга. По-прежнему они принадлежали к разным мирам, и даже тот факт, о которой Альбер предпочитал не говорить, что Эда сдалась и сказала свое слово о том, что она служила и будет служить только закону, не сломал стены между ними.
Но тот, кто мудрее, идет на уступки. Хотя бы из человеколюбия. Помявшись, Альбер спросил:
-Ты голодна?
Она покачала головою. Глава Торговой Гильдии рассвирепел:
-Ты когда ела в последний раз? Я распоряжусь…
-Нет, - холодно и тихо возразила Эда. – Я не хочу есть. Теперь у меня совсем нет аппетита.
-У тебя он и раньше был не очень, - проворчал Альбер, обошел Ронана и сел у его постели с другой стороны. Кресло жалобно вздохнуло под грузом массивного тела. – Ты мало ешь все время, что здесь!
-Аппетит нынче имеют крепкие духом, - ровно ответила Эда.
-Мой дом полон всего, - напомнил Альбер.
-И яда, - злобно вспомнила вдруг павшая дознавательница.
-И яда, - Альбер не стал спорить. – Тот, кто ест плохо, проявляет себя слабым воином.
-Я не на войне. Я – закон. Закон не воюет, - возразила Эда.
-Да, не воюет. Но закон карает. Закон пытает. Закон предостерегает. Он бьет сильнее всякого меча. Перед законом должны быть равны и короли, и крестьяне.
-Так никогда не будет. – Эда неожиданно улыбнулась. Ей вспомнился Сковер, который сказал, что есть два мира законности: мир, который знает Гилот – пусть Луал сплетет ему серебряный сон, и настоящий, уличный мир закона. И на улице не всегда действует бумага. Здесь есть что-то выше…
-Так будет. Закон должен иметь равенство. Когда придет наша победа…
-Если придет, - не удержалась Эда от мелкой ледяной иголки.
-Когда! – Альбер поднял вверх толстый короткий палец, - когда придет наша победа, мы создадим новый мир…
-Куда денете старый?
-Эда, мы все изменим! Мы…
-Мне плевать, - сообщила Эда. – Я – закон. Я не политик. Я подчиняюсь закону. А закон есть при любом виде власти. Мне плевать на всех вас.
Ронан слабо зашевелился и следующее, что так хотела сказать Эда, затерялось в ее мыслях. Она тревожно взглянула на него, но ничего не сделала. Ронан затих.
-Ты что читаешь? – Альбер зашел с другой стороны.
-О славных деяниях Девяти Рыцарей Луала, - Эда не удивилась вопросу. Может быть – она ждала его? Или ей было все равно.
-До кого дошла?
-До Третьего Рыцаря, - рука Эды вроде бы случайно легла на постель Ронана. Она сама себя обругала за это мысленно, и попыталась отдернуть руку, но почему-то не смогла. У нее возникло желание коснуться Ронана и Эда неожиданно воодушевилась на разговор, полагая, что он поможет ей спасти свой разум от мыслей. – Да, Третий Рыцарь! В детстве я много слушала от Гилота про его приключения.
Тон Эды вызывал невольно подозрение. Только что была равнодушным камнем, и тут – приветливая жизнь? Но Альбер увидел руку Эды на простыне и примерно угадал, что она пытается отвлечь себя. Что ж…это было даже выгодно.
-Третий Рыцарь, если мне не изменяет память, дошел до Холодных Морей?
-Больше всего меня восхищает то, что он меньше всего хотел войны, - Эда заговорила значительно живее, и Альберу даже подумалось, что с нею можно работать и вести беседы. – Третий Рыцарь хотел быть целителем. Из Девяти он последним взял меч во имя Луала. Тот же Шестой, к примеру, был всегда настроен на войну и зверствовал…
-Это война. Зверства на войне не те, что в жизни.
-Девять Рыцарей вынуждены были защищать род людской. Но Шестой Рыцарь до этого сам убил многих людей. Мне всегда казалось, что Шестой Рыцарь просто отстаивал свое личное право на убийство. Вроде как…- Эда пощелкала пальцами, пытаясь сформулировать мысль.
-Вроде как – я убиваю, а ты не смей? – предположил Альбер. – Не думал о такой стороне, если честно. Я вообще был нерадивым учеником.
-А мы заучивали тексты наизусть. Тексты Второго Рыцаря мы сдавали, как святыню. Наравне с законами Луала.
-Мне тексты Второго всегда были непонятны, - признался Альбер. – Всё какие-то метафоры, все какие-то образности… жуть!
-Это конкретика, - возразила Эда. – Перевод на наш современный язык меняет многие смыслы. Мы учили в оригинале. И там все изложено четко. И как будто бы все про Дознание.
-Он говорит о пытках людей.
-Он говорит о предостережении. Пытки для того, чтобы узнать правду. Очищение, чтобы душа, совершившая преступление, пришла к Луалу через свет. Единственный свет грешного – боль.
Альбер мрачно взглянул на Эду.
-Это уже что-то для палачей…
-Палачи – это только исполнители закона, - фыркнула она. – Гилот всегда говорил, что презирать палачей – глупо. Они только исполняют свой долг.
Ронан снова глухо застонал. Альбер и Эда, прервав, не сговариваясь, свой разговор, склонились к нему так низко, что едва не столкнулись лбами над телом Ронана.
Он же слабо открыл глаза, не понял сразу, что это за жуткие лица над ним, но осознал, вспомнил и, слабо улыбаясь, тихо, с хриплым стоном спросил:
-Вам поговорить больше не о чем?
Эда и Альбер, снова, не сговариваясь, подняли головы, взглянули друг на друга, и перевели, как по команде, взгляд на очнувшегося Ронана.
И он дернулся в попытке засмеяться, но боль пронзила его и опрокинула всякую его попытку к смеху. Эда бросилась к дверям, грозно позвала целителя, пока Альбер пытался высвободить свое грузное тело из плена кресла.
Целитель ворвался, метнулся к Ронану и замахал руками на мешавшихся ему людей. Эда и Альбер вынужденно отступили в сторону, а затем, осознав, что бессилие им тошнотворно, вывалились в соседнюю комнату, которая оказалась столовой…
Альбер тяжело дышал от сотрясающего его нервного чувства. В какой-то момент, он, дернувшись, метнулся к деревянному буфету, извлек из него тяжелый плетеный кувшин и два кубка. Наполнил резво оба и один толкнул к Эде.
-Я не буду! – испуганно прошептала она, но тут из-за дверей донесся сдавленный стон Ронана, стон очень болезненный, и Эда одним махом проглотила все содержимое кубка. Горло обожгло, но в голове прояснилось.
А еще почему-то ей стало легче.
(14)
Принцессе Катерине снился родной дом. Во сне она была счастлива. Во сне не было нелюбимого супруга, не было военно-походного лагеря, не было ничего, что теснило ей грудь в реальности тяжелой плитой, давило в землю.
Она была настоящей и живой.
Та поспешность, с которой собрали принцессу Катерину с солдатами и деньгами, с припасами и лошадьми, ясно дала понять, что ее коронованный супруг едва ли не выжидал удобного случая, чтобы избавиться от своей жены.
Когда пришло время для расставания, они мялись. Катерина знала, что Филипп ее не любит, что она совершенно ему не нужна и все-таки какое-то чувство недосказанности повисло между ними. Они расставались, зная, что их брак заканчивается здесь, именно здесь.
-Ну…выдашь мне Лагота, его земли платят в мою казну и мы больше не муж и жена, - Филипп мог хорохориться во время Совета, когда шло обсуждение этого предложения, мог выступать гордо на пирах, когда поползли слухи о походе в народе, но когда он стоял вот так, перед своею женой – храбрость куда-то ушла.
-Я не вернусь, - ей хотелось, чтобы он пожалел. Катерина разрывала Божественную Клятву – совершала преступление перед богами и собой, перед рыцарями Луала! Ей хотелось, чтобы и Филипп чувствовал в сердце ту же тоску, что и она.
-И не
